Горбовский с любопытством на него посмотрел.
— Рано-рано утром… Океан тихий… Розовое небо на востоке… Всплывешь на поверхность, распахнешь люк, выберешься на башенку и сидишь, сидишь, сидишь… Вода под ногами зеленая, чистая, из глубины поднимется медуза, перевернется и уйдет под субмарину… Рыба большая лениво так это проплывет… Хорошо!…
Кондратьев взглянул в его лицо, мечтательно-ублаготворенное, и вдруг ему так нестерпимо захотелось немедленно, сейчас же на океан, на соленый воздух, что он даже дышать перестал.
— А когда киты переходят на новые пастбища! — продолжал Званцев. — Знаете, как это выглядит? Впереди и сзади идут старые самцы, по два, по три в стаде, огромные, иссиня-черные, мчатся плавно, будто и не они мчатся, а вода несется мимо них… Идут по прямой, а молодняк и щенные самки за ними… Старики у нас ручные, ведут, куда мы хотим, но им помогать надо. Особенно когда в стаде подрастают молодые самцы — те всегда норовят стадо расколоть и увести часть с собой. Вот тут-то нам и работа. Вот тут и начинается настоящее дело. Или вдруг косатки нападут…
Он внезапно очнулся и посмотрел на Кондратьева совершенно трезвым взглядом.
— Одним словом, здесь все есть. И просторы, и глубины, и большая польза для людей, и добрые товарищи… и приключения… если захотите особенно.
— Да, — с чувством сказал Кондратьев.
Званцев улыбнулся.
— Готов, — сказал Горбовский. — Ну их, эти звездолеты. Хочу, как ты, на башенке… и чтобы медузы…
— Теперь так, — деловито сказал Званцев. — Я отвезу вас во Владивосток. Занятия в школе переподготовки начинаются через два дня. Вы уже пообедали?
— Пообедал, — сказал Кондратьев. «Работа, — думал он. — Вот она, настоящая работа!»
— Тогда поедем, — сказал Званцев, поднимаясь.
— Куда?
— На аэродром.
— Прямо сейчас?
— Ну конечно, прямо сейчас. А чего ждать?
— Ждать, конечно, нечего, — растерянно сказал Кондратьев. — Только…
Он спохватился и принялся быстро убирать посуду. Горбовский, доедая банан, помогал ему.
— Вы езжайте, — сказал он, — а я тут останусь. Полежу, почитаю. У меня рейс в двадцать один тридцать.
Они вышли в гостиную, и штурман оглядел комнату. Он с отчетливостью подумал, что, куда бы он ни приехал на этой Планете, всюду в его распоряжении будет такой вот прекрасный тихий домик, и добрые соседи, и книги, и сад за окном…
— Поедем, — сказал он. — До свидания, Леонид Андреевич. Спасибо вам за ласку.
Горбовский уже умащивался на кушетке.
— До свидания, Сергей Иванович, — сказал он. — Мы еще много раз увидимся.
В изумленной тишине раздался испуганный голос: «Что это он?» Тогда Поль остановился, отпихнул ногой кибера и спросил в пространство:
— Не знает ли кто, где здесь найти Александра Костылина?
Несколько голосов вперебой объяснили, что Саша сейчас, скорее всего, в лаборатории, во-он в том здании.
— Ошую, — добавил одинокий голос после короткой паузы.
Поль вежливо поблагодарил и двинулся дальше. Здание лаборатории было низкое, круглое, голубого цвета. В дверях стоял, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки, белобрысый веснушчатый юноша в белом халате. Поль поднялся по ступенькам и остановился. Белобрысый юноша глядел на него безмятежно.
— Могу я видеть Костылина? — спросил Поль.
Юноша провел глазами по Полю, заглянул через его плечо на ботинки, посмотрел на кибердворника, который покачивался ступенькой ниже Поля, жаждуще растопырив манипуляторы, и, слегка повернув голову, позвал негромко:
— Саша, а Саша! Выйди на минутку. К тебе здесь какой-то потерпевший.
— Пусть зайдет, — пророкотал из недр лаборатории знакомый бас.
Белобрысый юноша снова оглядел Поля.
— Ему нельзя, — сказал он. — Он сильно септический.
— Так продезинфицируй его, — донеслось из лаборатории. — Я с удовольствием подожду.
— Долго же тебе придется… — начал юноша.
И тут Поль жалобно воззвал:
— Виу, Саша! Это же я, твой Полли!
В лаборатории что-то с громом упало, из дверей пахнуло прохладным воздухом, как из тоннеля метро, белобрысого юношу отнесло в сторону, и на пороге возник Александр Костылин, огромный, широкий, в гигантском белом халате. Руки его с растопыренными пальцами были чем-то густо смазаны, и он держал их в стороны, как хирург во время операции.
— Виу, Полли! — заорал он, и ополоумевший кибердворник скатился с крыльца и опрометью кинулся вдоль улицы.
Поль бросил свою дубину и беззаветно ринулся в объятия белого халата. Кости его хрустнули. «Вот тут мне и конец», — подумал он и просипел:
— Прощай… Саша… милый…
— Полли… Маленький Полли! — басисто ворковал Костылин, тиская Поля локтями. — До чего же здорово, что ты здесь!
Поль боролся, как лев, и ему наконец удалось освободиться. Белобрысый юноша, со страхом следивший за сценой встречи, облегченно вздохнул, подобрал дубину с ботинками и подал ее Полю.
— Ну как ты? — спросил Костылин, улыбаясь во весь рот.
— Ничего, спасибо, — сказал Поль. — Жив.
— А мы здесь, как видишь, крестьянствуем, — сказал Костылин. — Кормим вас, дармоедов…
— Вид у тебя очень внушительный, — сказал Поль.
Костылин посмотрел на свои руки.
— Да, — сказал он, — я забыл. — Он повернулся к белобрысому юноше. — Федя, докончи уж сам. Видишь, ко мне Полли приехал. Маленький Либер Полли.
— А может быть, все-таки плюнем? — сказал белобрысый Федя. — Ясно ведь, что не получается.
— Нет, надо закончить, — сказал Костылин. — Ты уж закончи, пожалуйста.
— Ладно, — неохотно сказал Федя и ушел в лабораторию.
Костылин схватил Поля за плечи и с расстояния вытянутой руки принялся его осматривать.
— Ну ничуть не вырос! — сказал он нежно. — Корма у вас там плохие, что ли?… Постой-ка… — Он озабоченно нахмурился: — У тебя что, птерокар сломался? Что это за вид?
Поль довольно ухмыльнулся.
— Нет, — сказал он. — Я играю в странника. Я иду от самой Большой Дороги.
— Ого! — На лице Костылина изобразилось привычное уважение. — Триста километров! И как?
— Отлично, — сказал Поль. — Только вот ванну бы. И переодеться.
Костылин счастливо улыбнулся и поволок Поля с крыльца.
— Пойдем, — сказал он. — Сейчас тебе все будет. И ванна, и молочко…
Он шагал посредине улицы, волоча за собой спотыкающегося Поля, и приговаривал, размахивая дубинкой с ботинками:
— …и чистая рубаха… и целые штаны… и массаж… и ионный душик… и раз-два по шее за то, что не писал… и привет от Атоса… и два письма от учителя…
— Да ну! Вот здорово! — восклицал Поль. — Это здорово!
— Да-да, все будет… И про блуждающие огни… Помнишь блуждающие огни?… И как я чуть не женился… И как я по тебе соскучился…
На ферме начинался рабочий день. Улица была полна народу, ребят и девушек, одетых очень пестро и незамысловато. Перед Костылиным и Полем народ в веселом изумлении расступался. Слышались возгласы:
— Странника ведут!
— На вивисекцию, болезного!
— Это новый гибрид?
— Саша, погоди, дай посмотреть!
По толпе распространился слух, что ночью близ лаборатории Костылина сел второй «Таймыр».
— Восемнадцатого века, — уверял кто-то. — А экипаж раздают сотрудникам на предмет сравнительной анатомии.
Костылин отмахивался дубиной, а Поль весело скалил зубы.
— Люблю гласность, — приговаривал он.
В толпе прекрасными голосами пели: «Не страшны мне, молодцу, ни стужа, ни мороз…»
…Странник Поль сидел на широкой деревянной скамье за широким деревянным столом в кустах смородины. Утреннее солнце приятно обжигало его стерильно чистую спину. Поль блаженствовал. В руке у него была громадная кружка с клюквенным морсом. Напротив сидел и умиленно глядел на него Александр Костылин, тоже голый по пояс и с мокрыми волосами.
— Я всегда утверждал, что Атос — великий человек, — говорил Поль, делая широкие движения кружкой. — У него была самая ясная голова, и он лучше всех нас знал, чего он хочет.
— Э, нет, — сказал Костылин ласково. — Лучше всех видел цель Капитан. И шел самой прямой дорогой.
Поль отхлебнул из кружки и подумал.
— Пожалуй, — сказал он. — Капитан хотел быть звездолетчиком, и он стал звездолетчиком.
— Ага, — сказал Костылин. — А Атос все-таки больше биолог, чем звездолетчик.
— Зато какой биолог! — Поль поднял палец. — Честное слово, я хвастаюсь, что дружил с ним в школе.
— Я тоже хвастаюсь, — согласился Костылин. — Но подожди пяток лет, и мы будем хвастаться дружбой с Капитаном.
— Да, — сказал Поль. — А вот я мотаюсь, как жесть на ветру. Все хочется попробовать. Ты вот ругался, что я не пишу. — Он со вздохом поставил кружку. — Не могу я писать, когда чем-нибудь занят. Неинтересно мне писать. Пока работаешь над темой, неинтересно писать, потому что все впереди. А когда кончаешь — неинтересно писать, потому что все позади… И не знаешь, что впереди. Знаешь, Лин, у меня все как-то по-дурацки получается. Вот я четыре года работал по теоретической сервомеханике. Мы вдвоем с одной девчонкой решали проблему Чеботарева — помнишь, нам учитель рассказывал? Решили, построили два очень хороших регулятора… В девчонку эту я несчастным образом влюбился… А потом все кончилось и… все кончилось.
— То есть вы не поженились? — сочувственно сказал Лин.
— Да не в этом дело. Просто у других людей, когда они работают, всегда возникают какие-то новые идеи, а у меня нет. Работа кончена, и больше мне неинтересно. За эти десять лет я переменил четыре специальности. А сейчас опять без идей. Дай, думаю, разыщу Сашку…
— Правильно! — басом сказал Лин. — Я тебе дам двадцать идей!
— Дай, — вяло сказал Поль. Он помрачнел и погрузил нос в кружку.
Лин с задумчивым интересом смотрел на него.
— Не заняться ли тебе эндокринологией? — предложил он.
— Можно эндокринологией, — сказал Поль. — Только слово уж очень трудное. И вообще, все эти идеи — сплошное томление духа.
Лин вдруг сказал вне видимой связи с предыдущим:
— Я скоро женюсь.
— Здорово! — сказал Поль печально. — Только не надо мне рассказывать скучными словами о своей счастливой любви. — Он оживился. — Счастливая любовь вообще скучна, — заявил он. — Это понимали еще древние. Никакого настоящего мастера идея счастливой любви не привлекала. Несчастная любовь всегда была самоцелью великих произведений, а счастливая в лучшем случае — фоном.
Лин с сомнением поддакнул.
— Настоящая глубина чувств присуща только неразделенной любви, — продолжал Поль воодушевленно. — Несчастная любовь делает человека активным, а счастливая умиротворяет, духовно кастрирует.
— Не огорчайся, Полли, — сказал Лин, — это все пройдет. Ведь несчастная любовь хороша тем, что она обычно коротка… Давай я тебе еще морса налью.
— Нет, Саша, — сказал Поль, — я думаю, это надолго. Ведь уже два года прошло. Она меня, наверное, и не помнит, а я… — Он посмотрел на Лина. — Ты извини, Саша, я понимаю, это очень противно, когда тебе плачут в жилетку. Только очень уж это все безысходно. Мне, понимаешь, здорово не везет в любви.
Лин кивнул беспомощно.
— Хочешь, я соединю тебя с учителем? — нерешительно спросил он.
Поль помотал головой и сказал:
— Нет. Я в таком виде с учителем говорить не хочу. Срамиться только…
— М-да… — сказал Лин и подумал: «Что верно, то верно. Учитель терпеть не может несчастненьких…» Он подозрительно посмотрел на Поля. А не играет ли хитроумный Полли в несчастненького? Кушал он хорошо, приятно было смотреть, как кушал. И гласность любит по-прежнему.
— А помнишь проект «Октябрь»? — спросил Лин.
— Еще бы! — Поль снова оживился. — А ты понял, почему план провалился?
— Ну… как тебе сказать… Молодые были…
— Эх ты! — сказал Поль. Он развеселился. — Ведь учитель нас нарочно на Вальтера натравил! А потом провалил нас на экзамене…
— На каком экзамене?
— Виу, Сашка! — закричал Поль в восторге. — Капитан был прав — ты единственный, кто ничего не понял!
Костылин медленно осознавал.
— Да, конечно… — сказал он. — Нет, почему же? Я просто забыл. А помнишь, как Капитан испытывал нас на перегрузки?
— Это когда ты шоколадом объелся? — сказал Поль ехидно.
— А помнишь, как испытывали горючее для ракет? — поспешно вспомнил Лин.
— Да, — мечтательно сказал Поль. — Вот грохнуло!
— Шрам у меня до сих пор, — с гордостью сказал Лин. — Вот, пощупай. — Он повернулся к Полю спиной.
Поль с удовольствием пощупал.
— Хорошие мы были ребята, — сказал он. — Славные. А помнишь, как на общей линейке мы изобразили стадо ракопауков?
— Ух шумно было! — вскричал Лин.
Это было поистине сладостное воспоминание.
Поль вдруг вскочил и с необыкновенной живостью изобразил ракопаука. Отвратительный скрежещущий вой многоногого чудовища, пробирающегося через джунгли страшной Пандоры, огласил окрестности. И, словно в ответ, издалека донесся глубокий ревущий вздох. Поль испуганно замер.
— Это еще что? — спросил он.
Лин хохотнул.
— Эх ты, паук! Это коровы!
— Какие еще коровы? — с негодованием спросил Поль.
— Мясные, — объяснил Лин. — Изумительно вкусны в жареном и вареном виде.
— Слушай, Лин, — сказал Поль, — это достойные противники. Я хочу на них посмотреть. И вообще, я хочу посмотреть, что у вас тут делается.
Лицо Лина стало скучным.
— Брось ты, Полли, — сказал он. — Коровы как коровы. Давай посидим еще немножко. Я тебе морса принесу. А?
Но было уже поздно. Поль преисполнился энергии.
— Неизвестность зовет нас. Вперед, к мясным коровам, которые бросают вызов ракопаукам! Где моя рубашка? Какой-то племенной бык обещал мне чистую рубашку!
— Полли, Полли! — увещевал Лин. — Дались тебе эти коровы! Пойдем лучше в лабораторию.
— Я септический, — заявил Поль. — Не хочу в лабораторию. Хочу к коровам.
— Они тебя забодают, — сказал Лин и осекся. Это была ошибка.
— Правда? — сказал Полли с тихим восторгом. — Рубашку. Красную. Я устрою корриду.
Лин в отчаянии хлопнул себя ладонями по ляжкам.
— Вот навязался на мою голову!… Ракоматадор!
Он встал и направился к дому. Когда он проходил мимо Поля, Поль встал на цыпочки, выгнулся и с большим изяществом проделал полуверонику. Лин замычал и боднул его в живот.
Увидев коров, Поль сразу понял, что корриды не будет. Под ярким горячим небом через густую, в рост человека, сочную траву уходящей за горизонт шеренгой медленно двигались исполинские пятнистые туши. Шеренга въедалась в мягкую зелень равнины, черная дымящаяся земля без единой травинки оставалась за нею. Устойчивый электрический запах висел над равниной — пахло озоном, горячим черноземом, травой и свежим навозом.