– Я еще в программы вообще не залезал.
– Ну, увидишь. Это пустая говорильня, так что мы с тобой, братец Лео, вполне можем себе позволить… а потом, как водится, пивком усугубить. На открытие, конечно, сходим, а вечерком двинем на прогулку. Завтра по одному адреску тебя свожу, мне в Москве дали – ух, говорят! Такие, говорят, китаяночки…
– Что – в бордель?
– Какой, брат, бордель посреди Европы? С глузду зъйихав? Конечно, нет. Варьете, так сказать… ну поглядим, в общем. Давай-ка, тащи рюмки из бара, и посмотри, кстати, что у тебя там вставлено: тебе, я думаю, на командировочных экономить неприлично.
Леон послушно встал и распахнул полированную створку мини-бара. Внутри, в зеркальном электрическом холоде находился стандартный для бизнес-класса набор, совершенно одинаковый, что в Москве, что в Сиднее – рядок миниатюрных стограммовых бутылочек с мартини, двумя сортами дрянной водки, дешевым болгарским бренди и неизменный джин, а также запечатанные графинчики с дешевыми греческими и молдавскими винами. Морщась, Макрицкий вытащил пару рюмочек и пузырек «Сланчев Бряга».
– У тебя там что-то получше? – спросил он своего приятеля.
Дорош придвинул к себе лежащую на столе фуражку и приподнял ее.
– У меня «Мартон», – объявил он не без довольства. – Я недавно в Ницце с одной француженкой загорал – за ее счет, заметь. Ну и прихватил на память…
– Свынюка, – расхохотался Леон. – Кому ты нужен, такой жирный?
– Это да, – согласился Дорош, огладив выпирающий из расстегнутого кителя животик. – Так оно ведь как: на доброе сало и клиентура идет солидная.
Он свернул со своего гостинца пробку и осторожно разлил его содержимое по рюмкам.
– Я французские, если, честно, не очень-то, – признался Леон, поднося свою рюмку к носу. – Как куда-то еду, стараюсь с собой крымские тащить. Но это мы уж завтра. А ты, кстати, в какой сейчас службе?
– В какой, в какой, – вздохнул Дорош, чокаясь с ним, – в главке, в юридической. Где ж еще? Ты же помнишь, в университет я поступил сразу же после списания. Семь лет уже прошло, сколько ж можно учиться? Защитился и восстановился, мне тут же «подпола» кинули. Сперва я в Киеве торчал, у Баринова, а тут предложили в Москву с перспективой генеральской должности – какой же дурак откажется? Должность у меня пока полковничья, но наш шеф не сегодня-завтра на пенсию махнет: его уже в «Венус-Сильвере» ждут, и других претендентов, кроме меня пока не наблюдается, потому что своего они ставить не хотят, это я, брат, сразу же понял. У нашего начальства очередной припадок борьбы с кумовством случился, вот и пришлось варяга из Киева звать, хотя бы лет на пять, на семь. Потом, конечно, меня все едино «свистнут», но мне-то что? Мне главное лампасы к тому времени получить, а что за должность дадут – рояли не играет.
– И как тебя приняли?
– А как бы меня приняли? Все ведь все понимают, что теперь делать? Никто и не заикнулся – все знали, что своего им не назначат, это еще до меня решили. Кто не слышал – я не виноват. Да вообще, в Москве сейчас куда ни плюнь – так везде наши. Толяна Петриченко помнишь?
– Это одессит который? Помню. Так он, по-моему, еще летает.
– Из нашего курса, братец Лео, по странному стечению обстоятельств ты летал дольше всех. Петрика списали в прошлом еще году, и сейчас он тоже в Москве, и тоже в главке. В инженерном-шесть – это который Марсом занимается. А в Саках, наоборот, командует Павлик Адаскин, ты его тоже помнить должен, он у нас два года по обмену учился, только он был в группе Л-7.
– Павлик? В Саках? Анекдот… черт, надо будет по осени выписать себе командировку и смотаться к нему в гости. Мало нас осталось, Валерчик, я вот думал как-то – что это наш курс прямо как косой выкосило? Кто бы мог подумать? Сейчас летают люди на пять лет нас старше, а мы уже все – в отработке. Как так? Помнишь, мы в «Бессарабке» сидели, и Майков, кажется, ну этот, из Черкасс, говорил: «вот, типа, сейчас требования к здоровью не те, что раньше были, так до самой пенсии пролетаем…» Пролетали, черт… Я тут недавно Славку Сытника в Киеве встретил, так он тоже ушел, сейчас на семейной фирме трудится. Нужно было столько учиться, чтобы потом торговать всякой ерундой…
– Сытника? – подполковник Дорош извлек из нагрудного кармана объемистый золотой портсигар и, раскрыв его положил на стол – внутри оказались три десятка желтоватых сигарет без фильтра, обвязанные тонкими красными ленточками. – С ним какая-то гадкая история приключилась… он тебе не рассказывал?
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Леон и, вытащив на пробу сигаретку, встал, чтобы принести пепельницу.
– Ходили дурацкие слухи, будто бы у него на грузовике испытывали какой-то новый контур гравикомпенсатора.
– Он и сам предполагал нечто подобное, но точно ничего не знал. Говорил, что его главного инженера потом «спецура» драконила. Он-то в итоге на орбите Джупа гравитравму получил – и списали.
– Вот-вот, – вдруг помрачнев, кивнул Дорош.
– Что? – Леон поставил перед ним пластиковую пепельницу с эмблемой отеля и, наклонив голову, заглянул в глаза. – Ты что-то знаешь?
– Я знаю только то, что в последнее время основательно снизились требования к безопасности полетов, – приятель выдержал его взгляд и улыбнулся – одними губами, – как будто летать нам осталось, в общем-то, недолго.
– Интересные у тебя мысли…
– Не мысли, Леон – ощущения, что ли… государственные исследовательские программы замерли в некоей мертвой точке, и ни туда ни сюда. Все, конечно, болтают о частной космонавтике, и здесь вот, на этом, мать его, симпозиуме, трепа тоже хватит – но сам-то ты в это веришь?
Леон щелкнул зажигалкой и с удивлением услышал тонкое шипение – сигарета оказалась свернута не из бумаги, а из кукурузного листа.
– Уругвайские родичи презентовали, – с улыбкой комментировал Дорош. – Затянись как следует, тебе понравится.
– Там что, каннабис? – поразился Леон, ощутив в дыме сигареты незнакомые ему кисло-сладкие нотки.
– Нет, конечно, – засмеялся Дорош. – Это просто такой сорт. Стоит недешево, потому у нас не достать. Я хочу ящик заказать, благо жалование мне теперь вполне позволяет.
Макрицкий с интересом посмотрел на тлеющую в пальцах сигарету, глубоко затянулся и кивнул приятелю, указывая на бутылочку бренди, стоящую посреди стола.
– В частную космонавтику я не просто верю, – произнес Леон, глядя как Дорош аккуратно разливает по рюмочкам густо-коричневый напиток, – я вижу тенденции, отмахиваться от которых уже поздно. В последнее время очень многое переменилось, да ты и сам должен видеть все это.
– Я вижу, – с готовностью кивнул подполковник. – Но вот как юрист могу сказать тебе смело – проблем у нас появится – тьма. Ты, конечно, можешь назвать меня консерватором, и будешь при этом прав, но, знаешь, на сегодняшний день – лучше б оно все оставалось так как есть.
– Уже увы, – мотнул головой Леон, поднося к носу свою порцию, – нас подкосит энергетика. Невосполнимые ресурсы планеты мы уже почти сожрали, а восполняемых хватит лишь на очень скромное существование – то есть при условии резкого сокращения потребления.
– Не говорил бы ты этого, – сморщился Дорош и осторожно глотнул бренди. – Фу. Дрянь какая, в самом деле…
– Почему не говорил?
– Ну, я понимаю, что тебе можно, конечно. Вот другим… мой шеф, например, глубоко убежден в том, что правительственные структуры должны пойти на любые меры вплоть до силовых…
– Валерчик, да ты спятил. Как ты себе это представляешь?
Дорош поднял на него глаза и слабо улыбнулся.
– Например, введение монополии на ту самую энергетику.
– Да ты что! Это же вызовет такую бучу, что и подумать страшно.
– Да? А что ты скажешь, если перед этим в стране будет введено чрезвычайное положение?
– Еще глупее. Ты же юрист…
– Поверь, они вывернутся. Сошлются на европейскую нестабильность или еще на что-нибудь – общественное мнение уже и так достаточно подогрето… Никто и не пикнет.
«Лобов! – вдруг вспомнил Леон. – Действительно… Сейчас просто еще не осознали, а вот завтра-послезавтра начнется – в Марсель полетят комиссии, все сети будут забиты штатными правительственными «пророками», вещающими о близком конце света. Тогда, конечно, пищать будет поздно. А в Европе организуют то же самое – и все, приехали. Договор, возможно, действительно отложат надолго, но особой роли это уже не сыграет. Вот черт, а…»
– Ведь ты же должен понимать, что речь идет не просто о дестабилизации тех или иных рынков, которая неизбежно последует за рывком в реализации негосударственных программ, – спокойно продолжал Дорош. – Все гораздо хуже – в течении нескольких лет изменятся сами правила игры. И наиболее опасно то, что транснациональные корпорации потребуют изменения социальной политики, на которой держатся почти все сегодняшние надправительственные объединения. Да, я понимаю, что все эти «социальные пакеты», гарантируемые в большинстве государств, не только тормозят развитие экономики, а попросту душат ее – но эта система, при всей ее невыгодности, позволяет избегать потрясений… Пойми, Леон, мы все равно не сможем заставить работать тех, кто работать не привык. Поздно уже, ушел наш поезд.
– Пусть сдохнут, – скривился Макрицкий. – А их детям придется все же что-то делать.
– Хорошо, сдохнут – а до того? Снесут Брюссель? Ты хоть знаешь, сколько их?
– Знаю. В Штатах – около тридцати процентов трудоспособного населения.
– В Европе, согласен, чуточку меньше – двадцать семь с половиной по последним отчетам. Но они же, к сожалению, обеспечивают прирост населения, следовательно, являются самым значимым электоральным фактором. Вопросы есть?
– Вот идиотизм! – не выдержал Леон. – Ты хоть понимаешь, что ты городишь, Валера? Мы подошли к развилке – либо сегодня мы выживаем за счет предельной самомобилизации, как бы трудно и грустно это ни было, либо следующее поколение сожрет самое себя!
– Нет, – уверенно мотнул головой Дорош. – Есть программы… о них не говорят, конечно, но мне кажется, что именно об этом сейчас и думают – как в Брюсселе, так и в Вашингтоне. Да и у нас, боюсь, тоже. Сокращение численности населения. Срок – два, максимум три поколения. Космос станет попросту ненужным. Конечно, ты назовешь это махровым тоталитаризмом, но ведь у индусов это почти получилось в тридцатые? И никто не возмущался. Мозги как следует промыли, да и все. Если бы не началось освоение новых энергетических программ и космоса, все было бы нормально.
– Нормально?! Валера, ты считаешь это нормальным? Это тупик!
– Леон, это нормально для тех, кто уже подготовлен к соответствующему развитию событий. Человек слышит только то, что ему говорят – это старая концепция, проверенная, кстати, именно у нас, как ты помнишь. Ладно, что об этом сейчас болтать, – Дорош допил бренди и встал. – Потом все видно будет. Одно могу тебе сказать твердо – подумай, бодаться с системой, работающей на четко отработанных концепциях управления, довольно глупо. Тебя свалят, будь ты хоть старый партизан. Лучше барахтаться… Так что, пойдем завтра к китаянкам?
– А? – Леон не сразу понял, о чем идет речь. – К китаянкам? А… ну пойдем, коль так тебе приспичило. Я давно хочу по Праге побродить – все как-то не складывалось, одни командировки.
– Ну, давай. На открытии я шефа сопровождаю, вечером тоже с ним, а завтра утречком я тебя найду. Жди.
* * *Спускаясь в лифте, Макрицкий вдруг поймал себя на ощущении тяжести в животе. Было бы недурно застрять на полчасика между этажами. Но лифт, увы, работал без малейших намеков на неисправность.
«Каплер в Севилье умудрился опоздать, – подумал Леон, разглядывая в зеркале свою физиономию: потолочный плафон отдавал зеленоватым, поэтому каждая из немногочисленных пока морщинок выглядела лет на пять старше положенного. – Черт, может заскочить в бар?»
Лифт остановился, пискнул оповещающим сигналом и распахнул хромированные двери. Макрицкий сразу же погрузился в многоголосый гул, пока еще не слишком близкий – основная масса народу толпилась за углом широкого светлого коридора. Леон поправил саблю и вышел из уютной капсулы, вдруг ставшей для него своеобразным коконом личной безопасности. Взрыв в «Альгамбре» все же ощутимо ударил по психике и, как догадывался Леон, последствия этого удара будут долго еще проявляться в самом неожиданном виде. Вот как сейчас, например…
Макрицкий завернул за угол и остановился, пытаясь высмотреть в пестрой толпе «своих». Вон где-то мелькнула высокая синяя фуражка с двуглавым орлом на тулье. Рассыпаясь в извинениях, Леон заработал локтями и вскоре приблизился к делегации Славянского Союза, кучковавшейся пока в отдалении от дубовых дверей конференц-зала. Из числа присутствовавших военную форму носили всего двое – кивнувший ему Дорош и высокий седой генерал-майор, очевидно, шеф его юридической службы. Макрицкий представился по всей форме, удостоился покровительственного кивка (опускаться до рукопожатия юрист посчитал ниже своего достоинства) и отошел в сторонку, так как к ним вдруг рванули сразу три репортерские группы. Общаться с представителями СМИ ему не стоило.
Вообще, по сравнению с Севильей, прессы на симпозиуме оказалось на удивление немного. Во многом это объяснялось внешней незначительностью события и малой известностью его участников, но Макрицкий уже понимал, насколько серьезными будут обсуждаемые здесь вопросы. В какой-то момент ему стало очень неуютно: все же Коровину нужно было послать сюда не его, а кого-либо более опытного. С другой стороны, генерал всегда знал, что делать… это успокаивало, но ненамного.
Двери зала распахнулись.
– Садись рядом с нами, – шепнул оказавшийся под боком Дорош. – Шеф не терпит самостоятельности, будь ты хоть сто раз из другой конторы.
Леон кивнул.
Генерал-юрист величаво проследовал к передним рядам и пробрался ближе к середине. Глядя на него, Макрицкий слегка поежился, но отступать после предупреждения Валеры было некуда: накатает потом, свинюка, докладную, и отбрехивайся… Впрочем, давки в зале не наблюдалось – на симпозиум приехали хорошо если сто человек. По сравнению с «Альгамброй» взрывать тут было попросту некого. Эти лица крайне редко мелькали в новостных лентах, им это совершенно ни к чему.
Места в президиуме заняли всего трое. Ни одного из них Леон не знал – ни в лицо, ни по имени. Француз, итальянец и какой-то польский профессор международного права из Краковского университета. После короткой приветственной речи француз, оказавшийся, как и следовало ожидать, брюссельским чиновником средней руки, уступил место итальянцу.
– Уважаемые коллеги! – мягко заговорил крупный мужчина со смуглым, острым лицом, на котором выделялись огромные глубоко запавшие глаза, черные настолько, что казались какими дырами в иное измерение. – Сегодня, в дни нелегких для всех нас испытаний, мы собрались здесь с одной целью – обсудить пути, способные вывести европейское сообщество из кризиса, в котором оно оказалось.
Леон напрягся. Если европейский правовед начинает говорить о кризисе с такой трибуны, как эта, общая направленность симпозиума становится понятна без пояснений. Здесь собрались люди, убежденные в том, что любое движение в теплом болоте равнозначно катастрофе. И собрались они для того, чтобы уяснить, как подобную перспективу ликвидировать – с юридической точки зрения, в первую очередь. Макрицкий вздохнул и раскрыл программу мероприятий симпозиума. Названия этих мероприятий не дали ему ровным счетом ничего – речь шла о проработке каких-то законодательных документов, касающихся международных правил полетов, усовершенствовании договорной базы венерианских разработок и прочей малопонятной бодяги. Можно было, конечно, попросить консультации у Валеры Дороша, но Леон понимал, что названия не имеют ни малейшего отношения к реальной сути тех проблем, ради обсуждения которых и слетелись в Прагу все эти старые крючкотворы.
Когда Леон оторвался от своих размышлений, с трибуны уже вещал краковский профессор. Впрочем, поляк был на удивление не зануден: поприветствовав дорогих коллег, он вкратце рассказал о паре «круглых столов», вести которые предстояло ему лично, и раскланялся. На том официальная часть завершилась.