Эти утесы, повидимому, не были покрыты растительностью. Их отвесные стены, террасы и платформы не привлекали тогда к себе нашего внимания. По всем направлениям они находились в нескольких километрах от нас. Мы, очевидно, стояли в самом центре кратера и глядели на них сквозь туманную дымку, медленно расползавшуюся от ветра.
Ибо теперь даже ветер чувствовался в разреженном воздухе, быстрый, но слабый ветер, который заставлял нас ежиться, хотя мы почти не ощущали его давления. Казалось, он дул поперек кратера, направляясь к ярко освещенной части его со стороны туманного сумрака у подножья обращенной к Солнцу стены. Очень трудно было рассмотреть что-либо в этом сгустившемся на востоке тумане. Мы были вынуждены глядеть туда, сощурившись и прикрывая глаза руками, чтоб защититься от лютой силы неподвижного Солнца.
— Как видно, здесь одна сплошная пустыня, — сказал Кавор, — совершенная пустыня.
Я еще раз оглянулся по сторонам. Вопреки очевидности я все еще рассчитывал заметить какие-нибудь признаки человеческого присутствия — башню или дом, или какое-нибудь сооружение. Но глаз встречал повсюду только беспорядочно разбросанные вершины, гребни скал, колючие кустарники и раздувшиеся кактусы, которые все пухли да пухли, наглядно опровергая все подобные надежды.
— Кажется, эти растения здесь — единственные хозяева, — сказал я. — Я не замечаю ни малейших следов какого-нибудь другого существа.
— Ни животных, ни птиц, ничего. Да и что делали бы животные в течение ночи?.. Нет, здесь только растения.
Я закрыл глаза рукой.
— Это напоминает пейзажи, которые можно видеть во сне. Эти штуки меньше похожи на земные растения, чем те чудовища, которые живут среди скал, на дне океана. Взгляните-ка туда, не правда ли — настоящая ящерица, превратившаяся в растение? И какой ослепительный свет!
— А, ведь, еще только раннее утро, — сказал Кавор.
Он вздохнул и оглянулся.
— Этот мир не создан для людей… И, однако, есть в нем что-то неизъяснимо привлекательное.
Некоторое время он молчал, потом начал задумчиво жужжать по своему обыкновению.
Я почувствовал какое-то мягкое прикосновение и увидел, что тонкий побег синебагрового лишайника обвился вокруг моего башмака. Я дернул ногою, лишайник рассыпался в порошок, и каждая его частичка тотчас же начала расти.
Тут я услышал пронзительный крик Кавора: оказалось, его уколол острый шип кустарника.
Он стоял в нерешительности, глаза его блуждали по окрестным скалам. Вдруг какой-то розовый отблеск промелькнул на шероховатой поверхности каменной глыбы. Это был совершенно необычайный цветок, багрово-алый, с синеватым отливом.
— Глядите, — сказал я оборачиваясь; и что же: Кавор исчез.
Одну секунду я стоял на месте, совсем ошеломленный. Затем поспешно сделал шаг вперед, чтобы посмотреть вниз, с обрыва скалы. Но в моем удивлении я опять позабыл, что мы находимся на Луне. На Земле усилие, которое я сделал, заставило бы меня передвинуться на один метр; на Луне оно швырнуло меня метров за шесть, т. е. по крайней мере на пять метров дальше края. Это было похоже на те ночные кошмары, когда нам мерещится, будто мы падаем, падаем без конца. Ибо если при падении на Земле тела пролетают в первую секунду шестнадцать футов, то на Луне они пролетают только два фута, имея при этом лишь одну шестую своего земного веса. Полагаю, что я падал или, вернее, спускался с высоты около десяти метров. Это длилось довольно долго — секунд пять или шесть. Я парил в воздухе и падал, как перо, и наконец увяз по колени в снежном сугробе на дне оврага, у подножья серо-синей, испещренной голубыми жилками скалы.
Я оглянулся по сторонам.
— Кавор! — позвал я. Но Кавора нигде не было видно. — Кавор! — крикнул я громче, и скалы ответили мне эхом.
Я неистово метался среди скал и карабкался обратно на вершину.
— Кавор! — вопил я. Мой голос звучат, как блеяние заблудившегося ягненка.
Шар тоже пропал из виду, и на один миг ужасное ощущение беспомощности и одиночества заставило сжаться мое сердце.
Потом я увидел Кавора. Он смеялся и махал руками, стараясь привлечь мое внимание. Он стоял на голой вершине скалы в двадцати или тридцати метрах от меня. Его голоса я не мог слышать, но жесты говорили: «Прыгай!» Я колебался. Расстояние казалось мне огромным. Я рассудил однако, что без сомнения могу прыгнуть дальше, чем Кавор.
Я сделал шаг назад, собрался с силами и подскочил. Мне показалось, что я взлетел на воздух и никогда больше не опущусь вниз…
Летать таким манером было и страшно, и приятно, и дико неправдоподобно, как в кошмаре. Я понял, что сделал слишком большое усилие. Я пронесся над головою Кавора и увидел колючую чащу под собой в овраге. Я вскрикнул от испуга, широко раскинул руки и вытянул ноги.
Я ударился о какую-то большую губчатую массу, которая тотчас же рассыпалась, выбросив множество оранжевых спор по всем направлениям и обдав меня оранжевым порошком. Я покатился в самую гущу оранжевых плевков и лежал там, корчась от беззвучного смеха.
Я заметил круглое личико Кавора, выглядывавшее поверх колючей заросли. Он кричал, спрашивая о чем-то. Я тоже попробовал крикнуть, но не мог. Он спустился ко мне, бережно пробираясь между кустарниками.
— Надо остерегаться, — сказал он. — Луна не признает никакой дисциплины. Она заставит нас переломать себе все кости.
Он помог мне встать на ноги.
— Вы слишком напрягаете свои силы, — сказал он, сбивая рукой желтое вещество с моей одежды.
Я стоял смирно и пыхтел, позволяя ему чистить мои локти и колени и слушая его наставления:
— Мы совсем не считаемся с разницей в силе тяготения. Наши мускулы еще не приспособились к новым условиям. Надо будет попрактиковаться немного после того, как вы отдохнете.
Я вытащил два или три небольших шипа у себя из руки и присел на обломок скалы. Все мышцы мои дрожали. Я чувствовал себя так, как будто первый раз в жизни свалился на землю, обучаясь езде на велосипеде.
Вдруг Кавору пришло в голову, что после солнечного зноя я могу простудиться в холодном овраге. Поэтому мы вскарабкались обратно на солнцепек. Если не считать нескольких ссадин, я ничуть не пострадал во время падения. И по совету Кавора мы стали искать место, удобное для следующего прыжка. Наш выбор остановился на гладкой каменной площадке, находившейся метрах в десяти и отделенной от нас невысокой зарослью оливково-зеленых колючих растений.
— Вообразите, что это находится здесь, — сказал Кавор с видом спортивного инструктора и указал место приблизительно на расстоянии одного метра от моих ног. Я перескочил совершенно благополучно и, признаюсь, почувствовал некоторое удовольствие, когда Кавор промахнулся на полметра и в свою очередь отведал колючек.
— Вы видите, что надо быть осторожнее, — оказал он, вытаскивая из рук воткнувшиеся шипы. После этого он перестал быть моим наставником и сделался просто товарищем в изучении искусства ходьбы на Луне.
Мы наметили еще более короткое расстояние и перескочили его без труда. Затем прыгнули обратно, потом снова вперед и повторили это упражнение несколько раз, приучая свои мускулы к новым условиям. Я бы никогда не поверил, если бы не узнал на опыте, как быстро нам удалось приспособиться. В самом деле, в изумительно короткое время, — менее, чем после тридцати прыжков, — мы уже могли заранее определять размер требуемого усилия с такой же почти точностью, как на Земле.
А тем временем лунные растения распространялись вокруг нас, делаясь все больше и все гуще, утолщаясь, переплетаясь и запутываясь, — колючие кустарники, зеленые кактусовые массы, грибы, мясистые лишайники, поражавшие своими странными, изогнутыми формами. Но мы были так заняты своей чехардой, что некоторое время не обращали никакого внимания на их безостановочный рост.
Необычайное возбуждение овладело нами. Я думаю, оно отчасти объяснялось сладостным чувством освобождения из тесного шара. Но главную роль, однако, играл здесь мягкий разреженный воздух, несомненно гораздо более богатый кислородом, чем наша земная атмосфера. Несмотря на странный характер окружающей обстановки, я чувствовал себя совсем беззаботно, как лондонский обыватель, впервые за свою жизнь очутившийся в горах. И ни одному из нас в голову не приходило бояться чего бы то ни было, хотя всевозможные неожиданности подстерегали нас со всех сторон.
Веселый задор охватил нас. Мы наметили поросший лишайниками бугор метрах в пятнадцати от нас и одни за другим благополучно перескочили на его вершину.
— Отлично! — кричали мы. — Отлично!
Кавор сделал три шага и прыгнул на приглянувшийся ему снеговой косогор, расположенный в добрых двадцати метрах, если не дальше. На одну секунду я замер на месте, разинув рот: такой смешной казалась его маленькая фигурка, распластанная в воздухе. Вы только представьте себе запачканную крикетную шапочку и взъерошенные волосы, маленькое круглое тельце и широко раздвинутые ноги над фантастической ширью лунного пейзажа. Смех напал на меня, но затем я поспешил в свою очередь прыгнуть. Гоп-ла! — и я уже стоял рядом с Кавором.
Мы сделали еще несколько скачков, достойных Гаргантюа[17], прыгнули раза три или четыре и наконец уселись в заросшей лишайниками впадине. Мы испытывали резь в легких. Мы сидели, держась за бока и тяжело переводя дух, и с одобрением смотрели друг на друга,. Кавор просипел что-то насчет «изумительных переживаний». И затем мне в голову пришла одна мысль. В первый миг это была не слишком страшная мысль, а просто весьма естественный вопрос, подсказанный создавшимся положением.
— Кстати, — сказал я, — а где, собственно говоря, находится наш шар?
Кавор поглядел на меня.
— Эге?
Истинное значение моих собственных слов вдруг поразило меня с необычайной остротой.
— Кавор, — воскликнул я, хватая его за руку, — где наш шар?!
X. ЛЮДИ ЗАБЛУДИЛИСЬ НА ЛУНЕ
По лицу его я увидел, что он заразился моей тревогой. Он встал и окинул взглядом кустарники, которые теснились и поднимались вокруг нас в своем бурном неистовом росте. С видимым сомнением он поднес руку к губам. Заговорил с внезапной неуверенностью:
— Я думаю, — сказал он медленно, — что мы оставили шар… где-то… там.
Палец его нерешительно описал широкую дугу.
— Я не знаю наверное. — Смущение, которое выражал его взгляд, усилилось. — Во всяком случае, он не может быть далеко.
Тут и я вскочил на ноги. Впившись глазами в дремучую чащу, непрерывно сгущавшуюся вокруг нас, мы обменивались бессвязными восклицаниями.
Повсюду на озаренных Солнцем склонах шелестели и покачивались колючие кустарники, раздувшиеся кактусы, ползучие лишайники, а там, где еще оставалась тень, медленно подтаивали снежные сугробы. К северу, к югу, к востоку, к западу простиралось однообразное нагромождение непривычных нашему глазу растительных форм. И где-то между ними, уже погребенный под этой путаницей стеблей, скрывался наш шар, наше жилище, наша кладовая с припасами, наша единственная надежда на спасение из этой фантастической пустыни, в которой мы теперь заблудились.
— В конце концов я думаю, — сказал Кавор, указывая пальцем на запад, — что он может быть там.
— Нет, — возразил я. — Мы описали кривую линию. Смотрите. Вот отпечаток моих каблуков. Совершенно очевидно, что шар должен лежать где-то дальше к востоку, гораздо дальше. Нет, он наверное там!
— Мне помнится, — сказал Кавор, — что Солнце все время было по правую сторону от меня.
— А я помню, что при каждом прыжке тень моя передвигалась прямо передо мной.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Внутренняя поверхность кратера представилась нашему воображению небывало огромной, а разраставшаяся чаща совершенно непроницаемой.
— Господи, какие же мы дураки!
— Очевидно, мы должны снова отыскать шар, — сказал Капор. — И как можно скорее. Солнце начинает жечь. Мы бы уже совсем обессилели от жары, если б здесь не было так сухо. И кроме того… я голоден.
— Мы должны снова отыскать шар, — сказал Кавор.(Стр. 79)Я уставился на него. До сих пор я совсем не думал о пище, но тут сразу почувствовал звериный голод.
— Да, — сказал я выразительно, — я тоже хочу есть.
С твердой решимостью во взгляде Кавор обернулся.
— Конечно, мы должны найти шар.
Стараясь по возможности сохранять спокойствие, мы начали осматривать бесконечные каменные гряды и заросли, покрывавшие дно кратера. Каждый из нас молчаливо спрашивал себя: есть ли у нас хоть какая-нибудь надежда отыскать шар, прежде чем зной и голод успеют нас прикончить.
— Он не может находиться дальше, чем в пятидесяти метрах отсюда, — сказал Кавор, нерешительно помахивая рукой. — Нам остается только бродить здесь поблизости, пока мы не наткнемся на него.
— Это все, что мы можем сделать, — сказал я, не спеша, однако, пуститься на поиски. — Но мне бы хотелось, чтобы проклятые колючки не росли так быстро.
— Вся беда в этом, — сказал Кавор. — Но, ведь, шар лежал на снежной насыпи.
Я оглянулся по сторонам в тщетной надежде узнать какой-нибудь бугор или куст, который прежде видел вблизи шара. Но повсюду расстилалось то же пестрое однообразие; повсюду поднимавшиеся вверх кустарники, пучившиеся грибы, уменьшавшиеся снежные сугробы изменялись неудержимо и непрерывно. Солнце обжигало и жалило; слабость, вызванная нестерпимым голодом, увеличивала наше душевное смятение. И в то время, как мы стояли растерянные и заблудившиеся среди всех этих невиданных диковин, мы впервые за все время пребывания на Луне услышали звук, который не был ни шелестом подымающихся растений, ни слабыми вздохами ветра, ни шумом наших собственных шагов:
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Звук раздавался у нас под ногами, он вылетал из-под почвы. Казалось, мы слышали его не только ушами, но и ступнями ног. Его медлительные раскаты заглушались расстоянием, делались гуще, проходя сквозь толщу отделявшего его от нас вещества. Право, не знаю, какой другой звук мог бы сильнее удивить нас или резче изменить наше отношение ко всему окружающему. Ибо этот звук, гармоничный, медленный и уверенный, — судя по нашему первому впечатлению, — не мог быть ничем иным, кроме боя гигантских подземных часов.
Бум!.. Бум!.. Бум!..
Звук, напоминавший о тихих монастырских обителях, о бессонных ночах в людных городах, о бодрствовании и размеренном чередовании часов, многозначительно и таинственно раздавался в этой загадочной пустыне. Для глаза все осталось неизменным: кустарники и кактусы тихо покачивались на ветру; сплошною стеною тянулись далекие утесы; все еще темное небо было совсем пустынно, и неподвижное Солнце палило и жгло. И посреди всего этого, как предупреждение или угроза, мерно ударял этот непонятный звон.
Бум! .. Бум!.. Бум!..
Внезапно ослабевшими и понизившимися голосами мы спрашивали друг у друга:
— Часы?
— Похоже на часы.
— Что это такое?
— Что это может значить?
— Считайте, — посоветовал Кавор, но опоздал, потому что на этом слове бой прекратился. Эта тишина, наступившая так внезапно, еще более потрясла нас. На один миг можно было усомниться, действительно ли мы слышали этот звук. Или, быть может, он все еще продолжался… В самом деле, неужели я слышал звон?
Я почувствовал, как на моей руке сжались пальцы Кавора. Он заговорил вполголоса, словно опасаясь разбудить какое-то спящее существо.
— Будем держаться вместе, — прошептал он, — и отыщем шар. Мы должны вернуться к шару. Здесь творится что-то непонятное.
— Но куда итти?
Он колебался. Непререкаемое убеждение, что вокруг нас, совсем близко, находятся невидимые существа, вытеснило все другие помыслы из наших голов. Кто эти существа? Где они? Неужели эта бесплодная пустыня, попеременно замерзающая и выгорающая, — только скорлупа, только личина некоего подземного мира? И если это так, то какого мира, каких обитателей может он каждый миг извергнуть на нас?
Тут, пронизывая и разрывая тишину, внезапно и резко, словно неожиданный удар грома, послышался звон и лязг, как будто большие металлические ворота вдруг распахнулись настежь.
Мы замерли на месте. Разинув рты, мы беспомощно переглядывались. Затем Кавор подкрался ко мне.