Впрочем, пока ни малейших признаков страха не наблюдалось. Темка при первой же возможности улизнул из-за стола и сперва пытался раскрутить скучного Матроскина на игру в прятки, а поняв тщетность этих попыток, отправился в дяди-Федин кабинет, разлегся там на полу и стал рисовать скриншоты к компьютерной игре собственного сочинения. В игре заметное место занимали драконы разного цвета и количества голов.
Отобедав, остались там же, в гостиной, которая играла и роль столовой. Настя заявила, что вид немытой посуды оскорбляет ее эстетическое чувство, поэтому пусть мужчины пока болтают о пустяках, а она займется серьезным женским делом.
Игорь и без всякой Второй Плоскости чувствовал исходящие от нее волны солнечной радости.
— Так вот, о пустяках, — вздохнул Игорь. — Помнишь, Федя, мы с тобой про бомбу как-то говорили? В смысле что какая разница, у кого первым появится. Так или иначе у всех будет. Ну и вот…Тебе не кажется, что именно в бомбу ты и вляпался? С этим твоим ФИЦ? Тут и ежику понятно: любое такое предложение гэбэшников — это приглашение в шарашку. В бомбу. Ты ж раньше не хотел. Что изменилось?
— Игорь, — терпеливо начал осчастливленный физик, — ты меня извини, но ты — журналист. Профессионал. И у тебя, как у любого профессионала, имеет место профессиональная деформация. Поясняю. Ты в силу специфики своей работы постоянно сталкиваешься с негативом. Купаешься в нем. Я понимаю, вам это необходимо, чтобы захватить внимание читателя. Но в результате ты сам невольно все начинаешь видеть в черном свете. Покажи тебе политика — скажешь, коррупционер, покажи врача — скажешь, взяточник, покажи милиционера — скажешь, тупой садюга. А уж тем более госбезопасность. Ты, разумеется, умный мужик, и твои штампы потоньше, чем «кровавая гебня», но все равно что-то в этом роде. Поэтому тебе всюду мерещится бомба. Но ты ошибаешься. Госбезопасность — контора, конечно, неоднозначная, но именно потому, что там есть разные группировки, разные силы. Одни — да, обогащаются, крышуют бизнесменов, все такое. А другие стремятся вытянуть страну из болота, они как трактор-тягач вкалывают. Хотят возродить культуру, науку, потому что понимают: истинная мощь страны не в бомбах, а в умах, в идеях. И наш ФИЦ, который они действительно опекают, — это никакая не шарашка, никаких бомб там не разрабатывают. Пойми, меня зовут в настоящую науку, фундаментальную, практических приложений, может, еще двести лет придется ждать.
Игорь вздохнул. Сколь же точно формулировала Настя: «В житейских вопросах бывает поразительно наивен». Но и заметно, как с ним поработали. Федор — ум, каких поискать, но весь ум уходит в физику, на жизнь почти и не остается.
— А ты уверен, что эти двести лет вообще будут? — свернул он на другое. — Точнее, что через двести лет то, над чем ты сейчас бьешься, вообще будет кому-то нужно?
— Ты в том смысле, что через двести лет это будет как пароход или дагерротип? — уточнил Федя. — Что все слишком быстро устаревает?
— Напротив. По-моему, цивилизация наша движется к безнадёжному тупику. Всякая глобализация, освоение космоса, коллайдеры эти — не более чем импульс прежней эпохи. Понимаешь, в истории не действует закон сохранения импульса. Всякий импульс гаснет, в том числе и тот, что подтолкнул когда-то европейскую цивилизацию. Но, боюсь, на смену ему не придёт никакого другого. И вот почему — в мире стало слишком много информации. На любой вкус. Если раньше человек стремился узнать больше, скрипел мозгами, яблоко по темечку стукало и озаряло — то теперь мы живём в пространстве, где куда ни кинь — бесконечно много смыслов, идей, мнений, подходов… Проще говоря — такое изобилие порождает отупение. Можешь назвать это интеллектуальной энтропией. Она возрастает. Финал — это потребитель, все потребности которого формируются и удовлетворяются искусственной средой обитания. В таком обществе не появляется новых смыслов и забываются старые. Просто за ненадобностью…
— Ну, — засмеялся Федор, — эк тебя заносит. Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты предельно упрощаешь картину жизни, выхватываешь некоторые тенденции из всего бесконечного разнообразия и доводишь их до абсурда.
В комнату тихо вернулась Настя — очевидно, победила всю посуду. Пристроилась на краешек дивана и устало слушала.
— Может, ты и прав, Федя, но я не вижу, что способно вывести нас из тупика. Цивилизация — замкнутая система… я имею в виду всю земную цивилизацию, конечно. Извне энергия не придет. Мы ж с тобой не верим ни в инопланетян, ни в религиозные концепты. Вот так-то…
— Надеюсь, что-то все же изменится, — парировал Федор. — В общем-то, ребята в ФИЦ над тем и работают, чтобы появились новые горизонты какие-то. Смыслы, о которых ты говоришь, — они, ж не из пустоты берутся. Открываем что-то — и вокруг открытия нарастают новые смыслы. Так было с ньютоновским тяготением, так было с квантовой физикой и относительностью, так было с атомной энергией, с открытием генома. В общем-то, это наше, научников, дело — наполнять мир смыслом. Мы-то сами эти смыслы, может, и не видим — мы просто роем свою яму и роем. Из чистого любопытства. А яма меж тем заполняется водой…
— Знаешь, — Игорь задумался, стоит ли это говорить, и решил, что все-таки можно рискнуть, — когда-то я читал фантастический роман… Автора не вспомню, да и неважно. Так вот, там озвучивалась интересная концепция мироздания. Есть, понимаешь, некая реальность, некая суть вещей… но она напрямую неуловима человеческим разумом. Однако разум все-таки входит с ней в контакт и облекает в некие формы, уже доступные восприятию. Так вот, идея была в том, что формы эти меняются в зависимости от совокупных представлений человечества. Проще говоря, каков мир на самом деле — мы никогда не узнаем, но для нас он таков, каким его представляем. Когда люди верили, что земля плоская и стоит на трех китах, — так оно и было. Потом кому-то пришло в голову, что она — шар, висящий в пустоте. Пока так думал один человек, это оставалось лишь его глупой фантазией. Но чем больше людей заражалось таким убеждением — тем сильнее реальность прогибалась под эти представления. В какой-то момент, когда совокупное убеждение превысило некий предел, свершилось — нате вам шар в пустоте, вокруг него вращаются небесные сферы, планеты ходят по эпициклам. И долго так и было. Потом Коперник решил, что если Солнце в центр поместить, то вычислять положение планет проще. Написал свои «Диалоги об обращении небесных сфер», заразил своей идеей европейских гуманитариев — и пошло-поехало… Потом Эйнштейн…
— Угу-угу, — улыбнулся Федя. — Несообразно, но красиво, для фантастики потянет. А вообще помнишь стишок?
— Помню, — кивнул Игорь. — Маршак, кажется? Но я не случайно про эту книжку вспомнил. Вот смотри, как интересно получается. Если принять на веру эту несообразную гипотезу, то получается, что мир меняется только пока есть люди, которые… Как там у классиков? Которые хотят странного. Иначе говоря, создают новые смыслы. Причем важно, чтобы они не оставались в одиночестве, чтобы у них находились последователи, единомышленники. Теперь вспомним про интеллектуальную энтропию. И закономерно приходим к тому, что с какого-то момента мир перестанет меняться. Но что, если изменения необходимы? Что, если вот эта истинная реальность, постичь которую мы не в силах, — тоже как-то меняется? Не получится ли так, что когда мы замрем на некой точке, наше восприятие настолько оторвется от истины, что просто разрушится? Заржавеет, осыплется, и ничего не придет ему на смену. Тогда мы останемся лицом к лицу с реальностью, которую не сможем вместить. С человеческой точки зрения это и будет концом света… небесная твердь поколеблется, звезды посыплются, вода отравится, земля сгорит…
Федор восхищенно посмотрел на него.
— Признавайся, Игорь, книгу пишешь? Под эту бредятину тебе еще сюжет бы динамичный забабахать — и будет бестселлер…
— А если серьезно? — спросила доселе молчавшая Настя.
— Если серьезно, — улыбнулся Федор, — то это бредятина в квадрате. Если насчет интеллектуальной энтропии хотя бы спорить можно, то космос, прогибающийся под мысли Васи Пупкина… да хотя бы Алика Эйнштейна… полная чушь.
Игорь натужно улыбнулся. Он и так уже сказал больше, чем хотел, но Федя так и не уловил связи. Сейчас он слишком счастлив, чтобы поверить, и уж тем более, чтобы, поверив, согласиться, наступить на горло собственной песне. Что же с ним все-таки делать?
— Ребята, все это ужасно интересно, — вмешалась Настя, — но время — десятый час. Завтра понедельник, я работаю, Темка учится. Пора бы нам и по домам. Драконоборец наш, кстати, уже засыпает…
— Сны драконоборца — это святое! — согласился Игорь. — Я вас сейчас до дома подброшу.
— А я пойду провожу, — добавил Федя. — А то в подъезде у нас по вечерам всякая шелупонь ошивается. Когда-то ведь был приличный дом. А… — махнул он рукой.
12
Ремонта здесь не было, наверное, с брежневских, а то и с более древних времен. Побелка вся потемнела, потрескалась, местами даже штукатурка посыпалась. Стены выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Правда, линолеум чисто протерт, окна тоже мытые — но это, по всей видимости, максимум, на что способен был персонал больницы.
Больница, впрочем, считалась хорошей — здесь работали медики старой закалки, не лишенные своеобразного дари. Игорь весной делал интервью со здешним главврачом, толстым сердитым стариком Арменом Григорьевичем Степанянцем — доктором наук, профессором и лауреатом государственной премии. Именно поэтому их сюда и взяли, хватило пары звонков.
Игорь повернулся к Насте. Была она сейчас как бумажный фонарик, по которому прошлась чья-то большая и равнодушная нога. Темка примостился рядом, положив голову ей на колени. Все-таки задремал.
— Настя, — мягко произнес он, — ну что толку сидеть тут всю ночь? Что от этого изменится? В реанимацию нас все равно не пустят, никакие мои журналистские корочки не помогут. Завтра Федю переведут в обычную палату, тогда и приедем, как раз лечащего врача застанем. Тут-то мы чем поможем?
Настя посмотрела невидящим взглядом.
— Ну как же так? — потерянно выдохнула она. — За что? Сперва эти дела с дачей, потом Федя исчез, потом… — кивнула на спящего сына. — А теперь вот и это…
Игорь ничего не ответил, только осторожно коснулся напряженного плеча. Да и что он мог ответить?
Все случилось как-то быстро и по-дурацки. Оделись, спустились вниз. Игорь забрался в машину — прогревать мотор, дареная «восьмерка» все-таки не могла сравниться с удостоившимся огненного погребения «паркетником». Надо бы, конечно, купить новый джип — но со всей этой чехардой последних дней было не до того. Деньги-то ладно, деньги были, их он сделал еще когда ожоги залечивал. Заодно и проверил, как пополняются силы, достаточно ли их уже для занятий Искусством.
Технология была несложной. Сперва входишь в Сон Действия, протискиваешься узким лазом, где со всех сторон тянутся из земли скрюченные корни, потом, отряхнувшись, выбираешься на свет, взмываешь над обрывом — и летишь над серой плоскостью, ищешь свое маленькое, чуть зеленоватое озерко. Теперь надо источник найти. Их полно, местность вся усеяна большими и малыми озерами, морями, прудами и бесчисленными лужами.
Вот это большое озеро — деньги Министерства внутренних дел, та лужа — состояние Ивана Геннадьевича Булкина, гендиректора строительной фирмы, вон то необъятное море — столичный бюджет, рядом океан Газпрома, плещутся волны, вода вся в радужных пятнах от бензина, а вон тут — какое-то мутное болотце: ага, игорный бизнес. Вот отсюда не стыдно и отсосать.
Игорь взял лопату и начал рыть канал от болота к своему озерку. Канал устроен был хитро — он пересекал множество прочих водоемов, воды смешивались и в родное озерко впадали уже вполне чистыми.
Со стороны это выглядело так: игорные деньги утекали с резервного счета, совершали сложное путешествие, число транзакций не поддавалось контролю, а в итоге все это падало Игорю на банковскую карту. Даже люди Ильича — и то не отследили бы всю цепочку.
Словом, деньги были уже, «восьмерка» была еще.
И, как всякое отечественное изделие, на морозе капризничало. Искусство тут почему-то не спасало. Пришлось открывать капот, разбираться с изделием по-родственному. Тем временем Федор пытался показать засыпающему Темке Большую Медведицу, но драконоборец к звездам оказался неожиданно холоден…
А потом, рассказывала Настя, к ним подошел невзрачный какой-то мужичок, одетый, впрочем, относительно прилично, попросил у Феди закурить. «Год как бросил», — недовольно ответил Федя. «Жалко. Лучше б не бросал», — спокойно ответил мужичок и неторопливо удалился куда-то за детскую площадку.
Через несколько минут Федя упал. Лицо его сперва потемнело, потом побледнело, на губах выступила пена — это Игорь уже видел сам, прибежав на Настин крик.
Кандидат наук Таволгин валялся на холодном асфальте, сучил ногами, из губ его вылетали бессвязные звуки. Пришлось нести его домой, укладывать на тахту, вызывать «Скорую».
Пока Настя, рыдая, накручивала старинный дисковый аппарат, а Темка на всякий случай аккомпанировал ей своим плачем, Игорь сел на корточки возле Федора, взглянул сперва через Вторую Плоскость, потом через Третью, Четвертую…
Все было очень плохо. Физически ничего с Таволгиным не случилось. Но вот мозг… вернее, то, что его наполняло… Память оказалась стерта начисто, до первых младенческих дней. Оставались только безусловные рефлексы. Федя и был сейчас младенцем — но, увы, не имеющим более никаких шансов на развитие. Это не медикаментозная амнезия, когда человек забывает личную историю, но сохраняет базовые знания и навыки. Чтобы стереть человека вот так, до чистого листа, нужно по меньшей мере быть Искусником восьмого круга. А лучше девятого.
Проникновение заняло у него секунду-другую, никто и не заметил, а потом пришлось включаться в неизбежную кутерьму, успокаивать Настю и Темку, объясняться с молоденькой врачихой, договариваться насчёт нейрохирургического отделения у Степанянца. На самом деле, в какую больницу везти, уже не имело значения — но лучше уж к знакомым, да и для Насти хоть какое-то облегчение, пусть до поры до времени верует в чудесного доктора Армена Григорьевича.
Приходилось изображать прожженного, знающего в этой жизни все ходы и выходы человека, а внутри бушевал лесной пожар, и мысли метались, сталкивались друг с другом, словно стремящиеся вылететь из огня птицы. Кто? Зачем? Неужели?.. Очень уж не хотелось додумывать все до конца.
— Настя, надо ехать, — он прибавил голосу твердости. — Вам силы нужны для завтрашнего дня… Да и Темик должен нормально поспать. Что ж так-то…
Она покорно встала, передала Темку на руки Игорю. Похоже, признала его право заботиться о них.
Игорь обжегся чаем — и тут же забыл о такой смешной боли. Внутри было куда хуже, чем во рту. Если бы не он… если бы не зацепился он за «петровское дело» как за удобный повод… сейчас Федор наверняка был бы жив и здоров, максимум, чего лишился бы, — не слишком-то ему и нужной дачи. Не пускал бы он пузыри… и Настя не рыдала бы у Игоря на плече, и не скулил бы в ужасе Темка. Все было бы у них как у людей. У людей этой стороны.
Она сама предложила ему остаться. «Мне страшно, Игорь, — шепнула она не то в ухо, не то в щеку. — Не уезжайте… пожалуйста». Ее прерывистое дыхание… такое же теплое, как, наверное, и губы — замершие в сантиметре от его кожи. А в глазах плескалось отчаяние пополам с надеждой. И нельзя было ей сказать, что надежды нет.
Сейчас она в комнате укладывала Темку — тот проснулся в машине и с этой минуты плакал не переставая. «Дядя Федя умер, умер!» — всхлипывал он и отказывался верить, что ничего страшного не случилось, что дядя просто заболел и его скоро вылечат.