Так продолжалось много лет. И вдруг всё переменилось. Переменилось в один день. Позже он не раз удивлялся как работа могла настолько измениться за каких-нибудь несколько часов.
Он вошёл в комнату, не видя жены и не слыша её голоса, хотя она стояла тут же. Он прошёл к креслу, а она ждала и смотрела, как он кладёт руку на спинку кресла и, не говоря ни слова, садится. Он долго сидел молча.
— Что-нибудь стряслось? — Наконец её голос проник в его сознание. Она спрашивала в третий или четвёртый раз.
— Стряслось? — Он посмотрел на женщину, которая заговорила с ним. Ну конечно, это же его жена, он её знает, и это их квартира, с высокими потолками и выгоревшими обоями. — Верно, стряслось, сегодня на работе.
Она ждала.
— Когда я сидел в кабине моего мусоровоза. — Он провёл языком по шершавым губам и закрыл глаза, выключая зрение, пока не стало темно-темно — ни малейшего проблеска света, как если бы ты среди ночи встал с постели в пустой тёмной комнате. — Я, наверно, уйду с работы. Постарайся понять.
— Понять! — воскликнула она.
— Ничего не поделаешь. В жизни со мной не случалось ничего подобного. — Он открыл глаза и соединил вместе похолодевшие пальцы. — Это нечто поразительное.
— Да говори же, не сиди так!
Он вытащил из кармана кожаной куртки обрывок газеты.
— Сегодняшняя, — сказал он. — Лос-анделеская «Таймс». Сообщение штаба гражданской обороны. Они закупают радиоустановки для наших мусоровозов.
— Что ж тут плохого — будете слушать музыку.
— Не музыку. Ты не поняла. Не музыку.
Он раскрыл огрубевшую ладонь и медленно стал чертить на ней ногтем, чтобы жена увидела всё, что видел он.
— В этой статье мэр говорит, что в каждом мусоровозе поставят приёмники и передатчики. — Он косился на свою ладонь. — Когда на наш город упадут атомные бомбы, радио будет говорить с нами. И наши мусоровозы поедут собирать тела.
— Что ж, это практично. Когда...
— Мусоровозы, — повторил он, поедут собирать тела.
— Но ведь нельзя же оставить тела, чтобы они лежали? Конечно, надо их собрать и...
Её рот медленно закрылся. Глаза моргнули, один раз. Он следил за медленным движением её век. Потом, механически повернувшись, будто влекомая посторонней силой, она прошла к креслу, помедлила, вспоминая, как это делается, и села, словно деревянная. Она молчала.
Он рассеяно слушал, как тикают часы у него на руке.
Вдруг она засмеялась.
— Это — шутка!
Он покачал головой. Он чувствовал, как голова поворачивается слева направо и справа налево — медленно, очень медленно, как и всё, что происходило сейчас.
— Нет. Сегодня они поставили приёмник на моём мусоровозе. Они сказали: когда будет тревога, немедленно сбрасывай мусор где придётся. Получишь приказ по радио, поезжай куда скажут и вывози покойников.
На кухне зашипела, убегая, вода. Жена подождала пять секунд, потом оперлась одной рукой о ручку кресла, встала, добрела до двери и вышла. Шипение прекратилось. Она снова появилась на пороге и подошла к нему; он сидел неподвижно, глядя в одну точку.
— У них всё расписано. Они поставили взводы, назначили сержантов, капитанов, капралов, — сказал он. — Мы знаем даже, куда свозить тела.
— Ты об этом думал весь день, — произнесла она.
— Весь день, с самого утра. Я думал: может, мне больше не хочется быть мусорщиком? Бывало, мы с Томом затевали что-то вроде викторины. Иначе и нельзя. Что ни говори, помои, отбросы — это дрянь. Но коли уж довелось такую работу делать, можно и в ней найти что-то занимательное. Так и мы с Томом. Мусорные ящики рассказывали нам, как живут люди. Кости от жаркого — в богатых домах, салатные листья и картофельные очистки — в бедных. Смешно, конечно, но человек должен извлекать из своей работы хоть какое-то удовольствие, иначе какой в ней смысл? Потом, когда ты сидишь в грузовике, то вроде сам себе хозяин. Встаёшь рано, работаешь как никак на воздухе, видишь, как восходит солнце, как просыпается город, — в общем, неплохо, что говорить. Но с сегодняшнего дня моя работа мне вдруг разонравилась.
Жена быстро заговорила. Она упомянула и то и сё, и пятое, и десятое, но он не дал ей разойтись и мягко остановил поток слов.
— Знаю, знаю, дети, школа, автомашина — знаю. Счета, деньги, покупки в кредит. Но ты забыла ферму, которую нам оставил отец? Взять да переехать туда, подальше от городов. Я немного разбираюсь в сельском хозяйстве. Сделаем запасы, укроемся в логове и сможем, если что, пересидеть там хоть несколько месяцев.
Она ничего не сказала.
— Конечно, все наши друзья живут в городе, — продолжал он миролюбиво. — И кино, и концерты, и товарищи наших ребятишек:
Она глубоко вздохнула.
— А нельзя несколько дней подумать?
— Не знаю. Я боюсь. Боюсь, что если начну размышлять об этом, о моём мусоровозе и о новой работе, то свыкнусь. Но, видит небо, разве это правильно, чтобы человек, разумное создание, позволил себе свыкнуться с такой мыслью?!
Она медленно покачала головой, глядя на окна, на серые стены, тёмные фотографии. Она стиснула руки. Она открыла рот.
— Я подумаю вечером, — сказал он. — Лягу попозже. Утром я буду знать, что делать.
— Осторожней с детьми. Вряд ли им полезно всё это узнать.
— Я буду осторожен.
— А пока хватит об этом. Мне нужно приготовить обед. — Она быстро встала и поднесла руки к лицу, потом посмотрела на них и на залитые солнцем окна. — Дети сейчас придут.
— Я не очень хочу есть.
— Ты будешь есть, тебе нужны силы.
Она поспешила на кухню, оставив его одного в комнате. Занавески висели совершенно неподвижно, а над головой был лишь серый потолок и одинокая незажжёная лампочка — будто луна за облаком. Он молчал. Он растёр лицо обеими руками. Он встал, постоял в дверях столовой, вошёл и механически сел за стол. Его руки сами легли на пустую белую скатерть.
— Я думал весь день, — сказал он.
Она суетилась на кухне, гремя вилками и кастрюлями, чтобы прогнать настойчивую тишину.
— Интересно, — продолжал он, — как надо укладывать тела — вдоль или поперёк, головами направо или налево? Мужчин и женщин вместе или отдельно? Детей в другую машину или со взрослыми? Собак тоже в особую машину или их оставлять? Интересно, сколько тел войдёт в один кузов? Если класть друг на друга, ведь волей-неволей придётся. Никак не могу рассчитать. Не получается. Сколько ни пробую, не выходит, невозможно сообразить, сколько тел войдёт в один кузов...
Он всё ещё сидел в пустой комнате, когда с шумом распахнулась наружная дверь. Его сын и дочь ворвались, смеясь, увидели отца и остановились.
В кухонной двери стремительно появилась мать и, стоя на пороге, посмотрела на свою семью. Они видели её лицо и слышали голос:
— Садитесь, дети, садитесь! — Она протянула к ним руку. — Вы пришли как раз вовремя.
Большой пожар
The Great Fire 1949 год
Переводчик: Б. Клюева
В то утро, когда разразился этот большой пожар, никто из домашних не смог потушить его. Вся в огне оказалась Марианна, мамина племянница, оставленная на житье у нас на время, пока ее родители были в Европе. Так что никому не удалось разбить маленькое окошко в красном ящике в углу, повернуть задвижку, чтобы вытащить шланг и вызвать пожарных в касках. Горя ярким пламенем, словно воспламенившийся целлофан, Марианна спустилась к завтраку, с громким рыданием или стоном плюхнулась за стол и едва ли проглотила хотя бы крошку.
В комнате стало слишком жарко, и отец с матерью вышли из-за стола.
— Доброе утро, Марианна.
— Что? — недоуменно посмотрела на всех присутствующих Марианна и пробормотала: — О, доброе утро.
— Хорошо ли ты спала сегодня, Марианна?
Но им было известно, что она не спала совсем. Мама передала стакан воды Марианне, чтобы она выпила, но все боялись, что вода испарится в ее руке. Со своего председательского места за столом бабушка вглядывалась в воспаленные глаза Марианны.
— Ты больна, но это не инфекция, — сказала она. — Ни в какой микроскоп никто не обнаружит никаких микробов у тебя.
— Что? — отозвалась Марианна.
— Любовь — крестная мать глупости, — беспристрастно заявил отец.
— Она еще придет в себя, — сказала мама. — Девушки, когда они влюблены, только кажутся глупыми, потому что они ничего в это время не слышат.
— Нарушаются окружные каналы в среднем ухе, — сказал отец. — От этого многие девушки падают в объятия парней. Уж я-то знаю. Меня однажды чуть не до смерти придавила одна такая падающая женщина, и позвольте мне сказать…
— Помолчи, — нахмурилась мама, глядя на Марианну.
— Да она не слышит, о чем мы тут говорим, она сейчас в столбняке.
— Сегодня утром он заедет за ней и заберет с собой, — прошептала мать отцу, будто Марианны и не было вовсе в комнате. — Они собираются покататься на его развалюхе.
Отец вытер салфеткой рот.
— А наша дочь была такой же, мама? — поинтересовался он. — Она вышла замуж и уехала так давно, что я все забыл уже. Но насколько помню, она не была такой дурой. Никогда не узнаешь, как это девчонка в какой-то миг становится вдруг рысью. На этом мужчина и попадается. Он говорит себе: «О, какая прелестная глупышка, она любит меня, женюсь-ка я на ней». И он женится на ней, но однажды утром просыпается и — куда девалась ее мечтательность, а умишко вернулось к ней, голенькое, и уже развесило свое нижнее белье по всему дому. Мужчина то и дело попадает в их тенета. Он начинает чувствовать себя будто на небольшом, пустынном острове, один в своей небольшой комнате, в центре Вселенной, где медовые соты неожиданно превратились в медвежью западню, где вместо бывшей бабочки поселилась оса. У него мгновенно появляется хобби — коллекционирование марок, встречи с друзьями или…
— Ты все говоришь и говоришь, — закричала на него мать, — Марианна, расскажи нам об этом молодом человеке. Как его зовут, например? Это был Исак Ван Пелт?
— Что? О… да, Исак.
Марианна всю ночь ворочалась с боку на бок в своей постели, то хватаясь за томик стихов и прочитывая безумные строки, то лежа пластом на спине, то переворачиваясь на живот и любуясь дремлющим в лунном свете ландшафтом. Всю ночь аромат жасмина наполнял комнату, и необычная для ранней весны жара (термометр показывал пятьдесят пять градусов по Фаренгейту) не давала ей уснуть. Если бы кто-нибудь заглянул к ней сквозь замочную скважину, то решил бы, что она похожа на умирающего мотылька.
В то утро перед зеркалом она кое-как пригладила волосы и спустилась к завтраку, не забыв, как ни странно, надеть на себя платье.
Бабушка в течение всего завтрака тихо посмеивалась про себя. В конце концов она сказала:
— Дитя мое, ты должна поесть, слышишь?
Марианна побаловалась с тостом и отложила в сторону половину его. Именно в это время на улице раздался длинный гудок клаксона. Это был Исак! На его развалюхе!
— Ура! — закричала Марианна и быстро устремилась наверх.
Юного Исака Ван Пелта ввели в дом и представили всем присутствовавшим.
Когда Марианна наконец уехала, отец сел и вытер лоб.
— Не знаю… Но по мне, это уж чересчур.
— Так ты же первый предложил ей начать выезжать, — сказала мать.
— И очень сожалею, что предложил это, — ответил он. — Но она гостит у нас уже шесть месяцев и еще шесть месяцев пробудет у нас. Я думал, что если ей встретится приличный молодой человек…
— Они поженятся, — тихо прошелестел голос бабушки, — и Марианна тут же съедет от нас — так что ли?
— Ну… — сказал отец.
— Ну, — сказала бабушка.
— Но ведь теперь стало хуже, чем было прежде, — сказал отец. — Она порхает вокруг, распевая без конца с закрытыми глазами, проигрывая эти адские любовные пластинки и разговаривая сама с собой. Кому по силам выдержать такое! К тому же она без конца смеется. Мало ли восемнадцатилетних девиц попадались в дурацкие сети?
— Он мне кажется вполне приличным молодым человеком, — сказала мать.
— Да, нам остается только постоянно молить Бога об этом, — сказал отец, выпивая небольшой бокал вина. — За ранние браки!
На следующее утро, первой заслышав гудок рожка автомобиля, Марианна, подобно метеору, выскочила из дома. У молодого человека не осталось времени даже на то, чтобы дойти до двери дома. Только бабушка из окна гостиной видела, как они вместе укатили вдаль.
— Она чуть не сбила меня с ног, — пожаловался отец, приглаживая усы. — А этот что? Болван неотесанный? Ладно.
В тот же день, вернувшись домой, Марианна прямо проследовала к своим граммофонным пластинкам. Шипение патефонной иглы наполнило дом. Она поставила «Древнюю черную магию» двадцать один раз и, плавая по комнате с закрытыми глазами, подпевала: «Ля-ля-ля».
— Я боюсь войти в свою собственную гостиную, — заявил отец. — Я ушел с работы ради того, чтобы наслаждаться сигарами и жизнью, а вовсе не для того, чтобы в моей гостиной, под моей люстрой, вокруг меня жужжала эта вертихвостка-родственница.
— Тише, — сказала мать.
— В моей жизни наступил кризис, — заявил отец. — В конце концов, она всего лишь гостья…
— Ты знаешь ведь, как чувствуют себя гостящие девицы. Уехав из дома, они считают, что оказались в Париже, во Франции. Она покинет нас в октябре. И это не так уж плохо.
— А ну, посмотрим, — медленно принялся считать отец. — Как раз к тому времени, примерно через сто тридцать дней, меня похоронят на кладбище Грин Лоун. — Он встал, бросил свою газету на пол. — Ей-Богу, я сейчас же поговорю с ней.
Он подошел и встал в дверях в гостиную, вперив взгляд в вальсирующую Марианну. «Ля», — подпевала она звучащей мелодии.
Откашлявшись, он вошел в комнату.
— Марианна, — сказал он.
— «Эта древняя черная магия…» — напевала Марианна. — Да?
Он смотрел, как извиваются в воздухе ее руки. Танцуя, она вдруг бросила на него горящий взгляд.
— Мне надо поговорить с тобой. Он подтянул галстук на шее.
— Да-ди-дум-дум-да-ди-дум-дум-дум, -напевала она.
— Ты слышишь меня? — вскричал он.
— Он такой симпатичный, — сказала она.
— Вероятно.
— Знаете, он кланяется и открывает передо мной двери, как настоящий дворецкий, и играет на трубе, как Гарри Джеймс, и сегодня утром он принес мне маргаритки.
— Не сомневаюсь.
— У него такие голубые глаза! — и она возвела очи к потолку.
Ничего достойного внимания он не смог узреть на потолке.
Продолжая танцевать, она не спускала глаз с потолка, он подошел, встал рядом с ней и тоже стал глядеть на потолок, но на нем не было ни пятен от дождя, ни трещины, и он вздохнул:
— Марианна.
— И мы ели омаров в кафе на реке.
— Омаров… Понятно, но все-таки нам не хотелось бы, чтобы ты ослабла, свалилась. Завтра, хотя бы на один день, ты останешься дома и поможешь своей тете Мэт вырезать салфетки…
— Да, сэр.
И, распустив крылышки, она закружилась по комнате.
— Ты слышала, что я тебе сказал? — спросил он.
— Да, — прошептала она. — Да. — Глаза у нее были закрыты. — О да, да, да. — Юбка взметнулась вокруг ее ног. — Дядя… — сказала она, склонив голову, покачиваясь.
— Так ты поможешь своей тете с салфетками? — вскричал он.
— Ее салфетками… — пробормотала она.
— Ну вот! — сказал он, усаживаясь на кухне с газетой в руках. — Вот я и поговорил с нею!
Но на следующее утро он, едва поднявшись с постели, услышал рык глушителя гоночного автомобиля и шаги сбегавшей по лестнице Марианны; на несколько секунд она задержалась в столовой, чтобы перехватить что-то вместо завтрака, затем остановилась перед зеркалом в ванной только для того, чтобы убедиться, что не бледна, и тут же внизу хлопнула входная дверь, послышался грохот удаляющейся машины и голоса громко распевающей парочки.
Отец схватился обеими руками за голову.
— Салфетки!… — простонал он.
— Что? — спросила мать.
— Сальери, — сказал отец. — Сегодня утром мы посетим Сальери.