Нет, нет и нет!
Только самому – или с избранными, хорошо проверенными друзьями и домочадцами – надо готовить настоящие пельмени. Три сорта мяса – желательно, но это не главное. Куда важнее соблюсти баланс пряностей, особенно осторожным надо быть с душистым чёрным перцем, побольше вольности даёт паприка, хотя истинные знатоки её не употребляют вовсе. Травки, которые щедро дарит москвичам и питерцам молдавская мать сыра-земля, будут хорошим подспорьем. Если живёте вы в европейской части России – то надо ещё с весны озаботиться должными посадками на даче. Сибирякам проще – вышел в сад-огород, а то и добрёл до ближайших кедров – вот и открылась перед тобой кладовая таёжных приправ. Ну а ещё легче тем, кто в детстве никогда не играл в снежки, кто обитает в Азии или в Крыму – вот уж где раздолье, вот уж где всё, что не ядовито, годится в приправы. И ни в коем, ни в коем случае не злоупотребляйте готовыми смесями приправ, особенно польского или французского производства! Ну что, скажите на милость, понимают поляки или французы в наших пельменях?
Мартин пельмени любил, тесто готовил с удовольствием, с душой, под включённый телевизор, бормочущий новости, а пельмени лепил под хорошую классическую музыку. Рок придавал пельмешкам излишнюю резкость форм, а попса приводила к появлению пельменей-уродцев, смахивающих на всех ближайших родственников сразу – и на узбекские манты, и на татарские эчпочмаки, и на малахольные итальянские равиоли.
А ведь всем известно, что главный признак хороших пельменей – крепкое вкусное тесто, в мешочке из которого мясо должно вариться будто на водяной бане, в ложечке собственного густого бульона. И беда тем пельменям, которые порвались при варке или облепили мясо тестом без всякого снисхождения, заставляя драгоценный бульон без толку изливаться в кастрюлю…
Стол Мартин накрыл по-простому, на кухне, в две мисочки выложил густой сметаны – настоящей русской сметаны, а не европейских имитаций с загустителями, улучшителями, антиоксидантами и прочей отравой. Кетчуп спрятал от греха подальше, ибо хотя и питал к нему слабость, но справедливых дядиных насмешек боялся. Когда на лестничной площадке громыхнул старый лифт, Мартин чутьём ощутил приближение дяди, высыпал пельмени в кипящую воду и достал из холодильника бутылочку «Русского стандарта», единственную водку, которую разрешала дяде употреблять больная печень. Бутылка была не ноль пять, что неизбежно повлекло бы за собой продолжение, и не литр, что позволительно людям молодым и оттого беспечным. Ноль семь, как и подобает культурным, малопьющим русским людям, не собирающимся засиживаться допоздна и пугать соседей песнями.
Дядя пельмени оценил. Правда, ел их неторопливо и без суесловия, чем смутил Мартина, но, едва закончив первую тарелку, выразительно посмотрел на кастрюлю. Так что пришлось немедленно готовить вторую порцию.
Дальше потекла беседа – в меру приятная, хотя порой и шумная. Обсудили футбол – Мартин ярым болельщиком не был, но неожиданным успехам сборной радовался. Поспорили о последней арендной плате ключников – хитрые технологии синтеза пищи из древесины и впрямь позволяли победить голод, но проблем за этим стояло огромное количество. Дядя даже неприятно поразил Мартина, с излишним пылом и недостойными выражениями высказавшись за ограничение рождаемости в странах Азии и Африки. Впрочем, фразы «кроликам тоже обычаи запрещают семью планировать» и «теперь точно с пальмы слезут, раз деревья жрать можно» дядя, устыдившись, согласился взять обратно, но от сути высказываний не отрёкся.
Каким-то хитрым приёмом Мартину удалось увести разговор в более спокойное русло, а тут ещё позвонил Женька – дескать, прохожу мимо, не заглянуть ли на огонёк?
Визиту младшего брата Мартин обрадовался, да и дядя, пусть в его любимчиках числился Мартин, сразу расцвёл, начал хорохориться и устроил явившемся племяннику допрос с пристрастием – почему редко звонит и ещё реже заходит, какого дьявола его понесло в журналистику и не помирился ли Женька с Ольгой.
На все вопросы младший брат дал толковые ответы, разве что Ольгу вспоминал долго и о примирении говорил неубедительно, а попросту говоря – врал, как адвокат. Но дядя нынче был миролюбив и ложь предпочёл не заметить.
Мартин сделал свежих пельменей, а из холодильника достал вторую ноль семь, потому что был не только культурным и малопьющим, но ещё и умным русским человеком. Вот с пельменями уже было плоховато, оставалась одна скудная порция, которую и варить-то смешно. Но и дядя, и Женька уже наелись и пельменей больше не требовали, вполне удовлетворившись «Русским стандартом», малосольными огурчиками и тонко нарезанным копчёным мясом. Сам Мартин от разговора почти отстранился, но с удовольствием слушал Женькин трёп и дядины реплики, поражающие ехидством и тем чувством юмора, которое возникает у неглупых старых людей после выхода на пенсию.
Когда время приблизилось к полуночи, дядя утомился и стал собираться. От предложения переночевать у Мартина он решительно отказался, от провожатых – тоже, вызывать такси не стал принципиально, сказав, что пройдёт пятьдесят метров до перекрёстка и поймает попутную машину там, изрядно сэкономив. Мартин попробовал было спорить, но потом сообразил, что у перекрёстка должен ещё дежурить милицейский наряд, который, заметив подвыпившего пенсионера, конечно же, усадит его в такси и строго накажет водителю доставить старика до подъезда. Поэтому Мартин успокоился и, распрощавшись с дядей, достал из холодильника маленькую, ноль пять, бутылочку водки – ведь был он не просто культурным и умным русским человеком, но ещё и отличался ленцой, заставляющей делать запасы продуктов первой необходимости. Но брат показал ему коробку хороших сигар и резонно заметил, что к ним требуется иной аккомпанемент.
Так что через десять минут, покидав в посудомойку грязные тарелки, братья уселись в гостиной с тяжёлыми широкими стаканами «Гленморанджа», пятнадцать лет выдержанного в бочках из-под мадеры, и раскурили сигары под музыку любимого обоими «Пикника».
«Пикник» пел о том, что из кого-то, сразу видно, выйдет толк, поскольку он большой знаток веселящего газа. Мартин не разделял столь простых диагностических методов, но ногой в мягком тапке в такт музыке покачивал, а на словах «это счастье одному из ста» даже начал тихонько подпевать.
– Март, чем ты сейчас занимаешься? – спросил брат, водя сигарой, будто пытаясь оставить в воздухе дымные письмена.
– Всякой фигнёй, – признался Мартин. Брат, единственный из семьи, знал о роде его занятий, но в детали они вдавались редко – разве что забавные и никому не опасные истории порой обсуждали.
– Ты ведёшь какое-то серьёзное дело? – не унимался брат.
– Заканчиваю, – сказал Мартин. – Почти закончил. Ничего серьёзного. Девчонка убежала из дома и нелепо погибла на чужой планете.
– А что осталось незаконченным? – продолжал Женька.
Подумав, Мартин решил, что особого вреда от сказанного не будет.
– Девочка кое-что успела мне сообщить. Говорить уже не могла… жестовым туристическим. Скорее всего это пустышка, но я решил проверить до конца. Не хочется идти к её родителям, пока не будет полной ясности.
– Меня расспрашивали о тебе, – сказал брат. – Один человек… вроде бы случайная беседа… но так получилось, что я про него кое-что знаю. Он работает в органах.
– Мент? – без особого удивления спросил Мартин. За Эрнесто Полушкиным вполне могли поглядывать правоохранительные структуры.
– Госбезопасность.
– Да что им от меня надо? – возмутился Мартин. – Оброк я плачу, шпионажем не занимаюсь, если что-то интересное встречаю – докладываю!
Оброком Мартин называл придуманные истории, которые предположительно могли понравиться ключникам. Власть имущие негласно рекомендовали всем, у кого хорошо получалось их придумывать, сочинять три-четыре истории в год для нужд государства. За истории даже платили небольшие деньги, и Мартин не отлынивал, не жульничал, а четыре раз в год честно садился за стол и пытался придумать что-нибудь достойное. Судя по тому, что истории принимали с благодарностью и живейшим интересом, но при этом не требовали лишнего, какие-то из них и впрямь шли в дело, а какие-то ключниками отвергались. В общем – как и в обычной жизни. Доклады Мартин писал тоже нерегулярно, но если реальное положение дел на какой-то планете резко расходилось с данными справочников и газет – посылал информацию об этом в Университет галактических исследований, структуру формально общественную, а на самом деле – правительственную.
– Вот уж не знаю, – отпивая виски, сказал Женька. – Но мне показалось, что их интересуют именно нынешние твои дела. Не вляпайся в политику, Бога ради!
Мартин едва не сказал что-нибудь ехидное и наставительное, вроде «не учи батьку детей делать», но вовремя сообразил, что младший братец как раз в этом вопросе далеко его обскакал и вполне мог бы прочесть парочку лекций. По большому счёту Женька был разгильдяй и шалопай, но зато в отношениях со слабым полом – собран, серьёзен и беспощадно удачлив. Поэтому Мартин отрезал:
– Не собираюсь я ни во что вляпываться, братец. А вот тебе пора бы перестать быть вечным студентом и вляпаться в какую-нибудь работу.
Получив такой предательский удар, Женька надулся и больше мораль не читал. Потребовалась вторая порция вискаря, чтобы мир между братьями был восстановлен и беседа пошла своим чередом.
1
Причиной, по которой Мартин на одни сутки вернулся на Землю, была не только давно запланированная встреча с дядей, но и необходимость снарядиться в дорогу. Конечно, будь это принципиально, Мартин мог бы отправиться в путь с Библиотеки. Но задача перед ним стояла необычная, и он предпочёл потратить одну историю на возвращение.
Мартин оставил при себе «ремингтон» – охотиться он не собирался, а для самообороны этот карабин вполне годился. Из маленького арсенала, хранящегося в кабинете, Мартин добавил к снаряжению лишь револьвер – надёжный, компактный «Smith & Wesson» шестидесятой модели. Короткое пятисантиметровое дуло, всего пять патронов в барабане, малый калибр – оружие годилось лишь для недолгой перестрелки на близкой дистанции. Что ж, нечасто, но такие ситуации случаются, и тогда револьвер куда полезнее винтовки.
Пополнил Мартин и свои торговые запасы. Соль была почти на всех планетах, а вот сахар и сладости служили замечательной валютой. Табак, перец, медикаменты, несколько колод игральных карт, свежий «Дайджест» – в общем-то сборы ничем не отличались от обычных. К полудню Мартин был готов отправиться в путь, хотя затянувшиеся до трёх часов ночи посиделки отзывались тяжестью в голове.
Уже в дверях Мартина застал звонок. Он потянулся было за трубкой, но обнаружил, что определитель высветил номер Полушкина, и отвечать не стал. То ли о его возвращении стало известно, то ли Полушкин позвонил наугад… в любом случае Мартину не хотелось сейчас отчитываться.
Он запер дверь и стал спускаться по лестнице.
Иногда Мартину казалось, что отношение ключников к рассказам зависит и от самого рассказчика. От настроения… убедительности… увлечённости придуманной историей… от совершенно странных факторов. К примеру, на голодный желудок было гораздо легче получить доступ к Вратам, чем после сытного обеда и кружечки пива.
Сейчас Мартин был в меру голоден, но у него болела голова.
И это сказывалось.
– «Разве? – спросила женщина. – Я полагала, что вы поняли всё в первый же вечер», – закончил рассказ Мартин и в ожидании вердикта замолчал.
– Здесь грустно и одиноко, – сказал ключник. – Я слышал много таких историй, путник.
Это была уже вторая история, отвергнутая ключником. И самое обидное заключалось в том, что истории казались Мартину достойными, имеющими и сюжет, и характеры, и назидание. Вполне годные истории!
Ключник ждал – и впрямь грустный и одинокий, один из многих грустных и одиноких ключников московской Станции. Мартин вздохнул, роясь в памяти. Вспоминались и отвергались истории прочитанные, услышанные, случившиеся с самим Мартином или его знакомыми.
Ключник ждал.
– Моя история – о любопытстве, – сказал наконец Мартин. – Странное это свойство, не находишь?
Конечно же, ключник не ответил. Конечно же, Мартин задал риторический вопрос.
– Из любопытства люди совершают странные и опасные вещи. Пандора открыла доверенный ей ларец, жена Синей Бороды вошла в запретную комнату, учёные расщепили атом. Куда ни посмотришь – сплошные беды из-за этого любопытства. И если в древности опасность грозила лишь самим любопытным, то последнюю сотню лет – всему человечеству. Один любопытный учёный становится опаснее целой армии. Мне даже казалось, что природа опомнилась и дала задний ход… люди стали всё меньше и меньше любопытничать. Их перестала интересовать наука. Люди полюбили всё обыденное и привычное. Телесериалы, где всё известно наперёд. Книги, где всё понятно заранее. Пищу, которая не интересна ни вкусом, ни цветом, ни запахом. Новости, где не говорят ничего неожиданного. Будто опущен стоп-кран – хватит любопытничать, хватит искать, хватит думать! Остановись – или погибни!
Ключник задумчиво смотрел на Мартина.
– Мы живём с предсказуемыми женщинами, наши друзья рассказывают нам бородатые анекдоты, наш Бог скован догмами. И нам это нравится. Но, знаешь, ключник, недавно я видел девушку, которую погубило любопытство… и подумал… – Мартин посмотрел ключнику в глаза, – а все ли разучились удивляться? Может быть, это я опустил стоп-кран? Для самого себя? Может быть, это я остановился? И убеждаю себя, что остановился весь мир? Вы почти отучили нас любопытствовать, ключники. Какой смысл чему-то учиться, что-то открывать – если завтра вы подарите готовенькое? Какой смысл тянуться к звёздам, если там нет ничего нового? Я подумал об этом, и мне не понравился ответ. И я решил – да здравствует любопытство! Многие знания – великолепно! Многие печали – соразмерная плата!
Ключник молчал – и Мартин чутьём понял, что история не принята. Поэтому он перегнулся через стол, ближе к ключнику, и продолжил:
– А знаешь, что тут самое важное, ключник? Любопытства нет вообще! Нет такого качества и свойства у разумных. Мы называем любопытством интуицию, попытку сделать выводы из недостаточных данных. Нам всё хочется формализовать, объяснить логически, и если объяснений нет – мы говорим «любопытно», будто выдаём себе индульгенцию на поступки странные, ненужные, опасные. «Любопытство» – лишь удобное объяснение. Ничего более!
– Здесь грустно и одиноко… – начал ключник.
– Я не закончил историю, – сказал Мартин. – Я даже её не начал. Это было вступлением.
Первый раз в жизни Мартину показалось, что в глазах ключника появилось раздражение.
– Тогда рассказывай.
– Жила-была во Вселенной раса, которую все остальные разумные звали ключниками, – начал Мартин. Его вдруг охватила ярость, направленная не на ключника и даже не на себя, оказавшегося вдруг не способным оплатить дорогу. Чистая, ни к кому конкретно не обращённая ярость. – Было у этой расы хобби – летать по галактике на могучих чёрных звездолётах и на каждой попавшейся планете строить Станции гиперпространственной связи. И всего-то плата за пользование этими Станциями – любопытная история. Никак иначе не получалось у ключников себя развлечь. А на планете Земля жил-был мальчик, которого звали Мартин Дугин. И, как у каждого умного мальчика, была у него мечта – раскрыть все тайны галактики. Не больше и не меньше, так уж у людей заведено. И вот встретились однажды мудрые ключники и любопытный мальчик. Ключники, как водится, скучали. Мальчик, как положено, считал себя умнее всех во Вселенной. И он подумал: а любопытство ли движет ключниками? Ведь мы уже договорились, что никакого любопытства не бывает. Неужели ключники и впрямь надеются услышать что-то новое и важное? Значит, не в историях дело. Не в историях, а в людях, которые их рассказывают! Видно, есть в галактике какие-то тайны, важные и страшные, но недоступные ключникам. И те, кого ключники пропускают в иные миры, должны эти тайны раскрыть. И те, кого ключники не выпускают обратно, оказались близки к разгадке тайн. И вся их оставшаяся жизнь пройдёт теперь там, где они могут принести ключникам пользу!
Ключник закашлялся. Он кашлял достаточно долго, чтобы Мартин понял: мохнатое чешуйчатое существо закатывается от хохота, давится, пытается остановиться – и не может.
– Ты… ты развеял… мою грусть и одиночество, путник. Входи во Врата и продолжай свой путь.