Мимо прошла и села впереди девушка. По воздуху пролетел душистый шорох роскошной вороной гривы – волнистой, упруго и тяжело раскачивающейся не в такт ходьбе; от гривы и до пят шел плащ из поляроидной ткани, но походка угадывалась и под плащом. Рядом вздохнул Тони. Андрис покосился на него и нелогично подумал, что уголовную хронику пишут обычно самые неопытные репортеры и именно поэтому из нее можно почерпнуть самые значимые факты – для сопоставления с официальными сводками… потому что даже Присяжни при всем своем замечательном кругозоре и при всей чудовищной интуиции не может не отбрасывать то, что кажется ему малосущественным… Писали о молодежных бандах, причем в «Курьере» – с какими-то невнятными намеками на иностранное влияние. После большого погрома в парке случилось еще два, поменьше: разгромили и сожгли игротеку в городском саду, а днем позже в игровом зале при университетском вычислительном центре несколько человек принялись разбивать игровые терминалы; двоих сами студенты и сотрудники задержали и передали полиции. И еще кто-то, неустановленный до сих пор, отбирал у школьников карманные электронные игры и ломал. В газете его обозвали маньяком. Странные мании случаются в этом городе, неуверенно подумал Андрис.
Главный санитарный врач заявлял, что слухи об изменении качества питьевой воды и о том, что это якобы влияет на падение рождаемости, не обоснованы. Многочисленные эксперименты на животных…
А вот и доктор Хаммунсен дает интервью. Так… так… все замечательно… ага! Вопрос: правда ли, что вашим методом можно лечить вообще все, включая алкоголизм и наркоманию? Ответ: профессиональная этика не позволяет мне ответить на ваш вопрос. Браво, доктор. Еще вопрос: когда же мы сможем?.. Ответ: многочисленные препоны… затягивание времени… надеюсь, что еще при моей жизни…
Девушка впереди встала и пошла обратно, к выходу из зальчика, и Андрис увидел ее лицо. Он вздрогнул: лицо было ему знакомо. Он видел эту девушку, и не один раз – но где? Наверное, он слишком пристально смотрел на нее, потому что она, проходя мимо, недовольно отвернулась. Но он точно видел ее раньше! Память как бы забуксовала: девушке было лет двадцать, но за последние три – четыре года… нет, я бы не мог забыть. Что за черт? Может, в кино снималась?
– Ты не знаешь, кто это? – спросил он Тони.
– Нет, – сказал Тони. – Но очень хотел бы узнать.
– По окончании операции, – сказал Андрис.
– Есть, мон женераль, – сказал Тони.
Женераль, подумал Андрис. Кстати, о женералях: кем бы, интересно, я ему сейчас показался? Мухой на стекле? Есть, говорят, такое гладкое стекло, что мухи на нем не удерживаются и падают – со страшно глупым видом. Вот как у меня сейчас. Не за что зацепиться. Хотя, с другой стороны, нормальные операции внедрения – а чем я еще занимаюсь? – длятся месяцами. Это у сверхасов внешнего и внутреннего шпионажа. Чего же требовать от бедных любителей?
Вот именно. На кой черт он послал именно меня? Не дилетанта, конечно, но… на кой черт? Дело Горьковица, конечно, он упоминал его… но я до сих пор не знаю, как именно мне удалось допереть тогда до сути. Острый приступ гениальности, с кем не бывает… И даже то, что генерал опять на ножах со своим начальством, мало что объясняет… Эх, знать бы правду.
Знать бы правду, маленькую частную правду о том, что именно происходит в этом городе – даже еще более частную: почему все наркоманы вдруг вылечились?.. как это у Мелвилла? «Но жгучую Истину могут выдерживать лишь исполинские саламандры: на что же тогда рассчитывать провинциалам?» Рассматривать тени саламандр и по конфигурации теней… Стоп. Наркоманы – вылечились. Вопрос к доктору: правда ли, что… когда задают вопрос в такой форме, значит, слухи об этом ходят. Ответ: профессиональная этика… можно было бы сказать короче: да. Это что же получается: доктор втихую вылечил весь город, что никто и не заметил? А что: намагничивает, скажем, воду в резервуаре, все пьют и больше к наркотикам не притрагиваются… а побочный эффект – падение рождаемости… Андрис посидел немного, глядя на подшивку газет. Да, это ничуть не хуже людей из будущего, подумал он. Даже изящнее – меньше допущений. А главное – доступно проверке. Прямо сегодня. Кстати, уже пора.
Андрис застегивал рубашку и собирался уже начать разговор, но доктор его опередил.
– Господин Ольвик, – сказал он, – вот я уже второй день смотрю на ваш живот и не знаю, удобно или нет задать вам один вопрос?
– Удобно, – сказал Андрис.
– Вы упомянули «Белую лигу». Как я понимаю, вы участвовали в борьбе с ней?
– Разумеется.
– Вы были в УНБ или в полиции?
– В полиции. Я был в тот момент начальником полиции, полицмейстером – так это тогда называлось.
– Понятно. Потом, разумеется, пенсия?..
– Да. И научная работа. Я работаю в криминометрическом центре.
– Но связи, как я понимаю, у вас должны сохраниться. Так вот: вы не порекомендуете мне хорошего частного детектива?
– Моя кандидатура вас устроит? – спросил Андрис. – Или там предполагается кросс по пересеченной местности?
– Я был бы вам очень признателен, если бы вы смогли помочь мне в моих затруднениях. Нет, кросса не должно быть, – слабо улыбнулся доктор. – Равно как и перестрелок.
– Я весь внимание, – сказал Андрис.
Дело доктора было просто и незатейливо – одно из тех простых и незатейливых дел, которые очень дорого стоят. Господин Ольвик почувствовал на себе всю прелесть метода, не так ли? В принципе все это очень просто, но сама технология метода очень сложна и тонка. Чрезвычайно тонка. Тот цилиндр, который у стола – просто соленоид с концентратором поля. Восемнадцатый век. А вот – двадцатый. Последняя четверть. Лазерный проигрыватель, сорокаканальный. Специально модифицированный, существует в одном экземпляре. Но самая суть – в этом, – доктор извлек из недр аппарата толстую, в палец толщиной, шестиугольную тускло поблескивающую пластину размером с чайное блюдце, подал Андрису. Андрис принял пластину и чуть не уронил: в ней было килограмма два. Золото? Не совсем, сплав на основе золота, там осмий, иридий, индий… Доктор снова взял пластину в руки, и она раскрылась, как раковина. Внутри засияла радугой круглая дифракционная решетка. Понятно, сказал Андрис, это здесь записано то, что подается на соленоид? Совершенно верно. Так вот: запись чрезвычайно высокой точности, и снять с нее идентичную копию при нынешнем уровне копировальной техники невозможно. Но, видите ли… сняли. Доктор отпер небольшой, но очень хороший – фирма «Голанд» – сейф. В гнездах стояли такие же пластины: семь штук, сосчитал Андрис. Та, что в аппарате, сказал доктор – это воздействие на хрящевую ткань. Единственный сохранившийся оригинал. Это – копии. Вот – воздействие на миокард, вот – на опухолевые клетки соединительной ткани, на опухолевые мышечной ткани, на нервную проводящую ткань, на нервную мозговую – программы регенерации; а это, так сказать, целевые… прицельные… на таламо-гипофизарную систему, коррекция всех гормональных нарушений, и на лимбическую – освобождение от химических зависимостей… От алкоголизма? От алкоголизма, от морфинизма, кокаинизма и всего остального, система сама адаптируется к конкретному нарушению. И вы это не используете?! Это нельзя использовать, сказал доктор. Это – нельзя.
Когда доктор Хаммунсен вдрызг разругался с Радулеску и ушел из института, он внес необходимую сумму – все свои деньги – и выкупил оборудование. Он имел на это полное право, поскольку приобрел патент на способ лечения и на инструментарий. Но вопреки решению суда, вообще вопреки всем и всяческим законам, Радулеску и его холуи не желали выдавать из институтского хранилища эти вот диски. Мотивировки были разные. Наконец, после протеста прокурора, доктор Хаммунсен смог забрать то, что принадлежало ему по праву. Однако после проверки качества записи он установил, что диски подменены высококлассными копиями…
– Вот, пожалуйста, – доктор погрузил диск в установку, пощелкал клавишами – из динамика с полуфразы раздалась нервная, резкая музыка, от которой сами собой напряглись мышцы и захотелось оглянуться. – Это оригинал – хрящевая ткань.
На экранчике осциллографа плясала ломаная линия, лохматая, как шерстяная нить. Нажатием клавиши доктор остановил ее.
– Видите, сколько обертонов, – показал он. – И обратите внимание на форму спайков – тонкие и острые. А вот – копия.
Он поменял диски, опять включил. Мелодия была заунывной и тревожной. Линия на осциллографе на первый взгляд была такой же лохматой.
– Видите: обертоны приглажены, вот тут сливаются, основания спайков более широкие, вершины срезаны… – Из-за этой музыки голос доктора стал совершенно призрачный. Андрис присмотрелся. Все было так, как говорил доктор.
– То есть такую запись уже применять нельзя? – спросил Андрис.
– Нельзя.
– А делать новую?..
– Что вы в этом понимаете… – вздохнул доктор. – Я выложился весь. Это… я даже не знаю, с чем сравнить…
– Я понял, – сказал Андрис.
– Вы беретесь? – спросил доктор. – Я консультировался с юристом, мне нет смысла обращаться в суд или в полицию, потому что нет состава преступления, диски у меня, а доказать, что они поддельные, невозможно, не с чем сопоставить…
– Я берусь, – сказал Андрис. – Считайте, что уже взялся. Относительно того, кто это сделал, у вас сомнений нет?
– Нет, – сказал доктор. – Кто же еще?
– А зачем, как вы думаете?
– Радулеску – идиот, – сказал доктор грустно. – Он думает, что я хочу отнять у него кусок пирога. Его пирога. А мне вовсе не нужен его пирог…
– Сколько стоит один диск? – спросил Андрис.
– В смысле – металл? – доктор нахмурился, вспоминая. – Восемнадцать тысяч, кажется новыми. Где-то у меня все записано…
– Не обязательно точно. Примерно. В общем, около двадцати… – Андрис задумался. – А где вы их заказывали?
– Н-не знаю… – доктор пожал плечами. – Заказывал институт, меня это тогда не интересовало…
– Ясно, – сказал Андрис.
– И вот еще что, – сказал доктор. – Конечно, самое лучшее – если вы сумеете найти те, настоящие диски и обменять их на эти. Но может статься так, что тех дисков уже нет… или они непоправимо повреждены… Тогда мне хотелось бы, чтобы вы узнали об этом абсолютно точно и как можно быстрее. Может быть… – доктор замолчал.
– Все сначала? – подсказал Андрис.
– Да…
– Сделаю, – сказал Андрис.
Он вышел в холл, огляделся: Тони у сувенирного киоска беседовал с какой-то девочкой в униформе. Андрис помахал ему рукой – Тони увидел его и кивнул. Андрис пошел к выходу. Неподалеку от двери стояли кресла, там сидели люди – он не присматривался, кто. Вдруг его окликнули:
– Господин! Господин, остановитесь на секунду!
Из одного кресла выпорхнула девочка лет шестнадцати, беленькая, накрашенная, подошла к Андрису: – Извините, у вас… – и протянула руку к его голове. Он почувствовал прикосновение пальцев к волосам, потом какое-то усилие – и в руке у девочки оказался комочек твердого пластилина с приклеившимися волосками. – Мальчишки из трубочек плюются, – сказала она.
– Спасибо, – сказал Андрис.
– Ну, что вы, – сказала она.
Девочка повернулась и села на свое место. Напротив нее сидела другая – постарше, коротко остриженная, в черной с золотом кожаной безрукавке, с черными в пол-лица губами и в черных очках.
Тони догнал его на тротуаре. Уже стемнело, зажглись фонари. Светились витрины. Людей было мало, зато много машин.
– Знакомую встретил, – сказал Тони.
– Ну, и?
– Ее отчислили в прошлом году. Теперь тут.
– Давай поищем телефон. Мне не хочется разговаривать при посторонних.
Телефон нашелся на следующем перекрестке. Андрис набрал нужный номер, ему без гудка ответил механический голос: «Учреждение не работает. Просим позвонить завтра утром.» Андрис подождал несколько секунд. Раздалось разноголосое гудение, как от множества автомобильных клаксонов. В это гудение он и сказал:
– Прошу проверить счета института биофизики за второй квартал и установить, на чьем балансе находятся семь предметов из драгоценных металлов стоимостью примерно двадцать тысяч динаров каждый. Чрезвычайно срочно. Август.
– Вот теперь можно и перекусить, – сказал он Тони. – А, племянник?
Племянник промолчал и стал смотреть перед собой.
– Между прочим ее отчислили за наркотики, – сказал он через несколько минут. – Она кололась как нанятая. А теперь бросила.
– Так, – сказал Андрис.
– Завтра я веду ее в бассейн, – сказал Тони. – Инструкции будут?
– Ты знаешь, что ты молодец? – сказал Андрис.
– Не твердо, – сказал Тони.
– Да, а почему в бассейн?
– Не на танцы же мне ее вести…
Нормально, подумал Андрис. Кто бы мог подумать, что танцы чему-то уступят место? Ах, черт… без шума, без треска – само собой… Наверное, так и бывает всегда: главные предметы происходят тихо, беззвучно, а если пальба и дым – то это поверхностно и ненадолго… лет на сто, не больше…
– Уже начинают готовиться, – сказал Тони.
Они вышли на небольшую треугольную площадь. По коньку крыши и по фасаду здания напротив – старинного, гордого – подсвеченные сверху, сновали человеческие фигурки, маленькие и ловкие. В свете мощных ламп блестели металлические нити. Казалось, дом затягивают паутинной сетью.
– Три месяца осталось, – сказал Андрис. – Октябрь-ноябрь-декабрь… Страшно подумать.
– Правда? – спросил Тони. – А я ничего не чувствую.