— Она же вас, Сергей Иванович, любит.
— Да?.. Ты как, ночью не просыпался?
— Просыпался. Слышал ваш разговор.
— Нехорошо. Мог бы и показать.
Я не ответил.
— Так я и думал. Может, и лучше: не надо повторять. Путей к отступлению, как говорится, нету.
И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу.
— Одевайся скорей, мойся, — сказал он. — Маша вот-вот вернется. На огороде она, огурчики собирает тебе в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты уехал поскорее. И — забыть обо всем.
— Огурчики обыкновенные? — спросил я.
— Самые обыкновенные. Если хочешь, в озере искупнись. Вода парная.
Я мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы.
— Утро доброе, — поздоровалась она. — Коровы у нас нет. Сергей Иванович молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана.
— Вы, наверное, росой умываетесь, — сказал я.
Маша потупилась, словно я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович сказал:
— Воздух здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы поглядели, какой она к нам явилась — кожа да кости.
Мы оба любовались ею.
— Лучше за стол садитесь, чем глазеть, — предложила Маша. Наше внимание было ей неприятно. — А вы, Николай, причешитесь. Причесаться-то забыли.
Когда я вновь вернулся в комнату, Маша спросила Сергея Ивановича:
— Пойдете?
— Позавтракаем и пойдем.
— Я вам с собой соберу.
— Добро. Ты не волнуйся, мы быстро обернемся.
За завтраком лесник стал серьезнее, надолго задумался. Маша тоже молчала. Потом лесник вздохнул, поглядел на меня, держа в руке чашку, сказал:
— Все думаю, с чего начать.
— Не все ли равно, с чего?
— Ты, Николай, подумай. Может, откажешься? А то пожалеешь.
— Вы меня как будто на медведя зовете.
— Говорю: хуже будет. Такое увидишь, чего никто на свете не видал.
— Я готов.
— Ох и молодой ты еще! Ну ладно, кончай, по дороге доскажу. — Он снял с крюка ружье, заложил за голенище сапога широкий нож. Маша хлопотала, собирая нас в дорогу. Мне собирать было нечего.
— Я Николаю резиновые сапоги дам, — предложила Маша.
— Не мельтеши, — сказал Сергей Иванович добродушно. — Там сейчас сухо. Ботинки у тебя крепкие?
— Нормальные ботинки. Вчера не промок.
Маша передала леснику небольшой рюкзак.
— А это анальгин. У Агаш опять зубы болят. Забыли небось?
— Забыл, — признался лесник, укладывая в карман хрустящую целлофановую полоску с таблетками.
— Может, Николаю остаться все-таки?
Я вдруг понял, что говорила она обо мне не как о чужом.
— Далеко не поведу. До деревни и обратно.
— Я вам там пряников положила. Городских.
— Ну, счастливо оставаться.
— Что-то у меня сегодня сердце не на месте.
— Без слез, — сказал лесник, присаживаясь перед дорогой. — Только без слез. Ужасно твоих слез не выношу. Откуда они только в тебе берутся?
Маша постаралась улыбнуться, рот скривился по-детски, и она слизнула скатившуюся по щеке слезу.
— Ну вот. — Лесник встал. — Всегда так. Пошли, Коля.
Маша вышла за нами к воротам. И, когда я встретился с ней взглядом, мне тоже досталась частица сердечного расставания.
У первых деревьев лесник остановился и поднял руку. Маша не шелохнулась. Мы углубились в лес, и дом пропал из виду.
Несколько минут мы прошли в молчании, потом я спросил:
— Далеко идти?
— Километра два… Жалею я ее. Люблю и жалею. Ей в город надо, учиться.
— А сколько Маше лет?
— День в день не скажу. Но примерно получается, что двадцать три.
— Но вы еще не старый.
— Куда уж. Пятьдесят шестой в апреле пошел. Хочу в Ярославль ее отправить. У меня там сестра двоюродная.
Мы свернули на малохоженую тропинку. Лесник шел впереди, раздвигая ветки орешника. Солнце еще не высушило вчерашний дождь, и с листвы слетали холодные капли.
Он сказал:
— Такое дело, что трудно начать. Если бы мы в городе заговорили, ты бы не поверил.
Мы перешли светлую, жужжащую пчелами душистую лужайку. Дальше лес пошел темный, еловый.
— Меня давно это мучает. Я, как увидел, что ты под дождем обратно идешь, потому что Машу пожалел, я и решил, что расскажу.
— Давайте я рюкзак понесу. А то иду пустой, а у вас и ружье, и груз.
— Ничего. Своя ноша не тянет.
Лес поредел. Стали попадаться упавшие деревья. Мы вышли на прогалину. Кто-то повалил на ней лес, но вывозить не стал.
— Не удивляет? — спросил лесник.
— Это ураган был? Но лес-то вокруг стоит!
— Ураганом так не повалит.
В центре лесосеки обнаружился небольшой бугор, заплетенный полу сгнившими корнями. Пробираться к нему пришлось, перепрыгивая с кочки на кочку через черные непрозрачные лужи. Низина, на которой лес был повален, заболотилась. Кочки поросли длинным теплым мхом, и нога проваливалась в него по колено. Я старался ступать в след леснику, но раз промахнулся, и в ботинок хлынула ледяная вода.
— Ну вот, — сказал лесник укоризненно. — Надо было нам с тобой Машу послушаться, сапоги надеть.
Мы выбрались на бугор. Земля на нем была голой, покрытой сероватым налетом — то ли пылью, то ли лишайником, скрывающим крупные сучья и корни. Лесник разбросал груду валежника, и за ней под навесом переплетенных ветвей обнаружился черный лаз.
— Это я шалаш такой поставил, — пояснил Сергей Иванович. — Лапник натаскал. Высохло — не отличишь. Теперь отдыхай.
— Я не устал.
— А я не говорю, что устал. Потом устанем.
Он зарядил ружье, подобрал лямки рюкзака, чтобы не мешал.
— Там зверь есть, — сказал он. — Некул. Слыхал о таком?
Лесник нырнул в черный лаз, зашуршал ветками, сверху посыпались рыжие иглы.
— Ты здесь, Николай? — услышал я его голос. — Иди за мной. Темноты не бойся. А как схватит тебя, тоже не робей. Зажмурься. Слышишь?
Я пригнулся и пошел за ним, выставив вперед руку, чтобы ветки не попали в глаза. Впереди была кромешная тьма.
— Сергей Иванович! — окликнул я.
Его не было.
Тьма впереди была безмолвной и бездонной. Она не принадлежала к этому лесу, она была первобытна, бесконечна, и я не смог бы сравнить ее, например, с входом в глубокую шахту, хотя бы потому, что шахта или трещина в горе обещают конечность падения — брось камень и когда-нибудь услышишь стук или плеск воды. А здесь я, даже ничего не видя, знал, что темнота беспредельна.
И я не мог решиться сделать шаг. Я понимал, что лесник уже там. Что он ждет меня. Может быть, посмеивается над моим страхом. Где был лесник?.. Я в тот момент об этом не думал, но в то же время понимал, что это не просто пещера, что лесник не прятался в темноте, а был там, за черной завесой… Бред какой-то! Вот сейчас, вот-вот он вернется, спросит с насмешкой: «Ну чего же ты, Николай?» И я сделал шаг вперед.
И в то же мгновение земля исчезла из-под ног, я оторвался от нее и перестал существовать, потому что темнота не только сомкнулась вокруг меня, но и превратила меня в часть себя, растворила и понесла со стремительностью, которую можно ощутить, но невозможно объяснить или просчитать. В таких случаях старые добротные романисты писали нечто вроде: «Мое перо отказывается запечатлеть…»
Все это продолжалось мгновение, хотя отлично могло продолжаться год, а если бы кто-нибудь сказал мне, что меня несло сквозь темноту три с чем-то часа, я тоже поверил бы.
Но очнулся я в том же шалаше — с той лишь разницей, что впереди был свет и на его фоне я увидел силуэт Сергея Ивановича — он пригнулся, стараясь разглядеть меня.
— Прибыл? — спросил он. — А я уж собирался идти за тобой.
Он протянул мне руку. Я выбрался наружу. Густой кустарник подходил почти к самому шалашу. Сергей Иванович отошел на несколько шагов, поставил ружье между ног, достал папиросы, протянул мне, закурил, сплющив мундштук крест-накрест.
— Обернись, — сказал он.
Я не сразу понял, в чем дело. Мы подходили к шалашу по заболоченной лесосеке. А здесь за шалашом начинались густые, колючие, скрюченные, почти без листьев кусты. И ни одного поваленного дерева, ни кочки, ни мха, ни воды — никакого болота.
— Не понимаешь? Я в первый раз тоже не понял, — кивнул лесник. — Шалаш я потом соорудил. А тогда, в первый раз, прямо в дыру шагнул… И провалился.
6
За спиной лесника стояла сосна. Не сосна — старое, раздвоенное, подобно лире, дерево со стволом сосны, но вместо игл на ветках мелкие узкие листья. На коре была глубокая зарубка, затекшая желтой смолой.
— Это чтобы дорогу обратно найти, — пояснил Сергей Иванович. — Такого второго дерева поблизости нету. Вход в шалаш видишь?
Под сучьями и пожухлой листвой чернело пятно входа.
Сергей Иванович подобрал разбросанные у шалаша ветки, свалил беспорядочной грудой, маскируя вход. Потом взял ружье на руку, дулом к земле.
— Я в войну снайпером был, — сообщил он неожиданно.
Было не жарко, но ветер казался сухим, и листва на кустах и редких деревьях была покрыта пылью. В ботинке у меня еще хлюпало.
— Путь один, — сказал лесник. — Через шалаш. Можешь проверить.
— Как? — На меня навалилась необъяснимая тупость.
— Обойди, — подсказал лесник.
Я обошел шалаш. Он был спрятан в гуще чего-то вроде орешника, приходилось нагибаться или отводить рукой ветви. Жужжал жук, сквозь листву проглядывало блеклое высушенное небо. Я обернулся. Лесник шел за мной, держа ружье на сгибе руки. С задней стороны шалаш тоже был завален сучьями. В щелку между ними я увидел все то же небо.
— Убедился? — спросил Сергей Иванович. — Нет здесь никакого болота. И не было. И ни одной сосны в округе.
— Убедился, — кивнул я.
— Ты здесь со мной, как на экскурсии по выставке. А каково мне было в позапрошлом году? Один я был. Струсил. Побежал обратно, а дыру потерял. Наверное, с полчаса по кустам бродил. А ведь я свой лес как пять пальцев знаю. Вижу, что не тот лес…
Мы снова вышли на открытое место у шалаша. Леснику хотелось, чтобы я понял, каково ему было тогда.
— Я, наверное, тысячу раз тем болотом проходил. Там лисья нора была. — Он показал папиросой в сторону шалаша. — На краю болота. Я всю ихнюю лисью семью в лицо узнавал. А вот на бугор не ходил. Какое-то неприятное место, даже не объясню, почему. И сейчас уже не помню, зачем я в этот бурелом полез. Вижу, чернеется. Как берлога. Но пусто, знаю, что пусто. Никого там нет. Верю своему опыту. И не знаю, давно ли та берлога образовалась. Даже думаю, что не очень давно, иначе бы заметил.
— Слушайте, Сергей Иванович, — перебил я его. — А лес когда был повален?
— Лес? Не знаю, давно. До меня еще.
— А может, здесь падал метеорит? Никто в соседних деревнях не говорил?
— Специально я не спрашивал. Если бы такое событие, люди бы запомнили. Да ты погоди объяснение искать. Сначала я покажу, что и как. Хоть ты и ученый, но все равно не спеши. Дослушай. Значит, сунулся я в дыру, меня подхватило, не пойму, то ли медведь, то ли это смерть в таком виде меня заграбастала… Но жив. Вылезаю — дождь идет. А по ту сторону дождя-то не было… Я, знаешь, что решил? Я решил, что спятил. Голова до сих пор побаливает. Я решил — вот тебе и последствие…
Порыв сухого ветра пронесся по кустам, они словно забормотали, зашептались сухими листьями.
Сергей Иванович бросил папиросу, загасил ее каблуком. Я заметил, что неподалеку есть еще несколько окурков, старых, серых.
— Пойдем, — позвал Сергей Иванович. — По дороге поговорим. Дела у меня здесь. Люди ждут.
Мы прошли краем широкого поля, заросшего высокой незнакомой травой, по которой волнами гулял ветер, и там, где он пригибал траву, она поворачивалась светлой стороной, и эти светлые волны передвигались к кустам, и казалось, что мы идем по берегу настоящего моря.
— Под ноги посматривай, — сказал Сергей Иванович. — Здесь гадов много.
Трава, степь пахли сладко и тяжело, иначе, чем дома. Где же мы?
— Я долго голову ломал, — продолжал Сергей Иванович. — Куда меня угораздило провалиться? В Австралию, что ли?
Последние слова прозвучали вопросом. Сомнение родилось не от невежества, а от избыточного опыта.
— Так и представил себе дырку сквозь весь шарик. Потом передумал.
— Почему?
— Да никакая это не Земля. Для этого даже моих мозгов хватало.
Он обернулся, чтобы посмотреть, как я отнесусь к этим словам.
— Да?
Как на экзамене, когда нужно потянуть время, чтобы заполучить лишнюю минуту и вспомнить злосчастную формулу…
Он не стал ждать ответа:
— Конечно, удивление было, опаска, но чтобы я был потрясен, не скажу. Почему бы?
И в тот же момент ружье взлетело в его руке и дернулось.
Я вздрогнул. Выстрел был короток и негромок — кусты сглотнули эхо. А в кустах затрещали ветки и упало что-то тяжелое.
— Спа-койно, — сказал лесник. Он достал патрон, перезарядил ружье и только потом, приказав мне жестом оставаться на месте, вытащил из-за голенища нож и шагнул в кусты.
Теперь он был другой, вернее — уже третий человек. Первого — неуклюжего, староватого, неловкого — я увидел на рынке, в городе. Второй — маленький, добрый, домовитый — остался в доме, с Машей. А третий оказался сухим, ловким, быстрым и сильным. Этот, третий, стрелял.
— Коля, — позвал лесник из кустов. — Иди-ка сюда. Смотри, кого я свалил.
Подмяв длинные стебли, словно на травяной подушке, лежал большой серый зверь. У него были неправдоподобно длинные ноги, тонкие для массивного мохнатого торса, и вытянутая вперед, как у борзой, но куда более массивная, почти крокодилья, морда с оскаленными желтыми клыками.
— Уже прыгнул, — сказал лесник, упираясь в бок зверю носком сапога. — Повезло нам, что с первого выстрела взяли. Они живучие.
— Вроде волка?
— Говорят, они домашние раньше были, как собаки. Одичали потом, когда пастухов разорили. А теперь некул хуже волка. Человека знают, не любят. На человека охотятся.
Лесник ломал ветки, забрасывал ими некуда.
— Скажу своим. Потом заберут. До ночи никто не тронет. Где-то логово близко. На меня один уже бросался, покрупнее этого. Я промахнулся.
— Они по одному ходят?
— Не бойся. Они только зимой в стаи собираются… Солнце высоко. Поспешим.
Мы шли дальше по кромке кустов.
— Вы кому-нибудь про все это рассказывали?
— Нет.
Мы вышли на тропу. Кустарник остался позади, тропинка тянулась среди редких лиственных деревьев, обогнула неглубокую обширную впадину, заросшую бурьяном. Из листьев выглядывали обгорелые балки.
— Тут раньше жили, — рассказывал Сергей Иванович. — Теперь не живут. Так вот, я ведь человек, можно сказать, обыкновенный. Образования не пришлось получить. Но повидал всякое. Всю войну прошел, награды имею, за рубежом несколько стран повидал. И по-худому жизнь поворачивалась. И по-хорошему. Так что не спеши меня судить. Тебе, может, сейчас кажется: проще простого — увидел в лесу дыру — другой мир, беги, сообщай куда следует, умные люди разберутся. А оказывается, все куда сложнее…
Мы спустились в лощину, по дну которой протекал узкий ручей. Через него было переброшено два бревна.
— Дождей что-то давно не было, — продолжал лесник. Так говорят о засухе у себя дома, в деревне. — Я хотел понять, что к чему. Ведь не в городе живу, там до милиционера добежал — взгляните, гражданин начальник. Вот поеду я в город за тридцать километров, пойду по учреждениям пороги обивать. Не поверят. А насмешек боюсь. Когда осложнения пошли, вообще отложил. Увидишь, почему. Поймешь. Но неуверенность осталась. И мучает. А теперь я на тебя кой-что переложу, ты и решай. Сначала погляди, пойми все, потом решай. Я подозреваю, что не Земля это. Понятно? Чего глядишь, как черт на Богородицу?
— Почему вы так думаете?
— Звезды не такие и сутки короче. На час, да короче. И другие данные есть. Ко мне тогда еще приезжали. Друзья-охотнички. Не столько наохотятся, сколько водки переведут. Один преподаватель там был, из области, я с ним теоретически побеседовал. Я его и так и эдак допрашивал, только чтобы не выдать про дыру. Я ему: «А если бы так, а если бы не так?» А он в ответ: «В твоем алкогольном бреду, Сергей, ты видел параллельный мир. Есть такая теория». Ты, Николай, о параллельных мирах слыхал? Как наука на них смотрит?