Турцев посмотрел в небольшой телескоп на Бету, глянул на часы, что-то проверил по записной книжке и сказал:
— Подлетаем. Как досадно, что мы упадем на теневую сторону планеты. Ничего не видно. Что лежит под нами? Горы? Лес? Океан?
— Дай я погляжу. Да. Темно. Вижу только одну зеленую точку. Быть может, освещенная вершина горы.
— Ну, что ж, давайте надевать маски. Пора! — сказал Архимед. — И я думаю, нам лучше улечься на койки. Когда парашют раскроется в атмосфере Беты, удар будет очень сильный.
Все надели кислородные маски, улеглись на койки и стали молча ожидать, как встретит их планета Бета.
15. САВИЧ ПОТРЯСЕН…
Напряженное молчание становилось невыносимым.
— Если бы нам посчастливилось упасть в воду, — сказал Савич.
— Я предпочел бы, чтобы наш гидростат упал в глину, — отозвался Тюменев.
— Но ведь не думаете же вы, что глина мягче воды, — возразил Савич.
— Думаю. Вот именно. Известно ли вам, что быстро летящая пуля пробивает утрамбованный снег на 350 сантиметров, глину — на 100, сосновые доски на 87, а воду — только на 80 сантиметров? Выходит, что при известных условиях вода может быть прочнее досок и глины, а вы — в воду!
— Но ведь в таком случае мы должны разбиться, куда б ни упали! — с отчаянием воскликнул Савич. И в тот же момент вскрикнул и упал на пол.
Ужасный толчок потряс весь гидростат. Вслед за первым толчком последовал второй, третий, четвертый, все более ослабленные, и, наконец, на пятом, довольно мягком, толчке гидростат остановился, мерно покачиваясь. Внезапно температура внутри гидростата поднялась почти до семидесяти градусов и еще продолжала подниматься. Послышалось ужасное шипение, скоро прекратившееся.
Путешественники почувствовали, как их тело стало тяжелым. Они уже привыкли к невесомости, и возвращение в мир тяжести было крайне неприятным. Мышцы ослабели за время путешествия, и теперь руки и ноги казались налитыми свинцом.
— Умираю. Задыхаюсь. Заживо сгораю… — стонал Савич, корчась на полу возле своей койки.
— Фу-фу… Да… Тепленько… трение о воздух… Фу… гидростат нагрелся, — отозвался Архимед со своей койки. Он говорил с трудом, тяжело переводя дыхание, но спокойно. — Вам помочь, Савич? Дядюшка! Как вы себя чувствуете?
— Непонятно. Совершенно непонятно, вот именно, — отвечал Тюменев, оказавшийся под столом, далеко от коек. — Да, жарко. Баня. Шведская парильня, вот именно. А? Ты о чем-то меня спрашивал, Архимед? Как чувствую? Скверно, то есть отлично. Великолепно. Удивительно. Живы. И даже как будто мало побиты. А? Чего там Савич стонет? Да. Совершенно непонятно…
— Что вам непонятно, дядюшка? Вставайте же, Савич. Температура больше не поднимается. А в самом деле непонятно. Мы живы. Не ожидал!
— Зачем, зачем, зачем я отправился в это идиотское путешествие? — шептал Савич, сжимая голову. — Кошмар…
— А? Что? Ты о чем-то спрашивал меня, Архимед? Непонятно. Да. Первый удар, допустим, рвануло при раскрытии парашюта. А второй? Третий? Четвертый? Обрывались стропы, что ли? А мы, кажется, угодили-таки в океан.
— И не разбились, — ноющим голосом заметил Савич. — А упади в вашу глину или на сосновые доски, наверно, от нас ничего бы не осталось.
— Ведь вот какой несносный мальчишка! — проворчал Тюменев и, вылезая из-под стола, закричал: — Я же говорил вам, упрямец, что все зависит от скорости. Парашют сильно уменьшил скорость нашего падения, вот почему мы и уцелели… Но эти удары? Отчего они могли произойти? Да совершили ли мы посадку, в самом деле? А? Может быть, все еще летим? Выключи свет, Архимед, надо посмотреть, что делается снаружи.
Свет в каюте погас. Кругом было совершенно темно. Когда глаза немного привыкли к темноте, в разных местах появилось слабое голубоватое свечение, то в виде движущихся мерцающих комочков, то подобное струйкам, текущим в разных направлениях.
— Может быть, это летают светящиеся насекомые? — высказал предположение Тюменев.
Савич наконец поднялся на ноги, подошел к распределительной доске и включил прожектор, но свет не вспыхнул, аппарат, помещенный снаружи, очевидно, был поврежден.
— Досадно, — сказал Тюменев. — Очень досадно. Однако смотрите, смотрите, смотрите.
Откуда- то появился очень слабый зеленоватый свет. И высоко над головой как будто засветилось зеленоватое небо. Отраженный свет падал и на поверхность океана, совершенно гладкую, лишенную волн, и тем не менее мерно покачивающуюся, словно палуба огромного корабля. Горизонт казался очень близким и как-то сразу обрывающимся черной полосой, за которой едва заметно мерцали вдали зеленоватые полосы — не то на небе, не то на «земле».
— На Бете ли мы? Не попали ли мы на одну из ее лун? — спросил Савич, во всем сомневающийся.
— Почему вы так думаете?
— Потому что Бета должна напоминать собою Землю, как уверял Аркусов. Но то, что мы видим, не похоже ни на что земное, — ответил Савич.
— Куда мы попали, скоро узнаем. Что мешает нам выйти наружу? Кажется, мы уже все пришли в себя, начали здраво мыслить и нормально рассуждать… — Тюменев рассмеялся. — Ну, двигайтесь, Савич, полезайте на мостик, открывайте люк.
И все начали подниматься на узкому трапу.
16. «ЗДРАВСТВУЙ, БЕТА!»
Над головой показался голубовато-зеленый просвет Тюменев приподнял маску, вздохнул и, убедившись в том, что воздух доброкачественный, снял ее. Архимед и Савич, следуя его примеру, также сняли свои кислородные маски.
— Хорошо дышится. Архимед, ты боялся, что крышка люка оплавится и запаяется наглухо, а перед нами готовая открытая дверь! — воскликнул Тюменев, остановившись перед широким проломом в верхней легкой надстройке гидростата.
Архимед поднялся выше Тюменева.
— Нет, — сказал он через минуту. — Крышка люка оплавилась, и нам нелегко было бы открыть ее, если бы неведомая сила не разворотила всю верхнюю надстройку гидростата. Но что это за сила, я, признаться, не пойму. Удар при посадке? Но ведь мы опускались нижней частью…
— Я понимаю теперь, что шипело, когда мы опускались! — воскликнул Савич. — Видите эту щель в стене гидростата? Это уже не надстройка, а корпус гидростата. Поняли?
— Начинаю понимать, — сказал Тюменев, — гидростат имеет двойные стенки. Между ними находился слой воды, которой предохранял от ударов — служил амортизатором. Так. Когда гидростат врезался в атмосферу, его наружная стена нагрелась…
— Вода закипела, и пар, не находя выхода, разорвал стенку гидростата, — перебил Савич.
— И вырвавшимся паром сорвало легкую верхнюю надстройку, — продолжал Тюменев.
Архимед уже поднялся на верхнюю площадку и сообщил Тюменеву:
— Все стороны целы. Парашют выполнил свое назначение прекрасно. Он лежит на воде, почему-то не тонет и даже совершенно сух. От водяной планетки, конечно, не осталось и следа. Она испарилась, а рыбы сгорели. Гидростат погружен почти до верхней надстройки и немного наклонен. Поверхность воды совсем близка.
— Можешь достать рукой? — спросил Тюменев.
— Попробую, — ответил Архимед. — Странно. Возле самой стенки гидростата я вижу какие-то наплывы. Словно застывшая вода…
— Ну, что же дальше? Что там еще? — нетерпеливо спросил Тюменев.
— Странно! Море на Бете липкое, как столярный клей, твердое и косматое.
Тюменев, а за ним и Савич поднялись на верхнюю площадку гидростата. Она была наклонена к поверхности моря градусов на двадцать. Поручни на площадке были сломаны, искривлены взрывом пара и сохранились неповрежденными только с приподнятой стороны.
— Да, парашют целехонек, — заметил Тюменев и посмотрел вверх. — А небо? Что это за небо? Я никогда не видал такого неба. Где же звезды? Где луна Беты? Вместо Млечного Пути широкая, ровная полоса, освещенная зеленовато-голубым светом. Смотрите, с левой стороны от горизонта до зенита свет довольно яркий, правая сторона в тени. С боков этой широкой полосы видны другие полосы, как будто повыше и ярче освещенные. Голубой свет исходит, очевидно, от Голубого солнца. Но не может же солнце освещать сферу неба, да еще одну только половину, да еще полосами.
— Смотрите! Смотрите! В небе дыра!
Подняв глаза, Тюменев увидел, что в небе, как раз над их головой, действительно имеется кругловатое отверстие.
— Края дыры рваные, бахромой, а с бахромы спускаются какие-то нити, — сказал Савич.
Они помолчали в раздумье. Вдруг Архимед воскликнул:
— Хорошо, что я был осторожен и попробовал «застывшую волну» не рукою, а концом железного прута от поручней. Прут этот теперь и не вытащишь, прямо спаялся с «волной».
— Гм, да, клей. Крепчайший клей. Вот именно.
— А дальше, смотрите, вся поверхность «моря» покрыта какими-то длинными волосами или травою.
При голубом свете, который разгорался все больше, уже хорошо были видны эти «волосы». Каждый «волос» был с палец толщиною у основания, вершина же тонкая и острая, высота — не менее метра. И «море» казалось уже не морем, а беспредельной степью, поросшей «ковылем».
— Итак, мы попали не в воду, а на поверхность степи со странной растительностью. Почва здесь, наверно, глинистая, глина и смягчила удар лучше, чем это могла бы сделать вода. Я же говорил вам, что вода мягка только до тех пор, пока вы с силою не ударитесь о нее. Летчики хорошо знают это, — нравоучительно сказал Тюменев, поворачиваясь к Савичу.
— Вовсе не в глину мы попали, а в какую-то смолу, может быть, от наших сосновых досок, о которых вы говорили, — не уступал Савич.
— Клей — непонятная случайность. Кстати, о клее. «Волосы» не клейки, Архимед?
— Нет, дядюшка. Я пробовал рукою, не клейки, но имеют зубчики, и, если провести рукою сверху вниз, можно обрезаться, как осокой. Нужно быть осторожным. — Архимед нагнулся, протянул руку, схватил один «волосок», притянул к гидростату и отпустил. «Волосок» отклонился назад, как пружина.
— Действительно, этот «волосок» похож на китовый ус. Итак, мы можем безопасно сойти на землю. Гоп! — Тюменев прыгнул с мостика через наплыв, но каблуком левого ботинка попал в клей и тотчас приклеился. Беспомощно задергал он ногой, но ничего не помогло.
Архимед и Савич прыгнули на землю более удачно и, ухватив профессора за руки, начали тянуть изо всей силы, как «дедка репку».
— Стойте! Вы меня оторвете, а нога останется в клею, — взмолился Тюменев.
Но осталась в клею не нога, а каблук, он щелкнул и оторвался.
— Фу! Ну и клей. В такой упадешь — пропадешь. Но все-таки, куда мы попали? А?
Вдруг между «небом и землею» начали струиться ручьи синего света. Синие клубки и ленты запрыгали, зазмеились на прутьях разрушенных поручней, сами прутья загудели, синие комочки, с легким треском, начали перескакивать от Тюменева к Архимеду, от Архимеда к Савичу. Концы пальцев засветились.
Скоро синие светящиеся ручейки и комочки словно растаяли в голубом свете.
— Идем осматривать наши новые владения! — воскликнул Тюменев и зашагал по необъятной прерии, густо утыканной «хлыстами». Почва медленно поднималась и опускалась.
— Здесь, кажется, существует хроническое землетрясение, — сказал Савич, едва поспевая за Тюменевым.
Через полчаса быстрой ходьбы путники подошли к тому краю, который казался горизонтом с темной каймой над ним, если смотреть на него, стоя возле гидростата.
В этот момент половина «небосклона» ярко осветилась великолепным сапфировым светом, а на другой половине небосклона заиграл рубиновый луч. Неосвещенные места казались серебристо-серыми с фиолетовым оттенком.
— Что за красавица эта Бета! — с восхищением воскликнул Тюменев.
— Да, изумительно красивое зрелище, — сказал Архимед.
— Видали вы что-нибудь подобное? — печально проговорил Савич. — Смотрите. Брюки разорвал. Как ножом разрезала трава проклятая.
Тюменев стоял на краю «горизонта» и смотрел вверх, вниз, вдаль. Он видел неизмеримо большие полотнища, уходящие в одну сторону и «этажами» нависающие одно над другим. На расстоянии сотни метров виднелся заостренный конец одного такого полотнища. Все они медленно колебались.
— Ну-с, друзья мои, надеюсь, вы поняли, куда мы попали?
— На планету Бета, если не ошибаюсь, — сказал Савич.
— И эта планета, кажется, вся состоит из каких-то оболочек, как кочан капусты, — с улыбкой добавил Архимед.
— Вот именно, как кочан капусты, — согласился Тюменев. — И все это в высшей степени странно.
— В конце концов мы упали не в море и не в степь, а, кажется, на вершину леса, — сказал Архимед.
— Пожалуй, что так. Но какой это странный лес. Он напоминает огромные подводные водоросли, только эти еще более гигантских размеров. — Тюменев рассмеялся. — Выходит, что мы стоим на листе. Ну, что же, эта гипотеза хорошо все объясняет. Во-первых, — и он загнул палец на левой руке, — почему мы ощутили ряд ударов при посадке? Потому что эти гигантские листья упруги и чрезвычайно эластичны. Мы пробили гидростатом несколько листов и, кажется, в пятом застряли. Вот откуда, — и Тюменев продолжал загибать пальцы, — и «дыра в небе». Застывшая волна, наплыв «клея» — это, очевидно, сок растения. Того же происхождения и нити, свисающие с «неба» по краям дыры.
— А «волосы», значит, ворсинки на поверхности листа, — сказал Архимед.
— Ну, конечно. Вот именно. Так оно и есть. И если подумать, все это совсем уж не так необычайно. Ведь и у нас в океанах растут гигантские водоросли. Здесь же этакие ламинарии, но еще больших размеров, растут на поверхности. И в этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что атмосфера на Бете плотнее земной, а тяжесть значительно меньшая, влажность и температура выше. Разные условия и создали иной растительный мир.
— Да, и нам нужно будет так или иначе сбросить вниз гидростат, — заметил Архимед. — Ведь в нем находятся запасы пищи. Неизвестно, что мы найдем на планете и чем будем здесь питаться.
— Но ведь, если мы не найдем на нашей планете ничего съедобного, если ваша Бета будет настолько негостеприимная, что не накормит нас, то… — Савич не успел договорить, Тюменев перебил его:
— То мы умрем с голоду. Вот именно. Кто о чем, а Савич о семидесяти семи смертях, отовсюду нам угрожающих.
— И как же мы сойдем вниз, — не унимался Савич. — Не станем же мы прыгать, как кузнечики, с листа на лист, хотя здесь мы весим и меньше, чем на Земле.
— Стойте! Смотрите! Это что еще такое?
Все оглянулись и застыли от удивления.
Яркий изумрудный свет заливал прерию. Она тихо покачивалась. Через коричневый ковер протянулась цепочка. Каждое звено этой цепочки было похоже на большую жемчужину, отливающую матовым червонным золотом. Все эти «жемчужины» пересекали коричневую прерию, направляясь из теневой стороны к ярко освещенной.
Молчание длилось несколько минут.
— Они движутся. Живые существа. Наверно, насекомые, — тихо и взволнованно сказал Тюменев.
17. НА ЛИСТЕ-САМОЛЕТЕ
План работ был таков: освободить гидростат, плотно вклеившийся в пробоину гигантского листа, сбросить вниз и спуститься самим. Работа была трудная и опасная: того и гляди влипнешь в вытекающий густой клейкий сок. Работали ручною пилою, топором и киркою. На очистку инструментов от клея уходило больше времени, чем на саму работу. Несмотря на всю осторожность, костюмы и руки у всех были перепачканы клеем. И после многих часов работы гидростат еще находился на старом месте.
Во время этой работы удалось сделать интересное открытие. Мясистый лист имел в толщину восемьдесят сантиметров. Несмотря на то что на Бете все тела весили меньше, чем на Земле, трудно было понять, каким образом эти гигантские толстые, широкие и длинные листья держатся на воздухе. Их стволы или черешки находятся где-то вдали, и, конечно, черешок не может поддержать лист, имеющий около километра ширины и несколько километров длины. И вот оказалось, что внутри мясистой массы листа находится множество мешков, или, вернее, пузырей, наполненных газом, — водородом, — как определил Тюменев.