Молодые лейтенанты выстроились в Мозаичном зале, предварительно получив необычное для солдат разъяснение, которое дало им понять, что Гитлер – не только Верховный главнокомандующий, но и верховный политик. Как таковой фюрер был встречен со своей речью аплодисментами. Он неоднократно заявлял, что для него тяжело выступать перед офицерами и солдатами, ибо они сидят перед ним молча и ему трудно установить с ними контакт. Шмундт по этому поводу сказал, что речи фюрера только тогда вызовут у них такое же эхо, как у широкой публики, когда будет разрушена невидимая стена между оратором и слушателями. Поэтому лейтенантам было приказано после выступления фюрера хлопать. Гитлер весьма одобрительно отнесся к этому распоряжению. В привычной ему манере он повел речь издалека, начав на сей раз с событий прусской военной истории, с верности и любви к фатерланду, с повиновения и мужества, что за многие столетия и сделало сначала Пруссию, а затем Германскую империю великими. Обладая этими качествами, офицерский корпус может обеспечить Великогерманскому рейху предназначенное ему место среди народов. Гитлер упомянул об успехах своей политики в прошедшем году, однако избегал говорить о своих планах на год начинающийся.
После речи офицерам был устроен банкет в Мозаичном зале. Гитлер еще некоторое время оставался среди них, подсаживался за столики и беседовал с молодыми офицерами, но вскоре удалился к себе. Алкоголь помог закончить этот вечер побыстрее, чем намечалось. Кое-кто из молодых офицеров, не зная, где находится туалет, воспользовался вместо унитаза углами зала. Фюрер, которому мы потом с досадой рассказали о таком продолжении вечера, отнесся к поведению лейтенантов снисходительно. Это никак не поколебало его впечатления, что встреча удалась.
Прием лейтенантов, разумеется, стал предметом обсуждения во всех гарнизонах вермахта, большинство офицеров его приветствовало, и это явилось подтверждением правильности намерений Шмундта. Немногие ставшие известными контраргументы нас не обескуражили. Они высказывались заведомыми «реакционными» офицерами и известными противниками нацистского режима, которые отзывались с отвращением не только о Гитлере, но и о самой этой встрече. Мы же считали, что таким офицерам следует подать в отставку, раз командование вермахта настолько отталкивает их.
Нас интересовало также, какой отклик нашло это событие в офицерских собраниях. Я констатировал, что присутствовавшие на приеме высказывались о нем корректно, но некоторые рассказывали неверно; шло ли это от неосведомленности или от тенденциозности, различить сложно. Тогда среди офицерского корпуса, но еще более в консервативных и церковных кругах распространились всякие не соответствовавшие действительности слухи о Гитлере, о его поступках, планах и намерениях. Но им верили. Зачастую мне бывало трудно убедить собеседников в правде. Иногда мне с оттенком сострадания говорили, что я как адъютант фюрера априори вынужден говорить в его пользу, а это достаточная причина, чтобы мне не верить. Слухи касались чаще всего приступов ярости у Гитлера и его «вульгарных» манер. Некоторые даже не понимали, как это я, будучи офицером-дворянином, мог все это выносить. Очень распространенной была точка зрения, будто беседовать с Гитлером невозможно. Он, мол, говорит без умолку и перебить его никак не удается, а если ему противоречат, даже орет. Когда же я рассказывал, что моя служба при фюрере проходит так же, как в любом высоком военном штабе, это вызывало недоверчивый смешок.
Фюрер умел узнавать из различных источников о своих сотрудниках гораздо больше, чем давал заметить. Для всех нас явилось полной неожиданностью, когда однажды он без всякой причины уволил своего личного адъютанта Видемана и перевел его на дипломатическую службу в качестве генерального консула в Сан-Франциско. Я был рад, что мне больше не придется встречаться с ним, ибо Видеман производил впечатление человека замкнутого, а к его бросавшимся в глаза постоянным связям с иностранными дипломатами и политиками я всегда относился с недоверием.
Германия – Польша
В политическом отношении в эти январские дни на первый план вышел польский вопрос. 5 января Риббентроп имел продолжительную беседу с польским министром иностранных дел Беком{141}. Они вместе посетили Гитлера на Оберзальцберге. Уже в конце февраля Риббентроп нанес ответный визит в Варшаву. Это привлекло к себе всеобщее внимание. Причина столь быстрого ответного визита заключалась, однако, в том, что он пришелся на пятую годовщину германо-польского пакта о ненападении. Гитлер надеялся, что его министр иностранных дел найдет в атмосфере праздничного акта путь к новым плодотворным переговорам.
Риббентроп был крайне озабочен дальнейшим развитием отношений с Польшей. Он знал требования Гитлера насчет установления германской транспортной связи с Данцигом через польский коридор в Восточную Пруссию, а также включения этого города в рейх, против чего возражала Польша. Честолюбивым желанием Риббентропа было найти решение посредством нового двустороннего соглашения. Из Варшавы он вернулся в угнетенном состоянии. Переговоры с места не сдвинулись ни на шаг. По сему поводу Гитлер сказал, что соглашения с Пилсудским{142} можно было бы достигнуть. Риббентроп же боялся теперь, что Англии удастся перетянуть Польшу на свою сторону. Поэтому он пришел к выводу: необходимо искать контакта с Москвой, чтобы оградить от английского влияния и Россию. Однако фюрер пока не дал понять, каковы его собственные взгляды и каким путем он желает идти. Германская общественность много говорила о «коридорном вопросе». Даже оппозиционные силы в рейхе симпатизировали той политике, которая имела целью уничтожение польского коридора. В данном отношении понимания было больше, чем насчет чешского вопроса.
Речь в рейхстаге 30 января
Весьма важное значение имела речь Гитлера в Германском рейхстаге вечером 30 января. Центр тяжести ее лежал в подведении итогов 1938 г. Фюрер открыто говорил о своем выводе из политических событий минувшего года и о том, какие последствия из сего предвидит. Неприкрыто звучала его похвала Муссолини, которого он безмерно превозносил, между тем как Чемберлену и Даладье всего лишь высказал признательность за их роль в удаче Мюнхенского соглашения. И тут же подверг критике англичан и евреев.
Англичан Гитлер обвинял в» том, что они вмешались в дело, которое их совсем не касалось. Версальский мирный договор нарушен западными демократиями, поскольку сами они не разоружились, а Германии преградили путь к государству, обладающему правом на самоопределение, и потому он себя связанным этим договором больше не чувствует. Отсюда можно было без труда уловить намек на его будущие замыслы. Евреев же фюрер пожелал предостеречь: пусть не ввергают народы снова в мировую войну. А далее он произнес свою ставшую быстро широко известной и многократно обсуждавшуюся угрозу: «Результатом будет не большевизация всего земного шара и, таким образом, не победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».
Из круга соратников фюрера его похвалы удостоились только Геринг и Риббентроп. Перейдя к внутренней политике, он предостерег церковь, а также упрекнул консервативные буржуазию и аристократию. «Остряки-елабаки» пусть знают: «Мужество, храбрость, оптимизм и жизнерадостное стремление к принятию решений – вот те предпосылки, которые необходимы для того, чтобы занимать любой публичный пост в национал-социалистическом государстве».
Едва ли какая-либо иная речь Гитлера вызвала повсюду такое обсуждение, как эта. Самая резкая оценка ее гласила: «Вся речь – одно сплошное объявление войны». Что касается внешней политики, подобные опасения я разделял. Из его предупреждений и предостережений англичанам и евреям нетрудно было заключить, что сам он стоит перед принятием новых, далеко идущих решений. Его угрозы церкви и «реакционерам» внутри рейха, а также требование создания нового руководящего слоя следовало понимать только во взаимосвязи с новыми планами фюрера. Удручающе действовало и то, что после успешного 1938 г. от Гитлера ожидали в рейхстаге торжества по случаю победы, а получили «объявление войны». Особенно угнетали меня внешнеполитические пассажи речи.
Однако обвинения по адресу «малодушных» – моих сотоварищей по военному сословию – я, напротив, считал оправданными. В словах Гитлера однозначно звучало раздражение по поводу его конфликтов с генералами сухопутных войск.
В связи со звучавшей в те месяцы критикой в адрес фюрера мне вспоминается один спор с моими сослуживцами, которых я знал еще по пребыванию в сухопутных войсках. Мы учили в школе и в вермахте, что Фридрих Великий, являвшийся примером для Гитлера, унаследовал от своего отца, «Солдатского короля» Фридриха I, образцовую армию с первоклассным в профессиональном и волевом отношении офицерским корпусом, которая стала основой для его победоносных походов. Наполеон был обязан своими крупными успехами созданной им армии с безоговорочно преданными ему маршалами. Рискнет ли Гитлер, спрашивали мы сами себя, начать войну, имея такие сухопутные войска, о которых ему заранее известно, что командование их ему не доверяет? Мы исключали это и делали отсюда вывод: прежде чем пойти на внешнеполитический риск, фюрер создаст надежные, боеспособные сухопутные войска.
Новая структура люфтваффе
Значительное внимание привлекли к себе организационные изменения в люфтваффе, произошедшие к 1 февраля 1939 г. Геринг приказал создать командования воздушных флотов: 1-й воздушный флот (командующий «Восток» – генерал Кессельринг), 2-й воздушный флот (командующий «Север» – генерал Фельми) и 3-й воздушный флот (командующий «Запад» – генерал Шперрле). Эта структура просуществовала почти всю войну. Иначе обстояло дело с реорганизацией имперского министерства авиации. Удет, возглавлявший с 8 июня 1936 г. его Техническое управление, теперь был назначен «генералмейстером самолетостроения». К его прежним задачам (конструирование и испытание авиационной техники и вооружения) Геринг добавил теперь снабжение и обеспечение. Удет, человек скорее творческий, чем канцелярист, стал, таким образом, начальником важнейшей отрасли люфтваффе, не имея для такой трудной должности необходимых качеств. Хотя безусловно подходящим для нее являлся Мильх, он назначен не был: Геринг не терпел возможных конкурентов ни рядом с собой, ни под собой. К тому же Мильха он просто не выносил. Собственные симпатии и антипатии Геринг ставил выше интересов дела. К тому же это были разные по своей сути и характеру люди.
Вторая примечательная перестановка в имперском министерстве авиации коснулась начальника генерального штаба люфтваффе. Как и давно ожидалось, Геринг доверил этот пост полковнику Ешоннеку, которому еще не исполнилось и 40 лет. Назначение это привлекло к себе внимание всего вермахта его «молодежным» возрастом. В генеральном штабе сухопутных войск чуть ли не с насмешкой о Ешоннеке говорили как о «Гитлерюгенд-фюрере» на таком ответственном посту. Герингу же нравился этот всегда подтянутый, бодрый и решительный офицер. Одним из побудительных мотивов для него при назначении Ешоннска служило то, что тот был, в отличие от прежних начальников генштаба люфтваффе, не старше, а на шесть лет моложе его самого. Другим соображением явился общеизвестный факт: плохие отношения между Мильхом и Ешоннеком. Значит, Герингу не приходилось бояться, что в его же собственной вотчине за его спиной будут действовать против него. Гитлер же в решения Геринга не вмешивался и принял изменения и реорганизацию в люфтваффе к сведению.
С назначением Ешоннека произошла перемена и в моей судьбе. В последнее время мне лишь весьма нерегулярно удавалось посещать занятия в Военно-воздушной академии в Гатове. Слишком много времени отнимали поездки туда и обратно. Поэтому Ешоннек предложил, чтобы я теперь числился непосредственно в его штабе, так сказать, «практикантом», а следовательно, принимал участие во всех совещаниях и был в курсе важнейших событий. Это улучшило мое личное и служебное положение, а также способствовало моему дальнейшему совершенствованию в военной области, что я очень ценил.
Оценивая положение в свете политического развития, Ешоннек считался с возможностью войны с Англией. Однако Геринг, могу подтвердить это, вновь и вновь заявлял ему: Гитлер войны с Англией не желает. На это Ешоннек отвечал своей любимой поговоркой: «Черт строит из себя белочку с хвостиком!». То, что он еще в 1938 г. считал невозможным, новый начальник генштаба люфтваффе положил теперь в основу своих военных соображений. Оперативные разработки стали вестись интенсивнее. Наибольшую тревогу Ешоннеку доставляло отсутствие пригодных бомбардировщиков среднего радиуса действия. Выпуск «Ю-88» все еще не был налажен как следует. Ешоннек полностью сознавал значение техники для оперативного руководства. Он жаловался на то, что Геринг этого не понимает, а со времени смерти Вефера первостепенное значение техники недооценивается.
Спуск на воду «Бисмарка»
Спуск со стапелей «Бисмарка», крупнейшего построенного до той поры в Германии линейного корабля, был назначен на 14 февраля 1939 г. на верфи судостроительной компании «Блом унд Фосс» в Гамбурге. Гитлер сам выбрал линкору это имя. В своих застольных беседах тех дней фюрер не раз давал нам в связи с Бисмарком{143} «уроки истории», обосновывая это решение. Он характеризовал Бисмарка как государственного деятеля, проложившего путь к созданию германского военно-морского флота. Без приобретения Шлезвиг-Гольштейна в 1864 г. {144} обеспечить германское могущество на морях, тем самым положив начало всемирной торговле Германии как важному фактору силы в международном масштабе, было бы невозможно. Имя Бисмарка, вопреки всеобщему препятствованию этому, придает немецкому народу мировое значение и вызывает глубокое уважение.
Во время своей проездки на спуск линкора Гитлер посетил «Фридерикус мавзолеум» и возложил венок на гробницу Бисмарка, а также побывал в его родовом замке. Спуск со стапелей должен был явиться государственным актом. Это было большим днем для Гамбурга и для военно-морского флота. В своей речи фюрер воздал должное основателю рейха, имя которого с гордостью будет носить корабль. Главнокомандующий военно-морскими силами генерал-адмирал Редер ответил краткой речью, а фрау фон Левенфельд, внучка Бисмарка, освятила корабль.
После государственного акта Гитлер поднялся на борт военного корабля «Грилле», где состоялся завтрак с адмиралами и высшими морскими офицерами. Фюрер охотно посещал военно-морской флот, хотя, как выразился Путткамер, «море всегда казалось ему зловещим» Он был подвержен морской болезни и склонности к морским поездкам не имел.
Но что завораживало Гитлера в «кригсмарине»{145}, так это техника. Он знал крупные военные корабли всего мира не только по названиям, но и по таким их данным, как величина, скорость, броня и вооружение. На эти темы, а особенно о вооружении, Гитлер мог говорить с морскими офицерами часами. Для «Бисмарка» было предусмотрено оснащение 8 орудиями калибра 381 мм и 12 орудиями калибра 150 мм. Все остальные вопросы он предоставил решать Редеру, а тот, со своей стороны, старался не допускать вмешательства фюрера в эти дела. Между ними царили отношения взаимного доверия при точном разграничении и уважении компетенции каждого. В основных же вопросах строительства флота они были едины. Оба выступали за постройку крупных кораблей: Редер – по традиции, а Гитлер – по политическим причинам: тяжелые корабли содействовали демонстрации мощи рейха.
Перед своим отъездом из Мюнхена 12 марта, сразу же после государственного акта по случаю «Дня поминовения героев», Гитлер 10 марта принял германских атташе, аккредитованных в различных странах, а на следующий день – офицеров военных академий, т.е. будущих генштабистов. Шмундт получил от фюрера согласие на проведение таких встреч каждый год в этот самый день. Мы, адъютанты от вермахта, удивлялись тому, с какой откровенностью Гитлер при любой возможности говорил о своих политических планах. Вот и теперь он в своем выступлении упомянул «остаточную Чехию», Данциг, польский коридор и Мемель{146}. Это были те самые планы и намерения, о которых он прежде говорил только в узком кругу, да и то лишь намеками. Однако вопрос о том, какими способами он собирается решить эти проблемы, фюрер оставил открытым. Тем не менее из его высказываний было нетрудно догадаться: он рассчитывал и на использование вермахта.