Среди крутых обрывов стоял Белый Шар. Точнее, это был гладкий свод, возвышавшийся среди каменных глыб математически точной линией, сплошной и четкой, без всякого следа неровностей. Он очень резко выделялся в этом хаосе каменных обломков.
– Удастся вам посадить там машину? – спросил Арсеньев.
Я ответил не сразу, определяя расстояние в бинокль. Повсюду утес на утесе, торчащие острые края, повсюду тянутся нескончаемые ряды глыб, входящие темными осыпями в ущелье. Кое-где одни обломки торчали на других в таком необычном положении, что стоило отвести от них глаза, как начинало казаться, что они теряют равновесие и падают.
– Приземляться здесь опасно, – сказал я. – Если глыбы поползут, машина перевернется. Винт может погнуться. А если пойти туда пешком? Это недалеко – не больше трех километров.
– Не знаю, не лучше ли вернуться на ракету, – медленно проговорил Арсеньев. – Жаль, что у нас нет гидропланного шасси… Можно было бы сесть на озеро.
Он думал о надувных резиновых шарах, на которых вертолет может опускаться на воду. Мы оставили их в ракете, чтобы не брать лишнего груза.
– Возвращаться сейчас на ракету? – воскликнул я. – Сейчас, когда мы так близки к решению загадки?
– Решение загадки вовсе не кажется мне таким близким…
Остальные собрались вокруг нас и оглядывали в бинокли огромную каменную пустыню. Арсеньев опустил индукционный аппарат к земле и водил вокруг себя его устьем.
– Труба, кажется, действительно опускается туда, к этому шару, – сказал он. – Но слышимость очень плохая, мешает магнетит…
Высокие осыпи железной руды, начинаясь от ущелья, покрывали склон суживающимся книзу клином. Далее камни становились светлее, как и по всей долине. Арсеньев вскинул аппарат на спину и прикрепил его к широкому плечевому ремню.
– Ну что ж, пойдемте… Ведите, пилот!
Чем ниже мы спускались, тем хаотичнее становилось окружение. Камни, выскальзывая из-под ног, увлекали с собой другие. Оглянувшись, я уже не увидел вертолета: он скрылся в глубине ущелья.
Склон становился круче, и идти было все труднее. Камни летели вниз от одного прикосновения. Один раз большая груда их стремительно рухнула вместе со мной, но я успел отскочить в сторону, на плиту, опирающуюся о ребро склона. Утомительный спуск затягивался. Мы уже миновали нижнюю границу магнетитов, и вся поверхность осыпей мерцала теперь мелкими кварцевыми искорками, словно шевелилась.
– Постойте-ка, – сказал Арсеньев и снова взялся за аппарат, направляя его вертикально к земле. – Труба недалеко, но… – Не договорив, он подошел и подал мне кабель.
Я включил его – и вздрогнул: таким близким и сильным было это равномерное гудение. Арсеньев взглянул вверх, словно определяя расстояние, отделяющее нас от ущелья, и двинулся вперед. Белый Шар постепенно приближался. Трудно было определить его высоту: слева торчали четыре скалистых шпиля, справа сгрудились остроконечные обелиски, окруженные выветрившимися обломками. Между нами и шаром темнел узкий залив. Воды озера вдавались тут в сушу черным языком, вонзавшимся в крутые осыпи. Противоположный берег был покрыт растрескавшимися каменными глыбами и мрачно сверкавшими, вставшими почти дыбом плитами. Вдруг астроном остановился.
– Белый Шар говорит… – глухо произнес он.
Индукционный аппарат больше был не нужен: радиоприемник в шлеме гудел низким нарастающим звуком. Я поспешил вслед за Арсеньевым. Он, карабкаясь по глыбам, первым достиг залива и, не колеблясь, вошел в воду. Он шел все дальше, но вода доходила только до груди. Достигнув противоположного берега, покрытого покатыми плитами, мы помогли друг другу выйти. Поднявшись на возвышенность, мы снова увидели Белый Шар; его куполообразные сводчатые стены отбрасывали на поверхность осыпей легкую тень. Склон привел нас к полуразрушенным каменным шпилям. За последним из них было ровное, усыпанное мелким щебнем пространство. Белый Шар уже нельзя было охватить взглядом: он стоял над нами, как выпуклая гладкая стена. Мы подошли вплотную, и я прикоснулся к белой поверхности. Сердце у меня сильно билось. Поднял голову: шар высился, как безмолвная, неподвижная масса. Я прислонился к нему спиной. Вертолета не было видно: далеко, над осыпью, по которой мы спускались, темнело среди скал устье ущелья.
– Гудение все усиливается, – заметил Райнер. – Не лучше ли отойти?
Арсеньев взглянул на указатель радиоактивности.
– Излучений нет, но думаю, что…
Он не договорил. Черное устье ущелья, на которое я как раз смотрел, вдруг ярко вспыхнуло. Оттуда донесся протяжный грохот. Снова блеснуло и загремело, потом из ущелья густыми клубами повалил дым. Он медленно поплыл над склоном.
Никто из нас не сказал ни слова. С минуту мы стояли, вглядываясь в дымящее устье ущелья. Наконец астроном перебросил аппарат через плечо и оглядел всех нас поочередно.
– Кажется, мы будем ночевать не в ракете, – произнес он и направился к заливу.
Обратный путь занял почти два часа. С колотящимися сердцами, задыхаясь, обливаясь потом, мы почти бегом кинулись в ущелье, встретившее нас глухим молчанием. Здесь было гораздо прохладнее, чем в долине. Один за другим мы карабкались на глыбы, пробегали по зыбким пластам, перескакивали с камня на камень, пока не вышли к месту своей посадки. Стены ущелья были закопчены, еще тлели обугленные куски, обломки конструкций, капли расплавленного необыкновенным жаром металла. У самой моей ноги блеснуло что-то серебристое: опора шасси вместе со своим болтом, разорванная на клочки, как бумажка…
Арсеньев окинул быстрым взглядом эту картину уничтожения, потом опустил индукционный аппарат и долгое время вслушивался.
– Вот как приходится расплачиваться за глупость, – сказал он, закинул аппарат на спину, отвернулся и начал спускаться вниз. Мы шли по крутым камням, не обменявшись ни словом. Шаги гулко отдавались в тишине, нарушаемой только шорохом осыпающегося щебня.
Невдалеке за устьем ущелья Арсеньев остановился у большой ровной плиты, подпертой несколькими острыми глыбами. Получался как бы созданный самой природой стол.
– Пятнадцатиминутная остановка и совещание, – объявил он. – Отдаете ли вы себе отчет в том, что произошло?
С этими словами он достал карту из внутреннего кармана скафандра и разложил ее на камне. Что касается меня, то я не понимал ничего. В голове был полнейший хаос. Я знал одно: произошла катастрофа, последствий которой нельзя себе даже представить. Мы потеряли вертолет, аппараты, провизию. У нас остался только скудный рацион консервов на каждого, небольшой запас воды и столько кислорода, сколько помещается в баллонах скафандров. Кроме того, у Солтыка был ручной излучатель, а у меня моток веревки. Вот и все.
– Не допускаете ли вы, профессор, что это было… нападение? – медленно спросил Солтык.
– Нет. Думаю, что в значительной мере виноваты мы сами.
– Но как, почему? – вскричал я.
Арсеньев не ответил.
– Взорвалось горючее в баках, – размышлял вслух Райнер. – Но это было только началом. Если связать катастрофу с этим гудением, которое было слышно возле шара… Да, да, труба!
– Значит, магнитное поле? – спросил Солтык.
– Да, и огромной силы… За доли секунды должны были развиться миллионы гауссов!
Что-то начало для меня проясняться, но я еще не мог объединить эти обрывки высказанных мыслей.
– Эти камни… магнетит… Профессор, не связано ли это с тем местом, на котором мы приземлились?
– Вот именно! – ответил Арсеньев, и, несмотря на трагизм положения, в его голосе прозвучало торжество ученого, нашедшего разгадку проблемы. – Пустое пространство!
Придерживая края бумаги, трепетавшие на ветру, он показал нам путь, проделанный до места катастрофы.
– Вопрос ясен, так ясен, что его понял бы и ребенок, а мы вели себя как глупцы! Труба, лежащая везде на глубине более десяти метров, здесь поднимается и проходит под самой поверхностью скалы. По одну ее сторону – свободное пространство, по другую – груда камней. Это не простые камни, а магнетит, железная руда! Когда в трубе идет ток, вокруг нее образуется магнитное поле. Пока напряжение тока не изменяется, оно остается неподвижным. Когда ток усиливается, поле начинает вращаться по закону Эрстеда…
– Черт возьми! – вскричал я. – Правило штопора!
– Да. Оно гласит, что если ток идет в направлении, указываемом острием, то поле вращается параллельно виткам штопора. В лабораторных опытах проводником служит медная проволока, а телами, которые поле перемещает, – железные опилки. Здесь же – подземный проводник и магнетитовые камни. Когда напряжение достигает большой величины, магнитное поле перебрасывает камни с одной стороны трубы на другую. Так и получилось: с запада – пустое пространство, а с востока – груда камней.
– Но труба прерывается выше этого места, – заметил я.
– Это ничего не значит. Она просто заземлена, и ток идет в скалу. Вы должны помнить, что там есть «железный грунт», который не оказывает почти никакого сопротивления.
– А, верно! Значит, вертолет тоже был переброшен на эти камни?
– Да.
– И горючее взорвалось? Но ведь я выключил зажигание…
– Вследствие индукции в металле должны были возникнуть вихревые токи, настолько мощные, что металл тотчас же начал плавиться, – пояснил инженер.
Я опустил голову.
– Это пустое, ровное место было ловушкой… – прошептал я подавленно. – А я там приземлился. Хорошо приземлился… Но как можно было это предположить?
– Можно было! – резко ответил Арсеньев. – У нас были все данные: мы видели, что эта часть трубы находится под током… правда, слабым в то время, когда мы там были, но ток этот мог каждую минуту усилиться. Кроме того, мы выяснили, что эти камни – железная руда. Мы видели, что пустое пространство окружено грудой нагроможденных камней… Почему? Кто их туда сдвинул и зачем? Для нашего удобства? Нужно было думать! Думать!..
– Правильно, – подтвердил Солтык. – Но довольно об этом. Необходимо решить, что делать сейчас.
Четыре шлема склонились над картой.
– По прямой линии от ракеты нас отделяет девяносто – сто километров очень пересеченной местности. Думаю, что я не преувеличиваю. Воды у нас мало, припасов тоже, а кислорода… – Арсеньев взглянул на манометр кислородного аппарата.
– Хватит часов на сорок, – сказал я.
– Даже меньше, так как потребуется большое напряжение сил. Вы знаете, как мы условились с товарищами. Если мы не вернемся до восьми вечера, Осватич полетит на самолете по акустическому следу. Будем надеяться, что он не потеряет его и долетит до кратера… где след обрывается.
Астроном взглянул на меня.
– Можно ли ввести самолет в ущелье?
Я закрыл глаза. Передо мной всплыли черные, раздробленные скалистые стены.
– Ввести можно, – сказал я, – но…
– Но что?
– Но повернуть нельзя. Самолет не может повиснуть неподвижно, как вертолет.
– Значит, любая такая попытка должна кончиться катастрофой?
– Да.
– Будем надеяться, что Осватич окажется… более рассудительным, – сухо произнес астроном. – Хорошо. В лучшем случае он сможет сбросить нам баллоны с провизией над краем обрыва.
То, о чем говорил астроном, было частью спасательного плана, разработанного перед нашим вылетом. Если Осватич не сможет нас найти, он сбросит на парашюте баллоны с провизией и кислородом, снабженные специальными радиоаппаратами, автоматически подающими сигналы, так что разыскать их нам будет нетрудно.
– Ущелье мы прошли бы часа за два, – продолжал Арсеньев, – но стены кратера непроходимы. Независимо от выбранного маршрута мы не сможем добраться до ракеты раньше наступления сумерек, а до них осталось каких-нибудь двадцать шесть – двадцать восемь часов. Вы помните все эти ущелья и пропасти, над которыми мы летели? Я обозначил их лишь схематически, по фотографиям, которых больше нет. Итак, что вы предлагаете?
Наступило молчание; только свистел ветер, проносившийся над краями каменных глыб, и беспокойно трепетали углы карты, придерживаемые рукой астронома.
– Делая в час по четыре-пять километров и не останавливаясь, то есть теоретически, мы могли бы дойти до «Космократора» за сутки, – заговорил Солтык. – Но этот расчет нельзя принимать во внимание, ибо неизвестно, на сколько нас задержат все эти ущелья и удастся ли вообще перейти или обойти их. Поэтому я предлагаю идти не на юго-запад, по направлению к ракете, а на восток, перпендикулярно тому пути, по которому прилетели…
Я с изумлением взглянул на инженера, а он спокойно продолжал:
– Радиус действия у наших передатчиков большой, но излучаемая волна идет только прямолинейно. Мы можем связаться с товарищами, только поднявшись на такую большую возвышенность, чтобы на местности не было никаких преград между нами и ракетой. Идти на плоскогорье в ту сторону, откуда мы прилетели, незачем, так как там находится Мертвый Лес со своим слоем ионизированного воздуха, отражающим радиоволны, как зеркало. Зато если мы дойдем вот сюда, – он повел по карте пальцем к восточному берегу долины, – и поднимемся на одну из этих вершин, быть может, нам удастся наладить связь…
– Быть может, – подчеркнуто повторил Райнер.
– Другого выхода я не вижу.
– Уверенности у нас, конечно, нет.
– Определить расстояние трудно, но нас от этих скал отделяет, пожалуй, не более пяти-шести километров. Прибавим к этому еще восемь… пусть девять, даже десять часов на подъем, и мы окажемся в точке, возвышающейся над всей местностью.
– Но озеро, на котором лежит ракета, окружено скалами, – напомнил я. – Вы учли это?
– Да. Перевал идет к северо-востоку, то есть прямо к этой группе вершин.
– Этот план кажется мне подходящим, – сказал я. – Если удастся наладить связь, то ракета долетит до нас, и нам не придется ночевать…
– Мысль хорошая, – подтвердил Арсеньев, – хотя выполнить ее нелегко. Вы все согласны с планом?
Мы ответили утвердительно.
– Только теперь, когда у нас нет средств технической помощи, какими вооружила нас Земля, станет ясно, чего стоим мы сами, – произнес Арсеньев и, встав, обратился ко мне: – Вы самый опытный в альпинизме. Мы рассчитываем на вас.
– Выходим немедленно? – спросил я.
– Я хотел еще исследовать воду в озере, – может быть, она годится для питья.
– Ну что ж, идите, а я пока осмотрюсь и поищу дорогу. Дайте мне свой бинокль, – попросил я Арсеньева, – он сильнее моего.
Товарищи начали спускаться, а я направился к группе стройных каменных башенок. Еще во время совещания я заметил, что две из них стоят очень близко друг к другу, напоминая раздвоенный каменный обелиск. Я втиснулся в щель между ними и, работая то ногами, то спиной, отталкиваясь руками, быстро выбрался наверх. Вначале мне еще были слышны обрывки разговора между Солтыком и Арсеньевым, потом, когда они исчезли за скалами, голоса в наушниках утихли.
Верхушка шпиля была не очень острая: там свободно можно было усесться, свесив ноги в пропасть. Я приложил бинокль к глазам: над обрывом торчали две вершины. Редкий туман, висевший в воздухе, придавал им свинцовый оттенок и стирал подробности рельефа. Я обнаружил скалистый гребень, поднимавшийся от осыпей и подходивший к главному массиву. Один раз мне показалось, что беловатое облако, двигавшееся по одной из замеченных мной вершин, вдруг исчезло. Это могло означать, что между нами и этой вершиной лежит еще одна долина. Я всмотрелся внимательнее, но не увидел ничего, что могло бы возбудить подозрения, и решил товарищам об этом не говорить. Вскоре их голоса снова послышались в наушниках.
– Ну, как вода? – спросил я, пряча бинокль в сумку и обвивая сложенную вдвое веревку вокруг выступа скалы.
– Не вода, а скорее раствор формалина, – ответил Арсеньев.
Его голос, доносившийся до меня через радиоприемник, звучал отчетливо, и это странно не вязалось с видимостью: мои спутники еще только приближались к подножию шпиля, на котором я сидел, и с высоты, равной многоэтажному дому, были похожи на серых, большеголовых муравьев.
Сильно оттолкнувшись ногами, я помчался вниз, энергично натягивая веревку, проходившую под левой рукой. Секунд через пятнадцать я был уже с товарищами и потянул веревку за конец: она слетела сверху свободными петлями.