Но так оно и было. Громкоговоритель неподалеку врезал военный марш, который, без сомнения, мог разбудить и мертвого. К тому же какой-то неугомонный надоедливый тип орал возле палаток:
— Всем выходить! Вытряхивайтесь наружу!
Он влез в нашу палатку, как раз когда я укрылся с головой, пытаясь снова заснуть. Сорвал с меня одеяло и спихнул с кровати на твердую холодную землю. Похоже, это дело было для него привычным: даже не оглянулся и пошел вытряхивать остальных.
Десятью минутами позже, натянув штаны, майку и ботинки, я оказался в шеренге таких же новобранцев, построенных для поверки и гимнастики. Над горизонтом на востоке показался узкий краешек солнца. Перед нами стоял большой, широкоплечий, неприятного вида человек. Одет он был так же, как мы, но, глядя на него, я чувствовал себя замухрышкой: он был гладко выбрит, брюки отутюжены, в ботинки можно было глядеться, как в зеркало. Но главное, его движения — резкие, живые, свободные. Возникало впечатление, что он не нуждается в сне. Он хрипло крикнул:
— Слшш меня!.. Внима… Млчать!.. Я Крейсерский сержант Зим, ваш командир. Когда будете обращаться ко мне, салютуйте и говорите «сэр». Так же обращайтесь к каждому, кто носит жезл инструктора…
В руках у него был стек, и теперь он махнул им в воздухе, словно рисуя все, что хотел сказать. Я еще в день прибытия заметил людей с такими же жезлами и решил, что приобрету себе такой же — очень они симпатично выглядели. Однако теперь я понял, что лучше об этом и не думать.
— …потому что у нас не хватает офицеров, чтобы обучать вас всех, и вам придется иметь дело с нами. Кто чихнул?
Молчание.
— КТО ЧИХНУЛ?
— Это я, — раздался чей-то голос.
— Что я?
— Я чихнул.
— Я чихнул, СЭР!
— Я чихнул, сэр. Я немного замерз, сэр.
— Ого! — Зим подошел к курсанту, который чихнул, поднес кончик жезла почти к самому его носу и спросил:
— Имя?
— Дженкинс… сэр.
— Дженкинс… — повторил Зим с таким видом, будто в самом слове было что-то неприятное и постыдное. — Могу представить, как однажды ночью, находясь в патруле, ты чихнешь только потому, что у тебя сопливый нос. Так?
— Надеюсь, что нет, сэр.
— Что ж, и я надеюсь. Но ты замерз. Хмм… мы сейчас это дело поправим. — Он указал своим стеком. — Видишь склад вон там?
Я невольно бросил взгляд в том же направлении, но ничего не увидел, кроме расстилавшейся до горизонта степи. Только пристально вглядевшись, я различил наконец какое-то строение, которое, казалось, было расположено на линии горизонта.
— Вперед. Обежишь его и вернешься. Бегом, я сказал. И быстрее!
Бронски! Пришпорь-ка его.
— Есть, сержант! — Один из той компании со стеками, окружавшей сержанта, рванулся за Дженкинсом, легко его догнал и звучно стегнул по штанам стеком.
Зим повернулся к нам. Он раздраженно прохаживался туда-сюда вдоль строя, искоса оглядывая нас. Наконец остановился, тряхнул головой и сказал, обращаясь явно к самому себе, но так, что всем было слышно:
— Кто бы мог подумать, что этим буду заниматься я!
Он опять оглядел нас.
— Эй вы, обезьяны… нет, даже «обезьяны» для вас слишком хорошо.
Жалкая банда мартышек… За всю свою жизнь я не видел такой толпы маменькиных сынков. Втянуть кишки! Глаза прямо! Я с вами разговариваю!
Я невольно втянул живот, хотя и не был уверен, что он обращается ко мне. А он все говорил, все хрипел, и я начал забывать о холоде, слушая, как он бушует. Он ни разу не повторился и ни разу не допустил богохульства и непристойности. Однако он умудрился описать наши физические, умственные, моральные и генетические пороки с большой художественной силой и многими подробностями.
Но я не был потрясен его речью. Меня больше заинтересовала ее внешняя сторона — язык, манера говорить.
Наконец он остановился. Потом снова заговорил:
— Нет, я не знаю, что делать. Может, отослать их всех обратно. Когда мне было шесть, мои деревянные солдатики выглядели куда лучше. Ну хорошо!
Есть кто-нибудь в этой куче, кто думает, что может сделать меня? Есть хоть один мужчина? Отвечайте.
Наступило короткое молчание, в котором, естественно, принял участие и я. Я хорошо понимал, что не мне с ним тягаться.
Но тут с правого фланга шеренги раздался голос:
— Может быть… думаю, я смогу… сэр.
На лице Зима появилось радостное выражение.
— Прекрасно! Шаг вперед. Я хочу на тебя взглянуть.
Новобранец вышел из строя. Выглядел он внушительно: по крайней мере, на три дюйма выше самого Зима и даже несколько шире в плечах.
— Как твое имя, солдат?
— Брэкенридж, сэр.
— Каким стилем ты хочешь драться?
— Какой вам по душе, сэр. Мне все равно.
— О'кей. Тогда обойдемся без всяких правил. Можешь начинать как захочешь. — Зим отбросил свой стек.
Борьба началась — и тут же закончилась. Здоровенный новобранец сидел на земле, придерживая правой рукой левую. Он не издал и звука.
Зим склонился над ним.
— Сломал?
— Думаю, что да… сэр.
— Виноват. Ты меня немного поторопил. Ты знаешь, где санчасть? Ну, ничего. Джонс! Доставьте Брэкенриджа в санчасть.
Когда они уходили, Зим хлопнул парня по правому плечу и тихо сказал:
— Попробуем еще раз — примерно через месяц. Я тебе объясню, что у нас сегодня получилось.
Эта фраза скорее всего предназначалась только для Брэкенриджа, а я расслышал лишь потому, что они стояли совсем недалеко от того места, где я постепенно превращался в сталактит. Зим вернулся и крикнул:
— О'кей, в этой компании по крайней мере один оказался мужчиной. Мое настроение улучшилось. Может, еще кто-нибудь найдется? Может, попробуйте вдвоем? — Он завертел головой, осматривая шеренгу. — Ну, что ж вы, мягкотелые, бесхребетные… Ого! Выйти из строя.
Вышли двое, стоявшие рядом в строю. Я подумал, что они договорились между собой шепотом. Зим улыбнулся.
— Ваши имена, пожалуйста. Чтобы мы сообщили вашим родственникам.
— Генрих.
— Какой Генрих? Ты, кажется, что-то забыл?
— Генрих, сэр. Битте. — Парень быстро переговорил с другим и добавил:
— Он не очень хорошо говорит на стандартном английском, сэр.
— Майер, майн герр, — добавил второй.
— Это ничего. Многие из тех, кто приходит сюда, поначалу не умеют хорошо болтать. Я сам такой был. Скажи Майеру, чтобы не беспокоился. Он понимает, чем мы будем заниматься?
— Яволь, — тут же отозвался Майер.
— Конечно, сэр. Он понимает, только не может быстро объясняться.
— Хорошо. Откуда у вас эти шрамы на лице? Гейдельберг?
— Наин… нет, сэр. Кенигсберг. — Это одно и то же. — У Зима в руках снова был его жезл. Он покрутил его и спросил: — Может быть, вы тоже хотите драться с жезлами?
— Это было бы несправедливо, сэр, — ответил Генрих. — Мы будем драться голыми руками, если вы не возражаете.
— Как хотите. Кенигсберг, да? Правила?
— Какие могут быть правила, сэр, если нас трое?
— Интересное замечание. И договоримся, что, если у кого-нибудь будет выдавлен глаз, его нужно будет вставить обратно, когда мы закончим драться.
И скажи своему соотечественнику, что я готов. Начинайте, когда захотите. — Зим отбросил свой жезл.
— Вы шутите, сэр. Мы не будем выдавливать глаза.
— Не будем? Договорились. И давайте начинайте, Или возвращайтесь обратно в строй.
Я не уверен, что все произошло так, как мне помнится теперь. Кое-что подобное я проходил позже, на тренировках. Но думаю, случилось вот что: двое парней пошли на сержанта с двух сторон, пока не вступая с ним в контакт. В этой позиции для человека, который работает один, есть выбор из четырех основных движений, дающих возможность использовать преимущества более высокой подвижности и координированности одного по сравнению с двумя.
Сержант Зим всегда повторял (он был совершенно прав), что любая группа слабее одного, за исключением того случая, когда эта группа специально подготовлена для совместной работы. К примеру, сержант мог сделать ложный выпад в сторону одного из них, затем внезапно рвануться к другому и вывести его из строя (в элементарном варианте — хотя бы ударом по коленной чашечке). Затем спокойно разделаться с первым из нападающих.
Однако он позволил им обоим напасть. Майер быстро прыгнул к нему, видимо, надеясь каким-то приемом повалить сержанта. После этого Генрих мог, например, пустить в ход свои тяжелые ботинки. Поначалу, по крайней мере, казалось, что сценарий развивается именно так. На самом деле с захватом у Майера ничего не вышло. Сержант Зим, поворачиваясь ему навстречу, одновременно ударил двинувшегося к нему Генриха в живот. В результате Майер как бы взлетел и мгновение парил в воздухе.
Однако единственное, что можно было утверждать точно — это то, что борьба началась, а потом оказалось, что на земле мирно спят два немецких парня. Причем лежали они рядом, только один лицом вверх, а другой — вниз.
Над ними стоял Зим, у которого даже не сбилось дыхание.
— Джонс, — сказал он. — Нет, Джонс ушел, не так ли? Махмуд! Принеси-ка ведро воды и верни их на место. Кто взял мою палку?
Немного погодя ребята пришли в сознание и мокрые вернулись в строй.
Зим оглядел нас и спросил уже более умиротворенно:
— Кто еще? Или приступим к упражнениям?
Я никак не ожидал, что кто-нибудь еще отважится попробовать. Однако неожиданно с левого фланга, где стояли самые низкорослые, вышел из шеренги парень. Он повернулся и прошел к центру строя. Зим посмотрел на него сверху вниз.
— Только ты один? Может, хочешь взять себе партнера?
— Я лучше один, сэр.
— Как хочешь. Имя?
— Суцзуми, сэр.
Глаза у Зима округлились.
— Ты имеешь отношение к полковнику Суцзуми?
— Я имею честь быть его сыном, сэр.
— Ах вот как! Прекрасно! Черный пояс?
— Нет, сэр. Пока еще нет.
— Приятно послушать скромного человека. Ладно, Суцзуми. Будем драться по правилам или пошлем за доктором?
— Как пожелаете, сэр. Однако я думаю, если позволите высказать мне свое мнение, что по правилам будет благоразумнее.
— Не совсем понимаю, о чем ты, но согласен. — Зим опять отбросил свой жезл, затем они отступили друг от друга, и каждый из них поклонился, внимательно следя за противником.
Они стали двигаться, описывая окружность, делая легкие пробные выпады и пассы руками. Я почему-то вспомнил о боевых петухах.
И вдруг они вошли в контакт — и маленький Суцзуми оказался на земле, а сержант Зим пролетел над ним и упал. Однако сержант приземлился не так, как шлепнулся Майер. Он перекувырнулся и в одно мгновение был уже на ногах, готовый встретить подбирающегося Суцзуми.
— Банзай! — негромко крикнул Зим и улыбнулся.
— Аригато, — сказал Суцзуми и улыбнулся в ответ.
Они снова почти без паузы вошли в контакт, и я подумал, что сейчас сержант опять совершит полет. Но этого не произошло. На несколько мгновений все смешалось: они схватились, мелькнули руки и ноги. А когда движение прекратилось, все увидели, как сержант Зим подтягивает левую ногу Суцзуми чуть ли не к его правому уху.
Суцзуми стукнул по земле свободной рукой. Зим тотчас же отпустил его.
Они встали и поклонились друг другу.
— Может быть, еще один раз, сэр?
— Прошу прощения. Но у нас есть дела. Как-нибудь потом, хорошо?..
Наверное, я должен тебе сказать. Меня тренировал твой уважаемый отец.
— Я уже начал об этом догадываться, сэр. Значит, до другого раза.
Зим сильно стукнул его по плечу:
— Становись в строй, солдат… Равняйсь!
Следующие двадцать минут мы занимались гимнастическими упражнениями, от которых мне стало настолько же жарко, насколько раньше было холодно. Зим проделывал все упражнения вместе с нами. Я все хотел подловить его, но он так ни разу и не сбился со счета. Когда мы закончили, он дышал так же ровно, как и до занятий. После он никогда больше не занимался с нами гимнастикой. Но в первое утро он был с нами и, когда упражнения закончились, повел всех, потных и красных, в столовую, устроенную под большим тентом. По дороге он все время прикрикивал:
— Поднимайте ноги! Четче! Выше хвосты, не волочите их по дороге!
Потом мы уже никогда не ходили по лагерю, а всегда бегали легкой рысью, куда бы ни направлялись. Я так и не узнал, кто такой был Артур Курье, но у меня возникло подозрение, что это был какой-то великий стайер.
Брэкенридж был уже в столовой, рука у него была забинтована. Я услышал, как он сказал кому-то, что обязательно разделается с Зимом.
На этот счет у меня были большие сомнения. Суцзуми — еще, быть может, но не эта здоровенная обезьяна. Зим, правда, мне не очень понравился, но в самобытности отказать ему нельзя.
Завтрак был на уровне, все блюда мне понравились. Судя по всему, здесь не занимались чепухой, как в некоторых школах, где, садясь за стол, чувствуешь себя несчастным. Если ты не можешь удержаться и обжираешься, загребая со стола обеими руками, — пожалуйста, никто не будет вмешиваться.
В столовой меня всегда охватывало блаженное чувство расслабленности и свободы: здесь на тебе никто не имеет права ездить. Блюда ничем не напоминали те, к которым я привык дома. Вольнонаемные, обслуживающие столовую, в свободной манере швыряли тарелки к нам на столы. Любое их движение, думаю, заставило бы маму побледнеть и удалиться к себе в комнату.
Но еда была горячая, обильная и, на мой взгляд, вкусная, хотя и без особых изысков. Я съел в четыре раза больше обычной нормы, запив все несколькими чашками кофе с сахаром и заев пирожным.
Когда я принялся за второе, появился Дженкинс в сопровождении капрала Бронски. На мгновение они остановились у стола, за которым в одиночестве завтракал Зим, потом Дженкинс хлопнулся на свободное сиденье возле меня.
Выглядел он ужасно: бледный, измученный, он хрипло, прерывисто дышал.
— Эй, — сказал я, — давай плесну тебе кофе.
Он качнул головой.
— Тебе лучше поесть, — настаивал я, — хотя бы пару яиц съешь. И не заметишь, как проглотишь.
— Я не могу есть. О, эта грязная, грязная скотина… Он добавил еще кое-что.
Зим только что закончил есть и курил, одновременно ковыряя в зубах.
Последнюю фразу Дженкинса он явно услышал.
— Дженкинс…
— Э… сэр?
— Разве ты не знаешь, что такое сержант?
— Ну… я только изучаю…
— У сержантов нет матерей. Ты можешь спросить любого, прошедшего подготовку. — Он выпустил в нашу сторону облако дыма. — Они размножаются делением… как все бактерии…
Глава 4
И сказал Господь Гедеону: народу с тобой слишком много… Итак, провозгласи вслух народу и скажи: кто боязлив и робок, тот пусть возвратится… И возвратилось народа двадцать две тысячи, а десять тысяч осталось. И сказал Господь Гедеону: все еще много народа; веди их к воде. там Я выберу их тебе…
Он привел народ к воде. И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо, также и тех всех, которые будут наклоняться на колени свои и пить. И было число лакавших ртом своим с руки три ста человека… И сказал Господь Гедеону: тремя стами лакавших Я спасу вас… а весь народ пусть идет, каждый на свое место.
Книга Судей. VII, 2-7Через две недели после прибытия в лагерь у нас отобрали койки. Если быть точнее, нам предоставили колоссальное удовольствие тащить эти койки четыре мили на склад. Но к этому времени подобное событие уже ничего не значило: земля казалась теплее и мягче — особенно когда посреди ночи звучал сигнал и нужно было моментально вскакивать, куда-то мчаться и изображать из себя солдат. А такое случалось примерно три раза в неделю. Но теперь я засыпал моментально, сразу же после упражнений. Я научился спать когда и где угодно: сидя, стоя, даже маршируя в строю. Даже на вечернем смотре, вытянувшись по стойке «смирно», под звуки музыки, которая уже не могла меня разбудить. Зато сразу просыпался, когда приходило время пройтись парадным шагом перед командирами.
Пожалуй, я сделал очень важное открытие в лагере Курье. Счастье состоит в том, чтобы до конца выспаться. Только в этом и больше ни в чем.