На меня нападает истерический смех.
— Не очень-то обнадеживает, да? — улыбается она. — Но я упомянула лишь одну из возможных интерпретаций. Я предпочитаю несколько иную точку зрения: капли, маленькие и слабые, могут продолбить камень, пусть даже на это потребуются сотни лет.
И она показывает на небольшую лунку в центре плиты.
— Ямки не было, когда монумент установили в Резиденции.
Киваю. Пусть я и не доверяю людям из Бюро, но я вижу проблеск надежды, воплощенный в скульптуре. Знак безграничного терпения, которое проявляют люди, трудившиеся здесь уже столько лет.
— А не было бы эффективней, вылить всю воду разом? — вдруг говорю я.
Я представляю, как поток выплескивается на кафельный пол, образуя лужу у меня под ногами. В один миг сделав то, на что сейчас уходят десятилетия. Разве не следует бросить все имеющиеся в твоем распоряжении ресурсы на решение того, что представляется серьезной проблемой? Ведь иначе есть риск, что она не будет решена никогда.
— Всю разом? — переспрашивает она. — Во-первых, генетические повреждения нельзя решить с наскока, а во-вторых, если мы одним махом потратим все ресурсы, у нас ничего не останется.
— Ага. Но мне интересно, не бывает ли правильнее сделать один большой прыжок вместо того, чтобы продвигаться шажок за шажком?
— Например?
— Ну, не знаю, — пожимаю плечами, — я чисто теоретически. Вообще… забавно.
— Понятно.
— А вы, наверное, шли за мной? — вырывается у меня. — Зачем?
— Совсем из головы вылетело. — Зоя хлопает себя по лбу. — Дэвид попросил меня найти тебя и привести в его лабораторию. У него есть что-то, принадлежавшее твоей матери.
— Правда? — произношу я писклявым голосом.
Мы возвращаемся к контрольно-пропускному пункту.
— Хочу тебя предупредить: не обращай внимания, если на тебя будут оглядываться, — шепчет Зоя.
В коридорах, где снуют люди, начался новый рабочий день.
— В течение последних месяцев здесь только и делали, что наблюдали за тобой, ведь ты принимала участие в таких масштабных событиях. Многие парни считают тебя настоящей героиней.
— Потрясающе, — довольно кисло отвечаю я. — Но я изо всех сил пыталась не сдохнуть.
Зоя останавливается.
— Извини меня. Тебе нелегко пришлось.
Я чувствую себя ужасно неловко. Мне бы спрятаться, как-то прикрыться, чтобы никто из них больше не смог на меня пялиться. Но Зоя ничем мне не поможет, поэтому я молчу.
Большинство людей одеты почти одинаково: в темно-синие или зеленые куртки, комбинезоны и свитера. Впрочем, под униформой виднеются футболки самых разнообразных расцветок, некоторые даже с рисунками.
— Цвет униформы что-нибудь означает? — осведомляюсь я.
— Конечно. В синем — ученые и исследователи, а в зеленом — вспомогательный и обслуживающий персонал.
— Вроде бесфракционников?
— Нет, — мнется она. — Есть существенная разница: у нас каждый делает все, чтобы поддержать миссию. И усилия сотрудников ценны и важны для нас.
Она говорила правду: люди смотрят на меня. Большинство задерживают на мне взгляды чуть дольше обыкновенного, другие таращатся, не отрываясь, а кое-кто пытается окликать. Я чувствую себя совсем неуютно, как будто не могу идти так, как мне хочется.
— Многие раньше участвовали в эксперименте в Индианаполисе, — это такой город недалеко отсюда, — продолжает Зоя. — Но для них переход сюда был немного легче, чем для вас. В Индианаполисе не было поведенческих стереотипов.
Она ненадолго замолкает.
— Я имею в виду фракции. Несколько поколений после начала эксперимента, Бюро реализовало идею с фракциями и в других городах: Сент-Луисе, Детройте, а также Миннеаполисе, используя население Индианаполиса в качестве контрольной группы. Бюро проводит эксперименты на Среднем Западе, потому что здесь довольно большие расстояния между городами. На Восточном побережье они гораздо ближе друг к другу.
— Таким образом, в Индианаполисе вы просто исправляли гены и рассовывали дивергентов по разным местам? Без всяких фракций?
— У них тоже была сложная система правил, но по сути, так оно и было.
— И это не сработало?
— Нет, — поджимает она губы. — Генетически поврежденные люди, страдающие от этого и не обученные жить так, как вас учили во фракциях, обычно очень деструктивны. Эта методика провалилась в течение трех поколений. Чикаго — ваш город — и другие города, в которых существуют фракции, продвинулись куда дальше.
Чикаго… Очень странно, что у места, которое всегда было для меня просто домом, есть какое-то там специальное название. От этого город начинает казаться мне каким-то маленьким и незначительным.
— Значит, вся эта канитель тянется уже очень долго, — подвожу я итог.
— Да, продолжительное время. Бюро выделяется из ряда других государственных учреждений четко определенной направленностью работы и тем, что она проводится в относительно удаленных местах. Мы передаем свои знания и цели нашим детям, не полагаясь на людей со стороны. В том, что я сейчас делаю, я совершенствовалась всю свою жизнь.
Через широкие окна я вижу странное транспортное средство. Оно сделано в форме птицы, — два крыла и острый нос, — но имеет колеса, как автомобиль.
— Это то, что вы используете для путешествий по воздуху? — указываю я на него.
— Да, — улыбается она, — это называется самолет. Мы с тобой можем отправиться в такое путешествие, если эта идея не покажется тебе слишком приземленной.
Я не реагирую на каламбур. Все никак не могу забыть, что она узнала меня с первого взгляда.
Дэвид стоит у одной из дверей и машет нам рукой.
— Привет, Трис, — говорит он. — Спасибо, что проводила ее, Зоя.
— Не за что, сэр, — отвечает та. — Оставляю вас, у меня еще много дел.
Она улыбается мне и уходит. Я остаюсь с Дэвидом, на которого вчера накричала. Он, кажется, забыл об этом. Дэвид открывает дверь, просканировав датчиком свой значок.
Мы входим в комнату без окон. В одном углу стоит пустой стол, за другим столом сидит молодой парень, примерно одного возраста с Тобиасом. Он смотрит на нас поверх монитора компьютера, дотрагивается до его экрана и встает.
— Доброе утро, сэр, — говорит парень. — Чем могу быть полезен?
— А где ваш старший, Мэтью? — спрашивает Дэвид.
— В столовую пошел, — отвечает Мэтью.
— В таком случае, может быть, вы можете мне помочь? Мне нужно файл Натали Райт. Не могли ли вы разыскать его и загрузить на планшет?
Он сказал «Райт»? Если не ошибаюсь, это девичья фамилия моей матери.
— Разумеется, — отвечает Мэтью, садится за стол и набирает что-то на клавиатуре.
Там появляются документы, но я стою далеко и не могу их рассмотреть.
— Готово, файлы передаются. А ты, должно быть, дочь Натали Беатрис? Не очень-то ты на нее похожа.
Подперев рукой подбородок, он критически разглядывает меня. Его глаза немного раскосые и кажутся почти черными. Он не выглядит удивленным, встретив меня.
— Меня зовут Трис, — автоматически поправляю я, но думаю про себя, что это очень хорошо, что он не знает моего прозвища: значит не все здесь пялятся день и ночь в мониторы, развлекаясь подсматриванием за нашей жизнью. — Да, я знаю, что не похожа на нее.
Дэвид подтягивает стул, пронзительно заскрежетавший по плитке пола, и похлопывает по сиденью:
— Садись. Я дам тебе планшет со всеми файлами, касающимися Натали, и вы с братом сможете их прочитать. Но пока я хотел бы рассказать тебе одну историю.
Я сажусь на краешек стула, а он — за стол отсутствующего начальника Мэтью и начинает машинально переставлять по столешнице полупустую чашку с кофе.
— Позволь начать с того, что твоя мать была поистине фантастическим явлением. Мы случайно нашли ее в одном из городов с очень поврежденным населением. Ее гены оказались почти идеальными. — Дэвид улыбается. — Мы вытащили ее оттуда и привезли сюда. Она провела здесь несколько лет, но потом, когда в вашем городе возник кризис, она добровольно вызвалась отправиться туда, чтобы помочь разрешить проблему. Впрочем, ты и сама прекрасно знаешь о дальнейших событиях.
Несколько секунд я растерянно смотрю на него. Выходит, моя мама была здесь: ходила по этим коридорам, наблюдала за жизнью города на экранах. Может быть, она даже сидела на этом стуле и ее ноги проходили по этим плиткам? Мне начинают мерещиться какие-то невидимые прежде приметы ее присутствия на стенах, столах, дверной ручке… Я сжимаю край сиденья под собой и пытаюсь привести в порядок свои мысли, потом спрашиваю:
— Все же, о каком таком кризисе вы говорите? Чего-то я не понимаю.
— Я имел в виду события, связанные с убийствами дивергентов. Помнишь, это когда один из эрудитов начал их убивать? — уточняет он — Как его звали? Нор… Норман?
— Нортон, — подсказывает Мэтью. — Предшественник Джанин. Вроде бы он рассказал ей о своей идее уничтожения дивергентов как раз перед тем, как у него приключился сердечный приступ.
— Точно. Спасибо, Мэтью. Мы послали Натали разобраться на месте в ситуации и прекратить убийства. Мы не предполагали, что она останется там надолго, но она принесла огромную пользу. До этого случая мы никогда не посылали в города своих агентов. А Натали, помимо прочего, устроила свою личную жизнь, родила тебя.
— Но когда я проходила инициацию, дивергентов уничтожали, — морщусь я.
— Ты знаешь только о тех, кто погиб, — возражает Дэвид, — но не о тех, кто был спасен. Некоторые здесь, в Бюро. Ты ведь встречалась с Амаром? Он один из таких. Впрочем, кое-кого пришлось отстранить от участия в эксперименте: им было слишком тяжело наблюдать за друзьями и любимыми. Такие обрели свою судьбу за пределами Бюро. В общем, твоя мать выполняла очень важную работу.
Ага, а еще она много врала. Интересно, знал ли правду мой отец? В конце концов, он был лидером альтруистов, а значит, одним из хранителей Истины. Что, если она и замуж за него вышла исключительно по долгу службы? Значит, вся их любовь была сплошной ложью…
— Выходит, она не родилась лихачом? — спрашиваю я, стремясь разложить по полочкам нагромождение правды и вранья.
— У нее уже имелись татуировки, когда она впервые попала в город. Мы сочинили легенду о ее происхождении из семьи лихачей. Ей тогда исполнилось шестнадцать лет, но мы решили, что ей должно быть пятнадцать, чтобы у нее оставалось время для адаптации. Наше намерение заключалось в том… — он умолкает. — Нет, ты должна сначала прочитать документы. Мне сложно разбирать дело такой давности.
Как по команде, Мэтью открывает ящик стола и достает плоский кусок стекла.
— Это планшет, — поясняет он.
Мэтью дотрагивается до него пальцем, и на нем появляется изображение. Он протягивает планшет мне. Он тяжелее и прочнее, чем казался на первый взгляд.
— Не беспокойся, его очень сложно разбить, — улыбается Дэвид. — Наверное, сейчас ты бы хотела вернуться к своим. Мэтью, не могли бы вы проводить мисс Прайор обратно в отель? Мне еще нужно кое-что сделать.
— А мне, значит, нет? — притворно возмущается Мэтью и подмигивает мне. — Шучу, сэр.
— Спасибо, — говорю я Дэвиду, прежде чем он уходит.
— Не за что. Если у тебя возникнут какие-то вопросы, можешь смело обращаться ко мне.
— Ну что? — произносит Мэтью.
Он высок, примерно одного роста с Калебом, и его черные волосы взъерошены как-то по особому. Похоже, он потратил бездну времени на то, чтобы добиться впечатления, будто только что встал с кровати. Под темно-синей формой он носит обычную черную футболку. На шее болтается черный шнурок, когда Мэтью глотает, шнурок двигается вместе с кадыком.
Мы спускаемся вниз. Народу в коридорах поменьше. Кто-то отправился на завтрак, а кто-то вернулся к работе. Похоже, они здесь спят, едят, трудятся, заводят семьи и детей, живут и умирают. И это место моя мать когда-то звала своим домом.
— Мне было интересно, рассвирепеешь ли ты, когда обо всем узнаешь, — усмехается он.
— Жди не дождешься, — огрызаюсь я.
Мэтью пожимает плечами.
— Я бы психанул. Ладно, хватит.
Вижу табличку: «ВХОД В ОТЕЛЬ». Прижимаю планшет к груди. Побыстрее бы рассказать Тобиасу о своей матери.
— Слушай, одной из вещей, которыми мы занимаемся, является генетическая экспертиза, — произносит Мэтью. — Ты бы не стала возражать, если бы мы с моим боссом проанализировали твои гены? Твои и того парня, сына Маркуса Итона.
— Зачем?
— Так, любопытно, — отвечает он. — Мы еще ни разу не проводили анализ на поздней стадии эксперимента. В тебе и в Тобиасе есть что-то странное.
Я вопросительно поднимаю брови.
— Ты проявила феноменальную сопротивляемость сыворотке, а у большинства дивергентов такой способности нет, — поясняет Мэтью. — А Тобиас способен противостоять симуляциям, несмотря на то, что по некоторым своим характеристикам он не является дивергентом.
Я замираю в нерешительности. Но на лице Мэтью — выражение почти детского любопытства, столь близкого мне, и я говорю:
— Спрошу у Тобиаса, согласится ли он. Сама я готова. Когда?
— Что, если сегодня? — предлагает он. — Я зайду за тобой через час или через полтора. Ты не сможешь без меня попасть в лабораторию.
Согласно киваю и чувствую возбуждение. Все это напоминает чтение дневника моей матери. Скоро я, наконец-то, раскрою ее секреты.
18. Тобиас
Немного странно видеть малознакомых тебе людей с утра пораньше. Когда глаза еще сонные, а на щеках виднеются отпечатки складок подушки. Кристина по утрам — веселая и довольная, Питер — хмурый, а Кара на любой вопрос отвечает исключительно бурчанием и мычанием, пока не доберется до вожделенного кофе.
Я принимаю душ и переодеваюсь в одежду, которую для нас приготовили. Она не сильно отличается от той, к которой я привык, но цвета хаотично перемешаны. Напяливаю черную рубашку и синие джинсы, пытаясь убедить себя, что все в порядке. Дескать, я адаптируюсь.
Кстати, сегодня допрашивают моего отца.
Возвращаюсь и вижу Трис. Она сидит на самом краешке своей раскладушки, как будто в любой момент готова вскочить на ноги. Прямо как Эвелин. Беру кекс с подноса с завтраком, который нам принесли.
— Доброе утро.
— Привет, — здоровается она, потягиваясь. — Зоя обнаружила меня у той большой скульптуры и передала, что Дэвид хочет со мной пообщаться.
Она показывает мне стеклянный экран, лежащий на койке рядом с ней. Едва она прикасается к его поверхности, он загорается, и я вижу какой-то текст.
— Он называется планшет. Тут файлы моей матери. Она писала дневник, коротенький, к сожалению, но хоть что-то, — Трис пересаживается поудобнее. — Я сама еще не читала его.
— А почему? — удивляюсь я.
— Не знаю, — она откладывает плоский экран в сторону, и он автоматически выключается. — Наверное, боюсь.
Дети в семьях альтруистов редко когда могут сказать, что хорошо знают своих родителей. Они вечно закованы в серую броню самоотверженности и верят, что раскрывать свое «я» значит потворствовать своим слабостям. Этот возникший из небытия кусочек жизни матери Трис, первая и последняя возможность для дочери узнать правду.
И я прекрасно понимаю, почему Трис держит экран как магический артефакт, способный исчезнуть в один миг. И почему она медлит. То же самое я чувствую, думая о суде над моим отцом.
Калеб устроился в противоположном конце комнаты и с видом обиженного ребенка мрачно хрустит хлопьями.
— Ты собираешься показать ему? — киваю я на планшет.
Трис глухо молчит.
— Я не большой его поклонник, — продолжаю я, — но в данном случае… ты действительно не имеешь права скрывать от него информацию.
— Ну да, — довольно сухо отвечает она. — Но сперва я сама все прочту.
С ней не поспоришь. Мне тоже приходилось многое скрывать. Желание делиться чем-то с другими — что-то абсолютно новое и непривычное для меня.
Она сопит и отламывает кусочек от моего кекса. Я щелкаю пальцами, и она отдергивает руку.
— Эй! Такое впечатление, что в тебе куда больше, чем пять футов.
— И ты теперь беспокоишься, как бы самому не укоротиться? — смеется она. — Баста.