Мимо Леона, торопливо стуча по тротуарной плитке модными твердыми каблуками, спешили многочисленные в этот час прохожие. Кое-кто украдкой оглядывался: он, неторопливо шествующий в своей серой шинели и высоковерхой фуражке, был слишком чужероден для нью-йоркских улиц. Леон усмехнулся. Спешка здесь была образом жизни, Америка, тянущаяся за претензией на респектабельность, выучилась спешить много десятилетий назад.
За его спиной резко взвыла сирена. Макрицкий обернулся: рядом с ним, впритирку к тротуару, замер полицейский «Форд», увенчанный целой короной мигалок. Двое крепких парней в черных плащах пружинисто вылетели из машины и встали перед ним.
– Документы.
Леон не удивился. Чужих здесь не жаловали. И все-таки – это не «ваши документы, сэр», а хриплый рык уверенных в себе хозяев улиц… он поджал губы и протянул полисмену бледно-голубую карточку с голографическим трезубцем.
– Я ни черта не понимаю, – заявил сержант, осветив офицерскую книжку крохотным фонариком. – У вас есть документ на английском языке? У вас есть документ на право пребывания в Соединенных Штатах? Вы знаете, что в этой стране нельзя носить с собой холодное оружие?
Леон брезгливо поправил на руках перчатки.
– Оно положено мне по форме, – сказал он, доставая удостоверение ООН.
Физиономии полисменов неприятно вытянулись. Несколько секунд оба внимательно изучали пластиковую карточку, над которой, переливаясь, парила в воздухе эмблема Ассамблеи Космоплавания.
– Что еще? – язвительно спросил Леон. – Кредитку?
– Прошу прощения, сэр, – сержант вернул ему документы и попытался улыбнуться, – нас смутила ваша сабля… и ваша сигарета.
– Хорошо хоть, честно, – вздохнул Леон, пряча документы карман.
– Счастливого вечера, капитан, – донеслось ему в спину.
Неожиданно в воздухе закружился снег. Леон поднял голову, подставляя лицо медленно танцующим снежинкам, и счастливо зажмурился. Это был его первый снег за целый год, и он вдруг обрадовался ему, как старому, доброму другу. Ему остро захотелось домой, в светлые украинские степи, где вдоль шоссе тянутся аккуратные деревушки, уставленные степенными, белого камня усадьбами, да, туда, где старики ревностно хранят невысыхающие древние колодцы, из которых всегда можно напиться студеной, обжигающей своей свежестью воды. Но сейчас он брел по бурлящему вечернему Нью-Йорку, а возвращаться в посольство не хотелось.
Леон вновь остановил кэб, и вскоре вокруг него загорелись призывные огни бродвейских театров. За последние сто лет здесь мало что изменилось.
Он закурил новую сигарету и остановился на углу, под сверкающей вывеской какого-то увеселительного заведения. Леон плохо знал нью-йоркские улицы: ему хотелось зайти в какой-нибудь ресторан, но он не соображал, в какой именно.
– Эй, красавчик!
Высокая молодая девушка в нездешне-элегантном пальто, двигавшаяся по тротуару вслед за ним, остановилась в двух шагах от Леона и весело улыбнулась сверху вниз.
– Это, кажется, тебя показывали вчера вечером?
Леон недоуменно поднял глаза. Она никак не походила на проститутку («хотя, конечно, кто их, тутошних повий, знает?»), и говорила с каким-то акцентом – то ли французским, то ли итальянским.
– Капитан Макрицкий, – осторожно представился он и поднес два пальца к козырьку своей фуражки. – с кем имею честь?..
– Меня зовут Жасмин, – все так же посмеиваясь, заявила девушка. – У тебя такой потерянный вид… я шла, шла за тобой, а потом все-таки решилась подойти первая.
– Ты не американка, – утвердительно произнес Леон.
– Да, а как ты догадался?
Леон усмехнулся и поправил воротник.
– Ни одна американская женщина никогда не станет приставать на улице к незнакомому мужчине. Здесь с этим не шутят. Ты или из Франции, или из Италии. А?
– И оттуда, и оттуда, – счастливо засмеялась Жасмин. – Я родилась в Марселе, а живу в Риме. В Штатах я так, отдыхаю. Скоро рождество, так что я уже собираюсь домой. Может, мы зайдем куда-нибудь?
– И как мы будем выглядеть? – поинтересовался Леон, окинув ее скептическим взглядом. Жасмин была не столько выше, сколько крупнее его: рядом с ней Макрицкий казался мальчиком, напялившим чужой мундир.
– Но я же не виновата, что ты такой дохлый?
– А в космос жирных не берут. Ладно… пошли. Тут есть приличный ресторан? Только, Бога ради, не хватайся за меня, а то я сойду с ума.
Итало-француженка Жасмин знала, чего хотела. Уже через десять минут она втащила Леона в холл какого-то старинного заведения. От деревянной стойки мгновенно отделился гардеробщик. Жасмин небрежно сбросила ему свое пальто, и Леон чуть не задохнулся, глядя на ее фигуру. Девушка вовсе не была полной, как ему показалось вначале: не-ет, но как же щедро одарила ее природа! Макрицкий скользнул глазами по ее высокой груди, обтянутым синей шерстью платья бедрам, задержался на чудном, невероятном изгибе ее икр и поспешил отвернуться, расстегивая пояс. Леон немного замешкался, снимая шинель: сабля сверкнула в ярком свете древних хрустальных люстр – появившийся метрдотель опасливо покосился на позолоченную гарду и почтительнейше ввел их в зал.
Здесь царил интимный полумрак. На столиках мягко светились лампы с матерчатыми абажурами, под потолком плавала едва слышная легкая музыка. С первого же взгляда Леон понял, что Жасмин привела его в тихое, весьма респектабельное заведение, и мысленно поблагодарил ее за это. Наверное, сказал он себе, у этой красотки есть вкус. Больше всего ему не хотелось оказаться сейчас в каком-нибудь шумном дансинге. Леон осторожно поправил галстук – тот был увы, не совсем форменным: на вид полностью уставной, но, однако же, от младшего Воронина. И стоил он как три месячных оклада среднего европейского капитана.
– Что ты будешь есть? – спросила Жасмин, откладывая меню.
– Фруктовый салат с медом, – ответил он. – И коньяк.
– Коньяку, я надеюсь, бутылку?
Леон поднял на нее удивленные глаза.
– Послушай, ты, часом, не служишь в этом кабаке зазывалой?
– Я заплачу, – с неожиданной гордостью вскинулась девушка, – все-таки не каждый день я пью с настоящими героями.
– Ну уж, нет, – Леон с трудом удержался от смеха, – офицер не может допустить, чтобы за него платили в ресторане. Тем более, когда речь идет о такой прелестной женщине.
С каждой минутой она нравилась ему все больше и больше. Леон считал, что умеет разбираться в людях: в больших смеющихся глазах Жасмин ему чудилась какая-то искренность, прямодушие – качества, давно утерянные женщинами западной цивилизации. На родине Леона прямота и отсутствие дешевого кокетства весьма ценились в молодых девушках. Именно поэтому его соотечественники почти никогда не женились на чужачках. Славянский мир, не слишком тронутый феминизмом, славился своей патриархальностью и твердостью устоев.
– Как тебе нравится Нью-Йорк? – спросила Жасмин, когда официант закончил расставлять на столе их заказ и удалился восвояси.
– Нью-Йорк? А что здесь может нравиться? – удивился Леон.
Девушка рассмеялась и решительно налила ему полную рюмку коньяка.
– Будем пить так, как у вас принято, – объявила она, продолжая улыбаться, – или ты не умеешь?
– Почему же, – усмехнулся в ответ Макрицкий, – обучен. Куда ж денешься? А вот где ты этому научилась? Была у нас?
– Нет… я училась в Болонском университете. Там пьют так, что закачаешься.
– Ну, я, допустим, не закачаюсь… за встречу.
– Я не бывала у вас, – сказала Жасмин, изящно закусывая коньяк фруктами, – потому что боялась, что мне захочется остаться. А это, говорят сложно – у вас там такие, закрытые страны. Чужих не принимаете.
– Чего проще, – пожал плечами Леон. – Двести тысяч гривен на счет в Национальном – и пожалуйста. Через пять лет можешь получить гражданство и забрать свои деньги.
– Двести тысяч! Это сколько в долларах? Миллион?
– Чуть больше. Только доллары нам не нужны. Это сто лет назад доллар был – да… а теперь, сама знаешь.
– И что, других способов нет?
Леон задумчиво прожевал ломтик засахаренного лимона, шмыргнул носом.
– Не знаю. Может быть, выйти замуж за украинского или российского подданного. Понимаешь, у нас ведь действительно все другое. Численность населения поддерживается на одном и том же уровне, почти никаких пособий и все такое прочее. Поэтому и чужих мы не принимаем. Чужих обычно надо кормить, потому что они не хотят работать. А у нас так не принято, у нас все работают. Не будешь работать – подохнешь с голоду.
– Тогда женись на мне.
Леон хрюкнул и потянулся за бутылкой, старясь не смотреть на девушку.
– Я из богатой семьи, – сказал он. – Зачем мне твои деньги?
– А у меня их и так нет. Ладно, замяли… не думала, что ты так испугаешься. Просто мне порядком надоела Европа, вот я и езжу время от времени в Штаты. Здесь то же самое дерьмо, но как-то веселее, что ли. Все равно, конечно… безысходность, кругом эта дерьмовая безысходность.
Леон поднял удивленные глаза. В эти мгновения Жасмин показалась ему такой усталой, словно ей пришлось проделать какой-то долгий, непереносимо тяжелый путь. Может быть, подумал Леон, так оно и было – что я о ней знаю?
– Черт его знает, – он поднял рюмку. – Я об этом не задумываюсь. У меня служба…
– И ты прям-таки всем доволен? – спросила Жасмин, выпив.
– Какие странные вопросы ты задаешь… откуда ты взялась, такая умная? Доволен-недоволен… я много чем недоволен. Но там, в пустоте, об этом не принято рассуждать. Туда попадают только те, кто мечтал об этом всю жизнь. А когда сбываются мечты, человек обязан делать вид, что он счастлив, иначе его просто неправильно поймут. Вот, в сущности и вся философия.
– Еще в университете я стала думать, что вся наша философия – нет, я не говорю о конкретно твоей или моей – вся философия человечества в последние годы устремлена прямиком в тупик…
Леон закурил сигарету.
– Америка меня пугает, – сообщил он, – то полицейские пристают, то – на тебе! – красавицы с философским настроением… хочу домой. Что ты хочешь всем этим сказать? Ты можешь что-то изменить? Ты можешь родить какие-то новые идеи, концепции?
– О каких концепциях мы можем говорить, когда нам все уже навязано извне? Когда за нас решают, что и как мы должны делать!
– А-аа, – застонал Леон. – И это я уже слышал. Ты, наверное, наслушалась высокоумных профессоров, помешанных на неприятии Кодекса Хрембера? Я знаю, в Европе это ужасно модно, особенно в последнее время. Да кто тебе это сказал?.. кто сказал, что за нас кто-то что-то решает? Кодекс – это просто свод законов. И законов, кстати, мудрых, проверенных временем. Или я не прав?
– Конечно, не прав. Если нам что-то запрещают…
– Все… – Леон умоляюще поднял руку. – Хватит. Давай лучше выпьем. У меня, правда, завтра продолжение балета, но мне уже как-то наплевать.
– Какого балета? – изумилась Жасмин.
– Такого… красивого. Эти умники из НАСА ищут стрелочника, а никого, кроме меня, у них под рукой не наблюдается. В результате на меня хотят повесить всех собак. Я, понимаешь ли, виноват в том, что остался жив!.. вот ведь незадача.
– Я могу спросить, что у вас там случилось?
– Спросить ты можешь. Только вряд ли получишь ответ. Не обижайся, ну, ты же должна понимать. Пока не закончится это идиотское расследование причин инцидента, я не имею права говорить. Я принимал присягу…
Бутылка быстро подошла к концу. Леон рассказывал девушке о Киеве, о своей службе, о пожаре на орбите Венеры, и совершенно не заметил, как дело перевалило за полночь. Глянув на часы, он оторопел и замер на полуслове.
– Наверное, мне пора, – промямлил он.
– Тогда идем, – легко согласилась Жасмин.
Она решительно пресекла его попытки расплатиться по счету, и Леон поспешил в гардеробную. Ему было стыдно и ужасно неуютно. В его жизни было не очень-то много женщин, а тем более – таких, с которыми не нужно играть в дурацкие игры.
– Ну что, поедем ко мне? – улыбнулась Жасмин, когда они вышли на засыпанную снегом улицу.
Леон тяжело вздохнул.
– Мне нужно быть в посольстве. Пойми меня правильно, я…
Он хотел сказать «я очень хочу поехать к тебе, может быть, я хочу вообще не расставаться с тобой, может быть…» – но он споткнулся и опустил беспомощные глаза.
Жасмин потрепала его по плечу.
– Не надо ловить мне такси. Возьми вот это – мне кажется, мы еще встретимся.
Леон машинально засунул в карман какую-то карточку, неуклюже поцеловал ее в щеку и остался стоять, глядя, как Жасмин быстро удаляется в сторону Бродвея.
Глава 4.
– Заседание окончено. Благодарю вас, леди и джентльмены.
Сенатор Монтгомери Уорд бросил на Леона весьма задумчивый взгляд, поправил галстук-бабочку и заковылял к выходу. Навстречу ему в зал быстро вошел Алексей Макрицкий, облаченный в неприлично дорогой московский костюм и до такой степени увешанный драгоценностями, что широкозадая общественная комиссарша едва не споткнулась от ненависти. Дед брезгливо отодвинул ее со своего пути и подошел к Леону и Савчуку.
– Вот что, – начал он, поправляя хрустящую манжету сорочки, – мы кое с кем переговорили…
– Кажется, я уже догадался, – вставил Леон.
– Погоди… суть, в общем, такова: завтра ты подписываешь протокол, в котором не будешь особо нажимать на Стэнфорда и Джессепа – и все. Дело спускают на тормозах, пресса пишет об ужасном несчастном случае. Скорее всего, они придумают тебе какую-нибудь аварию. Ясно?
– В Киеве знают? – ошарашенно спросил Савчук.
– Разумеется. Их это вполне устраивает, потому что скандал никому не нужен. А сейчас… – дед помедлил, раздраженно дернул себя за ус и внимательно посмотрел на Леона, – с тобой хотят поговорить какие-то типы из НАСА. Я опередил их. Главное, чтобы ты знал: мы все решили. Теперь тебе остается только подписать бумажку, и все.
Старый мошенник прижал американскую демократию, довольно подумал Леон. Что ж, здорово…
Ему уже виделся Киев.
– В общем, иди. Я буду ждать тебя внизу, в баре.
Дверь захлопнулась. Леон поправил надоевшую ему саблю и вернулся в кресло, ожидая представителей НАСА. Они появились очень скоро: трое неопределенного возраста мужчин с неприятно-отсутствующими взглядами, все трое – белые. Последнее обстоятельство несколько удивило Леона, но он не придал ему особого значения.
– Капитан Макрицкий?
– Да, сэр.
Они сели. Некоторое время троица внимательно разглядывала Леона, словно желая определить, тот ли он, за кого себя выдает. Потом один из чиновников (а может, и не чиновников) коротко вздохнул и поинтересовался:
– Нам хотелось бы знать, не произошло ли на борту чего-либо… необычного.
– Простите, сэр?
Человек из НАСА прокашлялся.
– Я имею в виду, перед самой аварией – не заметили ли вы каких-либо странностей? Возможно, резкого изменения навигационной обстановки?
– Но позвольте, сэр… Я же докладывал комиссии… Самым неожиданным было появление этого проклятого астероида, об который мы споткнулись, сэр. Других неожиданностей я как-то не заметил.
– Вы уверены в том, что не допустили никаких ошибок?.. вы уверены в том, что были достаточно внимательны?
– Сэр!..
Чиновник скорбно вздохнул и обменялся взглядом с одним из коллег. Тот опустил глаза и едва заметно кивнул.
– Скажите, капитан, вы осматривали приближающийся астероид?
Сердце Леона подпрыгнуло и едва не вырвалось из груди. Он на секунду стиснул зубы и призвал на помощь все свое самообладание – сейчас оно было важнее всего. И еще – актерский дар. Одни знакомый деда, старый, знаменитый театральный режиссер, клялся и божился, что молодой Макрицкий имеет все для того, чтобы покорить сцену. Леон незаметно выдохнул и придал лицу изумленное выражение:
– Сэр, а как вы сами считаете: у меня было на это время? Я видел, что на нас летит здоровенная глыба, это – смерть, вы же должны понимать! Мы с вами – профессионалы, мы знаем, какую роль играют секунды. Там, в Дальнем космосе!.. За секунду можно…