- Ваша правда, Павел Андреевич, - пряча глаза, подтвердил я. - Совсем, блин, опустился... Эх, жисть...
Прыщавый мозгляк утвердительно кивнул, глядя на меня сверху вниз. Как уж такое получалось, понять не могу. Хотя, рассуждая абстрактно, мы сами себя опускаем. С каким наслаждением я взял бы Пашку за шкирятник и аккуратно размазал прыщами по занозистому забору. Но мечты, мечты...
- О! - наставительно изрек Шумилкин, воздымая вверх палец. На запястье его встрепенулся синий дракон, чем-то смахивавший на курицу. Татуировку, видать, еще в школьные годы делал.
- О! - повторил он, затягиваясь сигаретой. - Но фактор осознания своего падения не всегда является вектором направленной эволюции! Вот суетишься ты, Хромой, портишь воздух и настроение порядочным людям, а какой в этом метафизический смысл? Ну вот скажи мне, зачем ты живешь?
Из опыта я знал, что молчать себе дороже. Надо попасть в струю.
- Да уж как-то получается так, Павел Андреевич... Жить-то надо, и некогда об ее смысле нам думать. Мы люди простые, книжками не балуемся...
- А я, значит, балуюсь? - моментально окрысился Пашка. Надо ж, какую чушь я сморозил. Теперь начнется пурга по заявкам трудящихся...
- Я неправильно выразился, Павел Андреевич, - выдавил я пересохшим горлом. - Вы уж меня простите...
- Ну уж нет, давай начистоту, Хромой, - завелся Шумилкин и даже сигарету изо рта вынул. - По-твоему, выходит, что мы, люди думающие, стремящиеся к духовности, элита нации - это детские погремушки? А назначение человека, значит, рыться в помойках и откармливать клопов? Высоты разума для вас недоступны и потому зловещи, и потому вы стремитесь опустить всех до своего скотского уровня! О, вы куда опаснее, чем кажетесь! Такие, как вы, когда-то зажгли костры инквизиции! На вашей совести и Бруно, и Галилей, и Пушкин с Лермонтовым! Хищные и жалкие твари, вы хотите отнять у нас Небо!
Пашка изливался еще минут пять, и даже щечки у него разрумянились, а мышиные бусинки глазок победно посверкивали в хилых лучах уползающего под горизонт солнца.
Все. Он заимел свой кайф, он испытывал райское наслаждение, и наверняка все бы кончилось оргазмом. Не подведи меня опять шкодливый язык...
- Павел Андреевич, - вставил я в краткий миг паузы, пока Шумилкин затягивался сигаретой. - А это вы в какой книжке вычитали, или так, из головы?
Кажется, Пашка поперхнулся дымом.
- Та-а-к, - откашлявшись, пролаял он казенным тоном. - Умничать изволим? А с чего бы это нам такими умными быть? Уж не с целью ли совершения противоправных деяний? Документики, гражданин!
Насчет моих "документиков" Пашке все было известно. Во всяком случае, то, что ему следовало знать. Но сейчас в голове его закрутилась новая лента - "Суровая Фемида, или жизнь по Уставу".
- А ну-ка, лицом к стене, руки развести, ноги на ширину плеч! скомандовал Шумилкин. - Оружие, наркотики, драгоценности имеются?
Стоя в идиотской позе, я лишь судорожно вздохнул.
- А если поискать? - задумчиво протянул Пашка и не спеша принялся исследовать мои карманы. Я не дергался, зная, что все уже бесполезно. Хоть бы не в обезьянник... что угодно, лишь бы не в обезьянник.
- О, как интересно! - причмокнул Шумилкин, нашарив у меня за пазухой полотняный мешочек. Мой, можно сказать, сейф. - И что же там внутри?
Внутри было двести сорок рублей бумажками. Треть стоимости билета до Северск-Дальнего. Все, что имелось у меня в этой новой, неизвестно кем и для чего подаренной мне жизни.
- А мы, оказывается, богатенькие буратино, - сокрушенно покачал головой Пашка. - Чего и следовало ожидать. Рваные тряпки у нас - это лишь видимость, иллюзия... А содержание - темное и таинственное. И уж не в розыске ли находится сия дрожащая тварь? - риторически вопросил он окрестности. Но место было пустынным, и лишь крадущаяся по своим делам облезлая рыжая кошка могла слышать его слова.
- А уж неизвестно каким, но явно не честным трудом полученные доходы безусловно являются отягчающим обстоятельством. И думается мне, в горотделе крайне заинтересуются подобной темной личностью.
Все было понятно.
- Павел Андреевич, а может, так разойдемся? - подал я голос, не отрывая лица от пропитанных сырым холодом досок забора. - Вы же гуманный человек, интеллигент...
- Хм... - задумчиво протянул Шумилкин, помахивая пачкой засаленных червонцев. - Если посмотреть на это дело философски... Короче, можешь отлипнуть. На, держи, - протянул он мне пару бумажек. - Можно сказать, материальную помощь тебе оказываю, Хромой. И не надо благодарить! - пресек он готовые вырваться у меня звуки. - Пшел вон, и чтобы на второй космической скорости!
Пашка величественно повернулся и направился вдоль улицы, по своим государственно важным делам. А я, подбирая со снега полуразорванный мешочек, прокручивал в голове фразу мудрого маркиза де Кюстина: "Абсурдная жестокость российских законов смягчается разве что безобразным оных исполнением". Долго я эти слова смаковал. С разными интонациями.
Ладно, могло и хуже кончиться. А так - все теперь по новой придется... Видно, не судьба мне вырваться из этого загаженного Мухинска. Потому что кто я теперь, если вдуматься? Не более, чем муха в паутине.
2.
Солнце давно уже уползло за далекие крыши Промзоны, и лимонно-розовое марево на западе готово было раствориться в синих чернилах наступающей тьмы. Тонким острым лезвием нависал надо мной молодой лунный серп, и вспоминался отчего-то "Колодец и маятник" Эдгара По. Я и впрямь ощущал себя беспомощной, привязанной к скамье жертвой, и шныряли вокруг наглые серые крысы, сверлили меня темными бусинками глаз, а огромное стальное острие с каждым взмахом становилось все ближе и ближе.
Ощутимо похолодало - видать, сегодняшняя оттепель оказалась явлением временным. Пока еще терпимо, но если процесс пойдет развиваться, драное пальто, наследство дяди Коржика, меня не спасет. Тогда и носу из подвала не высунуть. А значит, в долгий ящик отправляется вожделенный билет, да и попросту оголодаю. Конечно, кое-кто из наших, подвальных, поделится. Люди всюду есть, пропасть не дадут.
Только вот стыдно объедать ту же Маню-Варежку. Стыдно получать кусок, который мог бы пойти ей... Или Севке, недавно прибившемуся к нашей стае пацаненку. Ох, ведь... Ребенка же лечить надо, и срочно, но куда там вместо белого потолка клиники, грязный подвал, тучи злобного комарья, засилье тараканов... И все равно, если судить беспристрастно, для мальчишки это лучше, чем так называемый родной дом.
...Парализованная бабка и проспиртованная особь, которую язык не поворачивается назвать матерью. Синяки по всему телу - и дистрофия первой степени. Смешно сказать, он у нас в подвале отъелся как следует. Маня-Варежка над ним шефствует, проявляет лучшую часть своей натуры. Худшую проявит, когда сможет выбираться на улицу, да и потеплеет. Я тоже пообщался с Севкой. Да... Умственное развитие оставляет желать... Какой там пятый класс, в коем, согласно бумагам, он обучается! Там и первого-то не наберется. Едва читает, счет в пределах десятка... "А нафига мне" - тихо бурчит, не поднимая глаза. В общем-то, он прав.
Помочь ему нечем. Ну, посуетится образовательное начальство, засунет пацана в интернат для слабоумных. И толку? Либо сбежит оттуда через месяц, либо окончательно спятит... Смешно сказать, но была у меня мысль о "Струне". Глядишь, и был бы толк. Но я вовремя выкинул ее из головы. Слишком уж явственно помнил холодное лунное поле и чириканье птичек... которые вовсе не птички.
...Ну, остается надеяться, что морозы не окажутся чересчур жесткими. В пределах возможностей пальто. Хороший был мужик дядя Коржик! Собственно, он-то меня в подвал и притащил, и опекал всячески, и даже с рыжим Коляном потолковал, чтобы тот хоть поначалу расценки для меня скостил. "Ты же видишь, - простуженно гудел он, раскуривая "Беломорину", - интеллигент наш Костик, весь как есть гнилой и к жизни неприспособленный. Ему учиться еще и учиться. Так что с паршивой овцы... А то еще по дури чего сотворит - и тебе без пользы, и нам хлопоты".
Да, умен был дядя Коржик! Еще бы пил меньше... А так - до пятидесяти не дотянул. Плохо помер, в одиночестве... Его только на второй день наши отыскали. Делили вещи потом, конечно. Да там и вещей-то... смех один. Но вот пальто мне досталось. И даром что замызганное, а оказалось впору. Габаритами мы с дядей Коржиком сходились.
Что ж, теперь придется начинать по новой. Жалеть себя - последнее дело. Ну, пускай полгода пройдет - но наберу я в конце концов на этот вожделенный билет. И прямиком - в Северск-Дальний. Интересно, узнает ли меня Леха? Давно мы не переписывались. Но как бы там ни было - поможет. А там, в тихом сибирском городке, вполне можно жить. Какая-никакая работа найдется... особенно если выправить новые документы. А у Лехи как раз тесть в тамошней милиции служит... если еще не на пенсии, конечно. Глядишь и по специальности устроюсь, там же наверняка дикая нехватка учителей. Как, впрочем, и везде.
В принципе, ничто мне не мешало написать Лехе хоть прямо сейчас. Но что-то удерживало меня от этого. Правду все равно в письме не стоит излагать. Конечно, вероятность лишних глаз минимальна... И все-таки... Не хотел я подставлять Леху... пускай и с вероятностью ноль целых ноль десятых. Подписаться-то на конверте в любом случае нельзя - вроде как новое почтовое оборудование сканирует адреса и подписи... Для облегчения сортировки и надежности доставки. А сие означает, что в некой базе данных вполне может оказаться моя фамилия. И все, этого достаточно. Хакеры в "Струне", надо полагать, высшего класса, наверняка содержимое почтовых баз отслеживают. А ведь они не успокоятся, пока меня не отыщут... Дедушка с бабушкой гонятся за Колобком...
...Как-то незаметно исчезли всякие признаки заката, небо блестело ломкими льдинками звезд, и им не мешал ни юный месяц, ни редкий свет городских фонарей. Все-таки Мухинск - глухая дыра. Несмотря на полумиллионное население, по сути он большая деревня. Заводы стоят, дымом атмосферу не портят. И расстилается над головой иссиня-черная пустыня, перечеркнутая размытой полосой Млечного Пути. В Столице такого не увидишь.
Мне не хотелось возвращаться в подвал. Ну чего я там не видел? Вонь, испарения давно не мытых тел, пьяные, с надрывом, песни вперемешку с руганью. Бесконечные разговоры об одном и том же, сто раз пережеванные исповеди и обиды... Двух десяток, оставленных поганцем Пашкой, хватит, чтобы уплатить ежедневную мзду рыжему Коляну...
А сегодня ничего уже не светит. В темноте бутылок не найти. Магазины кончили работу, ни погрузить, ни разгрузить не выйдет. Разве что завтра. А сейчас - почему бы мне просто не погулять? Без всякой цели, забыв о суете, забыв о больной ноге и лунном поле? Погулять, будто время сделало петлю, прыгнуло назад на целый год. Погулять, как мы гуляли с Лариской... Пускай и без Лариски.
А до Нового года меньше недели осталось... Может, рискнуть, открытку ей выслать? Без подписи, с одними лишь словами: "Жив. Люблю. Надеюсь". По почерку она все поймет. Увы, нельзя. Знаю я Лариску, в себе не удержит, поделится с моими... А там - пойдет клубочек мотаться по ниточкам...
...Странно - мне казалось, что Мухинск я изучил уже вдоль и поперек, но сейчас, оторвавшись от привычного потока мыслей, я вдруг понял, что этих мест не знаю. Какие-то глухие длиннющие заборы, огромные одноэтажные строения без окон - наверняка склады. Слева, плохо различимая в темноте, раскинулась брошенная стройка. Опять, наверное, финансы у города накрылись.
Прямо по курсу - помойка. Толпились, чуть ли не наезжая друг на друга, железные контейнеры. Их было множество, но мусору все равно не хватало места, и недавно выпавший, не успевший еще потерять белизну снег был усеян битым стеклом, картофельными очистками, рваными газетами...
Мимо проскользнула кошка, решительно устремилась к контейнерам. Может, ты самая рыжая, что уже встречалась мне сегодня, но в темноте, как известно, все они серы. Тем более, фонарей тут раз два и обчелся, и главную подсветку давал все тот же юный месяц. Почему-то здесь он заметно ярче, чем дома. Представляю, что творится в полнолуние!
И еще, в отличие от Столицы, стояла невозможная, абсолютная тишина. Ни лязга трамваев, ни гудков машин, ни льющейся из окон музыки... Первобытное безмолвие, точь-в-точь как на лунном поле. Лунное поле... Я попытался выбросить его из головы, но не смог. В безмолвном воздухе, как и тогда, дрожала невидимыми нитями тревога. Еще несколько минут назад все было иначе. А потом что-то вдруг поломалось, и тишина начала набухать, наполняться темной, готовой взорваться тяжестью.
И взорвалось.