Происходило что-то совсем уже запредельное. Ну как психически здоровый человек способен не то что произносить - хотя бы всерьез выслушивать бред, что нес Старший Хранитель? Все это походило на дурной анекдот, на тягостный, беспросветный роман Кафки - в который я попал в качестве героя. Но даже у Кафки было поизящнее. Ведь глупейший же фарс! Ну какой в нем смысл?
И все-таки я чувствовал, что смысл есть... Какой-то тяжелый, мутный, и, конечно, совсем не тот, что вытекал из гладких отточенных речей Хранителя.
- Итак, обвиняемый наплевал на наше предостережение, не бросил педагогическую работу, не выплатил указанной нами суммы на лечение искалеченного мальчика... Мы дали ему достаточный срок одуматься - целое лето, но он не воспользовался своим шансом. Вообразите ужас и отчаянье детей, когда первого сентября, войдя в кабинет математики, они вновь увидели Константина Дмитриевича Демидова, палача и садиста. Увы, школьная администрация проявила формализм и приверженность чести мундира. Мундира, замазанного детской кровью! Видите ли, не имелось официальных поводов для увольнения. Впрочем, эти начальственные дамы - вопрос отдельный, с ними уже работают иные наши структуры. Мы же вернемся к Демидову, нагло наплевавшему на милостивое предупреждение Струны. После этого медлить было уже нельзя и Оперативная часть Столицы произвела изъятие преступника. Далее имели место следственные мероприятия, полностью подтвердившие обвинения. А посему...
Хранитель сделал короткую передышку, глотнув из ребристого графина. Странно, а я и не заметил, откуда тот взялся. Впрочем, после "следственных мероприятий" я много чего перестал замечать. Совершенно разладилось восприятие.
- А посему, - продолжал он, - Трибунал Высокой Струны, рассмотрев дело бывшего учителя Константина Дмитриевича Демидова, вынес свое решение. За насилие, совершенное над светлым ребенком, за предательство и жестокость, учитывая потенциальную опасность преступника - вывести его за пределы Тональности. Для чего передать Демидова в распоряжение Исполнительной Части, дабы та поступила с Демидовым милосердно и безболезненно.
Он замолчал, утирая лоб все тем же белым платочком. Да... Стилистика у них... Во времена Святейшей Инквизиции формулировка звучала весьма схоже. "Предать в руки светской власти, дабы поступила она с ним кротко и без пролития крови"... Недалеко же эти ушли. А уж как эвфемизмы любят... Вывести за пределы Тональности. Если учесть, что "Тональность" - это, по словам следователя, вся наша Вселенная, весь видимый мир...
В общем-то, я даже не особо испугался. К тому все шло.
- А сейчас, - вновь возбудился Хранитель, - Демидов пройдет Коридором Прощения. Но сперва, - махнул он кому-то невидимому рукой, - чтобы ни у кого не возникло сомнений в справедливости суда Струны...
По мановению его ладони в мраморной стене появился проем, за которым зияла чернота.
- Ну давай же, иди! - нетерпеливо бросил Хранитель.
Из черноты осторожно выдвинулась невысокая фигурка.
Ничего себе! Я узнал его сразу, несмотря на разительные перемены.
Димка Соболев оставался самим собой, хоть и одет был в лазоревую футболку и такого же цвета шорты. Волосы его, некогда касавшиеся плеч, были коротко острижены, и оттого он казался значительно моложе своих четырнадцати лет.
Димка замер на пороге, с недоумением оглядывая Мраморный зал.
- Гляди, отрок! - обернувшись к нему, торжественно возгласил Хранитель. - Высокая Струна справедлива, она не медлит покарать зло. Вот он, жестокий негодяй, сладострастно избивавший тебя, надеявшийся на свою грубую силу и учительскую неприкосновенность. Вот он замер сейчас, огорошенный строгим приговором, жалкий червяк, что и соответствует его глубинной сути. Не должен быть он в мире, не должен осквернять мерзкими своими звуками нашу чистую Тональность. И потому будет изъят из нее. Никогда больше не ударит беззащитного ребенка, никогда не прольется из-за него светлая детская слеза. Ибо Высокая Струна справедлива. Гляди же, отрок! Пусть в сердце твоем укрепится вера в милосердную защиту "Струны"...
Чем больше разливался соловьем Хранитель, тем недоуменнее казалось Димкино лицо.
А я не мог отвести от него глаза. Димка Соболев... Поганец, сунувший мне мерзкую картинку... Димка Соболев, хрестоматийный пример "трудного подростка"... Не умеющий решать квадратные уравнения... и голова его металась как воздушный шарик под моими ударами... и бурая кровь не хотела отмываться под струей холодной воды...
- Константин Дмитрич! - вдруг выкрикнул он неожиданно хриплым, начинающим ломаться голосом. - Это не я! Тогда, с фотографией! Вы не думайте, я не хотел...
Лица членов Трибунала как по команде скривились. Хранитель раздраженно махнул рукой, и Димка дернулся - казалось, кто-то, невидимый потащил его за шиворот.
- Итак, пострадавший ребенок видел торжество справедливого суда! торопливо подвел итог Хранитель. - А теперь...
- Не надо! - истошно проорал исчезающий в черном проеме Димка. - Я не хочу! Не трогайте...
- А теперь, - вернувшись к прежнему невозмутимому тону, продолжал Хранитель, - уходящий в иную Тональность преступник должен очистить свою душу. И потому он пройдет Коридором Прощения.
Хранитель тяжело опустился на скамью, и ему тотчас услужливо протянули граненый стакан. Похоже, за время судебного заседания графин наполовину опустел.
И тотчас я ощутил на своем плече жесткую руку. Поднял глаза - так и есть, ультрамариновая куртка, скучные серые глаза.
- Ну, пойдем, глиняный... Не держи зла.
Широкий прямой коридор казался бесконечным. Что-то случилось с законами перспективы, а может, изменилась геометрия пространства - но не было ему конца, лишь неясное бурое марево плыло перед глазами.
Я медленно шагал вперед, отчего-то припадая на правую ногу, с обеих сторон стояли дети. Разного возраста - от семи лет и, похоже, до тринадцати, но одинакового облика - всё мальчики в футболках цвета морской волны. Коротенькие шорты, приглаженные волосы, сверлами вонзившиеся мне в спину глаза. И шепот, монотонный, словно бьющаяся о песчаный берег морская волна.
- Мы прощаем тебя, Уходящий... Мы прощаем тебя... Исчезай с миром...
Не было конца этому унылому шествию. Дети-марионетки всё повторяли и повторяли одно и то же. Должно быть, и им это надоело - приглядевшись, я заметил, что кое-кто лишь разевает рот в такт остальным. Кое-кто из старших, раздвинув указательный и большой пальцы, вздымали над головами малышей "козу", а те, напротив, относились к своей задаче как нельзя серьезнее. Сосредоточенные лица, широко распахнутые глаза, подрагивающие от усталости загорелые ноги, в неживом свете люминесцентных ламп казавшиеся сиреневыми, точно обтянутыми дамскими колготками.
- Мы прощаем тебя, Уходящий... исчезай с миром...
Откуда взялись эти дети? Почему они такие одинаковые, отчего живет упрямая грусть в их широко распахнутых глазах, зачем им все это надо? Струна... Загадочная, нелогичная, жестокая и запредельная Струна. И дети... Бесконечные, равнодушно глядящие мне вслед шеренги детей, завороженных, околдованных неслышным уху звоном, магической мелодией. Жертвы Крысолова? Или жертвы Струны?
Время будто замкнулось перекрученной петлей... Я все шел и шел, а коридор не кончался, и отражались от стен - теперь уж обычных, не мраморных, а всего лишь бетонных стен слова - "мы прощаем тебя, Уходящий... мы прощаем тебя..."
А, все равно, хуже теперь не будет, так почему бы и нет?
- Ребятишки, - резко остановившись, произнес я как можно громче, - а почему вы меня прощаете? Тут найдется хоть один, кого я обидел? Если да, пускай шагнет вперед. Нужно ведь еще и иметь это право - прощать...
Дети на секунду замерли - но лишь те, кто находился рядом. А стоявшие позади и те, до которых я еще не дошел, словно ничего и не случилось, продолжали заученно бубнить "мы прощаем тебя..." Мне тут же пришло в голову, что их, этих бедняг, наверняка мучили долгими тренировками. Иначе как объяснить такую ритмичность, такой слаженный хор мальчиков?
Впрочем, долго задумываться мне не дали. Болезненный тычок меж лопаток - и мой ультрамариновый провожатый злобно прошептал:
- Ну ты, козел, еще выступать будешь? С тобой поговорить напоследок, да?
Я обречено двинулся вперед. Что означает "поговорить", я уже знал. Общения со скрывшимися под черными масками следователями мне более чем хватило. Действительно, какой такой гуманизм по отношению к нам, "глиняным"?
А коридор никак не хотел кончаться, и порой ловил я себя на мысли - а может, всё уже свершилось, и это и есть она, загробная вечность... Потертый линолеум пола, мертвый свет ламп, монотонно шевелящиеся детские губы... "Мы прощаем тебя, Уходящий"...
5.
- Ну, готов? Спускайся, поехали! - мелькнув на пороге комнаты, крикнул Женя. И тут же куда-то умчался, этакий живчик.
Отчего бы и не поехать? Ничего другого и не остается. Альтернативы нет, не считая, конечно, лунного поля... А там теперь снег лежит, толстым слоем. Новый снег, нового года. И не осталось никаких следов от тех черных клякс в сухой траве... Разве что тени кружатся, белесые такие, стенающие... Увы, и этого нет, не верю я во всю подобную мистику. В конце концов, случившееся со мной куда более странно.
Я спустился во двор. Там, фыркая прогреваемым мотором, стоял приземистый "бизон", а на грязном, тающем снегу топтались Шура и Миха, ребята из Жениной группы. Докуривали, о чем-то негромко толковали, пересмеиваясь. Неплохие парни, мы не раз уже пообщались в бильярдной, не говоря уже о здешнем баре, "На Дороге". Кто сказал, что люди "Струны" не уважают пиво? Обывательские домыслы, господа! Особенно если завезут "Темное олларское"... это же такой букет! И как положено - раки, соленые сухарики, копченый судак... Бармен, старик Боксис, знает свое дело...
С сухим законом пришлось проститься в первые же дни. "Все, старик! решительно заявил Женя, - кончились у тебя дни воздержания. Вместе с опытом погружения на дно. Так возьми от жизни ее природные дары, не гнушайся простыми человеческими радостями!".
И я взял - стараясь, конечно, выдерживать меру. Не хватало еще потерять контроль. И пускай я не склонен к излишней болтливости, но все равно, не стоит забывать - хожу по мосту тоньше конского волоса. Шаг вправо, шаг влево... Забавно, еще две недели назад, обретаясь в подвале и подрабатывая разгрузкой да сбором бутылок, я чувствовал себя в большей безопасности. А здесь - тепло и свет, великолепное трехразовое питание, приветливые люди, с виду непохожие на мрачных аскетов... И тем сильнее я ощущал себя пешкой, стоящей под боем. Рано ли, поздно ли - собьют. Наивно полагать, что тогда, осенью не пересчитали кляксы, не отволокли трупы в грузовик. А еще наивнее думать, что исполнители и сами верят в сказку о милосердии Струны. Далекие миры за гранью тишины... Ну как же! Ищут меня. С сервера на сервер перескакивают запросы, сканируются мало-мальски подозрительные физиономии, обстоятельно расспрашиваются многочисленные "друзья Струны"... И рано или поздно кончится эта безмятежность... Я вот сейчас отъедаюсь и отсыпаюсь, хожу на медицинские процедуры, играю в бильярд и потягиваю пиво в компании симпатичных и даже слегка интеллигентных парней. А тем временем кто-то скрупулезно изучает дело Константина Ковылева, запрашивает свидетелей дальнегорского взрыва, сопоставляет факты и даты... Это лишь на первый взгляд моя легенда кажется железобетонной, а как знать, сколько зияет в ней трещин и откровенных дыр... Вот и остается просто жить - не загадывая на долгий срок.
Хлопнула тяжелая дверь, вылетел во двор суетливый Женя, на ходу что-то втолковывая высокому, мрачному парню. Такой вполне мог бы играть Кощея Бессмертного на детских утренниках. Хотя именно он здесь, на "базе", изображал в новогоднюю ночь Деда Мороза. Талантливо изображал, надо сказать. Из его объемистого мешка мне досталась простенькая деревянная дудочка. И что мне с ней было делать, при моем-то отсутствии слуха?
Разумеется, вертелся здесь же и непоседливый козленок Севка. То, неслышно приближаясь, подслушивал разговоры куривших и, подпрыгнув за их спинами, радостно визжал, убегая. То сосредоточенно пинал смятую жестянку из-под пива, то лепил снежок и начинал обстрел. Правда, чаще всего попадал в "молоко", а после единственного удачного броска был изловлен пострадавшим Михой, поднят за шиворот пуховика и звонко шлепнут пониже спины. Правда, сие воспитательное действо у него обиды не вызвало.