А далее, как сказал бы хронист, сие было превеликой жалости достойно. Фил дрался хорошо — если он какое-то умение в себе и ценил, так это именно умение драться; но среди господ нападающих был один добрый сэр в красной дутой куртке, который тоже кое-что понимал в этом искусстве. Кроме того, их оказалось семеро. Ал выбыл из строя довольно скоро — его за шиворот выволок из магазина г. Первый, где и принялся методично пинать во все доступные места. Фил, тоже желая как можно скорее очистить помещение — но не настолько, чтобы стать вовсе недоступными для обетованного полицейского правосудия — рванулся за ним, и драка продолжилась уже под навесом, в голубоватом свете витрины, где под ногами валялся всеми позабытый, похожий на брошенную собаку Филов черный рюкзак.
…Да, неприятная вышла история. И кончилась она неприятно — в полицейском участке. Фил уж было обрадовался своим успехам — он отвлек всех господ от Алана на себя и продержался до приезда полицейской машины — но судьба не была благосклонна: прибывший по продавщицыному вызову полицейский оказался не кем иным, как отцом одного из вышеупомянутых господ. А именно — господина в джинсовой куртке.
Оказалось, что неизвестные бродяги по ночам от нечего делать, упившись пивом «Феникс», нападают на местных беззащитных ребят… Кроме того, оных ребят было совсем не семь, а трое. Растреклятое пиво «Феникс», бутылку с которым в пылу сражения кто-то разбил о косяк, сослужило недобрую службу. К счастью, господин Первый не успел испробовать битое стекло на Аланской физиономии, зато облил его всего темно-желтой жижей, и теперь чистюля Ал вонял не лучше любого алкоголика. Фила после напряжения всех душевных и физических сил слегка трясло; он с трудом соображал, что к чему, пока их сажали в полицейскую машину с зарешеченным задним стеклом. Из разбитого лба текла кровь — кажется, у одного из этих гадов было кольцо-кастет, в глаз, наверное, метил… Однако Фил, как ни старался он в незнакомом городе не запятнать себя чем-нибудь непоправимым, тоже совершил немало. Самым печальным из его свершений была сломанная вражеская рука — сын полицейского инспектора Вильгельма Паула получил сие увечье в первые секунды боя, когда был перехвачен в прыжке с кулаком, нацеленным в Аланское лицо.
…Ждать добра двум узникам не приходилось. Правда, любящий отец, перед тем, как запереть обидчиков отпрыска, напоил их холодным чаем с их собственными бутербродами. Кефир, который им разрешили извлечь из рюкзака по просьбе опять включившего свое обаяние Ала, был выпит, хлеб — съеден. Ночь предстояла, по крайней мере, под крышей — проблема ночлега решилась сама собой. Но самое худшее откровение выбило у Фила почву из-под ног — кошелька у них больше не было.
Ал не мог даже отдаленно припомнить того момента, когда он с ним расстался. Вроде, был в руках. А потом… Потом все это началось, и дальше осмысленная нить воспоминания обрывалась. Конечно, там были не все деньги — умный Фил сразу разделил их на две части, и одну положил во внутренний карман своей куртки. Но и здесь судьба не улыбалась странникам — куртку в процессе битвы с Фила рванули, разодрав молнию сверху донизу, и когда приехали полицейские, ее пришлось поднимать с мокрой земли, где она валялась, как подстреленная ворона. Личную карту Фила — слава Богу, хоть ее не утратили! — один из полицаев извлек из глубокой лужи; остальные же карманы куртки остались пусты. Да, более ста марок и — почему-то — телефонная книжка. Исчезли также шариковая ручка и маленький складной нож, про который Фил давно уже позабыл. Вот так.
…Наутро Фил все-таки задремал. Он сидел, широко расставив ноги и откинув черноволосую голову на деревянную спинку, приоткрыв рот… Во сне ему явились не образы, а какая-то мысль, которую он понял внезапно и очень остро — что-то связанное с Алом, со сломанной рукой того джинсового мордоворота, с Папой, с Примасом Республики, к которому странники и направляли свои стопы, и с Ватиканом…
(как только ты увидел, Фрей, что его сейчас ударят в лицо, ты — потерял себя, потерял мозги — вырвал ручку из стеклянной двери, сломал —)
Но мысль осталась незавершенной, потому что (- и при чем тут брат, чей брат —) за решетчатой дверью оглушительно загромыхал засов, и молодой веселый голос прервал Филов сон на одиннадцатой минуте.
— Эй, выходите, узники контрреформации! Давайте, голуби, просыпайтесь, на казнь пора.
Алан встряхнулся, как щенок. Фил выпрямился, щуря саднящие глаза — всякий раз от недосыпания у него слегка портилось зрение. Шея затекла и ломила, и бок, Темные его побери… Фил чувствовал себя совсем разбитым. Сжал зубы, поднялся на ноги рывком.
…Молодой и веселый полицай, перемалывая челюстями жвачку, проводил их в кабинет младшего инспектора. Это оказался усталый, очень канцелярский дяденька лет тридцати, осмотревший их с головы до ног с жалостливым презрением. Он похлопывал по столу их личными картами, забранными еще вчера, и под глазами у него были синие круги, а в пепельнице дымился окурок.
— Ну, садитесь, что ли… Эрих и Филипп, герои дня.
Они, не сговариваясь, совершенно синхронным движением опустились на край кожаной скамьи. Инспектор скользнул взглядом по разбитому лицу Фила, по всей его потрепанной фигуре.
— Да, парень, здорово тебе досталось… Ладно, давайте оправдывайтесь. Я вас внимательно слушаю.
— Мы же уже вчера все рассказали, вы даже на пленку записывали, — дернул Аланчик плечом, будто муху сгонял. Вчера он долго умывался под краном в туалете, уничтожая липкую пивную грязь, и теперь выглядел даже довольно сносно.
— А-а… По-прежнему выставляете себя как потерпевших?
— Ну, что-то вроде этого, — осторожно высказался Фил, не желая спорить в открытую, но и уступать не собираясь. — Нас ограбили, сэр. Это в самом деле так. Кроме того, все, что мы делали — это защищались.
Ну разуй же ты глаза, не будь непроходимым идиотом… Или негодяем. Подумай мозгами, могли ли два безобидных странничка с рюкзаками, один из которых и драться-то не умеет, первыми напасть на компанию разжиреших, пьяных и довольных местных громил — наверное, с единственной целью оставить в их руках все свои деньги? Наверное, это такой способ благотворительности, да?
Полицейский крякнул, потянул из пепельницы дымящийся окурок. Посмотрел на него тоскливым взором и ткнул обратно. Алан тихонько вздохнул.
— Да верю я вам, парни, верю… Не такие уж вы идиоты, чтобы к нашим малышам приставать. К тому же те, как водится, напились. Однако факты — вещь упрямая: тяжкие телесные повреждения наблюдаются только с противоположной стороны. А за это можно и на неделю-другую в камеру попасть, тем более что наш старик своего наследника любит.
— Отпустите вы нас, сэр, — неожиданно тихо попросил цыпленочек. — Нам… Нельзя задерживаться. У нас друг умирает.
Фил ощутил горячий прилив крови к щекам и сдержался, чтобы не двинуть трепача локтем по ребрам.
— Какого Темного… — прошипел он, хватая и стискивая худые пальцы спутника, но полицейский заметил это движение и сощурился.
— Интересно… В самом деле, куда же господа столичные студенты направляются в конце учебного года?
— Мы не можем сказать, — быстро ответил Алан, и Фил даже глаза прикрыл от отчаяния. Разве так говорят с полицейскими, боже ты мой… Да он делает все, чтобы мы тут задержались. И не на недельку — на месяц-другой. Если их сейчас не приняли за каких-нибудь торговцев наркотиками, то это самое удивительное везение в филовой жизни.
Но, видно, запас невезухи, приготовленный судьбой на будущий месяц, весь растратился вчера. Полицай тяжело встал — оказалось, что он довольно грузный, только лицо у него худое; прошествовал к двери. Отворил ее.
— Валяйте.
— Как?.. — не сразу сообразил Фил, даже не приподнимаясь.
— Да так, отсюда. Надоела мне ваша история. За сломанную Паулову руку вам бы не мешало посидеть недельку за решеткой — но, с другой стороны, если уж справедливость восстанавливать, то вам тоже влетело. Вы мне тут не нужны.
— Можно идти? — не веря своим ушам, бодро приподнялся Алан.
— И поживей. Заберите свои личные карты и проваливайте. Вещи возьмете на проходной.
— Спасибо, — сказал Фил сдержанно, подымаясь осторожно — чтобы не потревожить больной бок. — Мы… действительно не виноваты.
— Да верю я вам, верю. Иначе бы не выпустил. Советую убраться из города… И поживее. И не влипать здесь больше ни в какие истории.
И когда они уже переступали порог, добавил негромко, и Фил увидел вблизи, какие же у него черно-синие круги усталости вокруг глаз.
— Я наших парней знаю… Они не подарок, в самом деле, не подарок. И дрались вы неплохо — двое на… сколько их там было? Вряд ли трое. Ладно, давайте отсюда, не задерживайтесь.
— Так, — выговорил наконец Фил, когда они прошли уже несколько метров вдоль по улице. Солнышко светило ясно, отражаясь в свежих ярких лужах, и Ал шагал в своей короткой рыжей курточке беззаботно и радостно, словно опьяненный свободой. Он едва ли не перескочил через открытую решетку канализации, куда, шумя и сверкая, стекала вода из длинного ручейка меж двумя озерами на потрескавшемся асфальте. Волосы его, недавно расчесанные — не где-нибудь, а в полицейском участке! — блестели, когда он встряхивал головой. Кажется, цыпленочек отлично выспался.
— Так… Отпустить нас отпустили. Спасибо этому дядьке. Что дальше делать будем? Планы есть?
— Можно в церковь сходить, — безоблачно отозвался Алан, шагавший впереди и не подумавший обернуться.
— Что? — отозвался Фил таким голосом, что тот волей-неволей все-таки оглянулся через плечо и замер, уже заранее открывая рот, чтобы возразить. — Ты издеваешься или серьезно?
— Серьезно… Воскресенье, кроме того…
— Вот же ты моя умница. Мы в чужом городе без гроша за душой, при этом не можем возвращаться, потому что должны держать путь на юг и нам надо спешить… На какие шиши мы будем сегодня жрать, ты не подумал?
— Это ж Сен-Винсент, — чрезвычайно логично возразил умный Ал, слегка шевеля плечами, чтобы привести покосившийся рюкзак в вертикальное положение. На стене серого кирпичного дома, сухого и теплого от солнца, завозилась его коричневая тень. — Здесь же есть знаменитый собор… На всю страну знаменитый. И если мы все равно не знаем, что нам делать, можно бы туда пойти… Ну, посмотреть собор и помолиться насчет хлеба и крова на сегодня. И вообще.
Больше Фил уже не мог терпеть. Мысль о том, что этот парень издевается, боролась в нем с догадкой, что он на самом деле идиот. Но что бы это ни было, таким быть нельзя. У Фила в голове слегка потемнело, и там заодно собрались лица вчерашних мордоворотов, и мечевая тренировка в Ордене, и крест — равносторонний, толстый и распяленный — над входом в серый особнячок… Сильным людям редко хочется осознанно причинить боль ближнему своему; но для Фила наступил этот редкий случай. Изо всех зол он, однако же, потрудился выбрать меньшее — даже не двинул чертова инфанта поддых, а просто, сжав зубы, шагнул вперед и вмазал ему ладонью по щеке.
Ему все же удалось не перестараться, хотя бил он достаточно сильно — так бьют, чтобы привести истерика в чувство. Ал не упал, даже не пошатнулся, вообще не двинулся с места. На самом деле он просто до последней степени обалдел, даже не сразу поняв, что его ударили — так, увидел вспышку темноты, услышал какой-то треск… Потом перевел дыхание. Фил, сдерживая желание влепить ему еще раз, стоял и смотрел сузившимися глазами, как взгляд того обретает осмысленное выражение. Он этого взгляда узнать не мог — и хорошо: один раз в жизни Ал уже смотрел так на человека, и тем человеком был его отчим. Как ни дико, глаза Рикова брата стали мокрыми; он приоткрыл рот, собираясь не то выругаться, не то еще что-то изречь — и смолчал, прикусив губу; дернул рукой — Фил холодно подумал, что тот хочет ответить ударом же, и мышцы его слегка напряглись — он был готов в случае чего перехватить эту слабую попытку. Но нет, цыпленочек был в своем амплуа — он просто почти бессознательно схватился ладонью за щеку. Потом ресницы его задрожали, он развернулся, едва не толкнув Фила толстым рюкзаком, и быстро пошел прочь по улице, наступая в сверкающие лужи. Его слегка заносило.
Фил, все еще напряженный, смотрел ему в спину, сжав зубы. Гнев оставил его так же стремительно, как и накатился; теперь ему стало неприятно от самого себя. Тьфу ты, как все мерзко… Обидели деточку. Того и гляди, заплачет маленький.
Однако когда Алан, миновавший уже серый дом, запнулся о какую-то выбоину на асфальте и едва не упал, Фил плюнул и устремился за ним следом. Ну не мог он так. Почему-то совсем не мог.
Некоторое время они шли рядом. Ал глядел в сторону; лицо его пылало, по крайней мере, та сторона, что была обращена к Филу. Ощущая смутную гадливость — будто делал что-то очень постыдное — Фил спросил, глядя в другую сторону, на черное пустое шоссе, исполосованное белыми дорожными линиями.
— Эй… Ты как? Я тебя вроде не сильно…
Голос его был сухим и грубым. Ал ответил почему-то наоборот на полтона выше, чем обычно.
— Все в порядке.
Все получалось совершенно по-идиотски.
Фил, собиравшийся сказать какую-то назидательную речь, вроде того, что «Правильно я тебе врезал, и еще получишь, если не перестанешь вести себя как балованый младенец, будь неладен тот день, когда я с тобой связался, но уж ладно, с этим покончили, а теперь слушай, наш дальнейший план действий таков…», — вместо этой речи он остановился на полпути. Чуть искоса заглянул спутнику в лицо, но опять не встретил взгляда — пришлось удовольствоваться слегка оттопыренным красным ухом и отпечатком собственной пятерни на щеке. Он не нашел что сказать. Теперь уже весь назидательный смысл акции куда-то делся, и Фил себя чувствовал прегадко. Ладонь у него чесалась, время хотелось открутить минут на десять назад. Ал заговорил первый, все так же глядя в сторону и наступая в самую середину лужи.
— Ты знаешь, — тонким голосом заметил он, — раньше за такое могли… И на поединок вызвать.
Фил хмыкнул, но не от смеха и не от возмущения. Вместо того, чтобы разозлиться, он ощущал себя изрядной свиньей. Нечего сказать, очень рыцарский поступок — бить того, кто и ответить толком не может! А кроме того, это очень достойно и мудро — раздавать пощечины своему единственному спутнику в походе, каким бы идиотом тот не оказался. Очень помогает укреплению взаимного доверия, мастер Годефрей. Раньше на подобную речь о поединке он предложил бы попробовать — но сейчас промолчал и сам себе удивился.
— Если… так пойдет и дальше… То вряд ли мы сможем вместе продолжать поход, — тихо и как-то отчаянно выговорил Алан, и Фил наконец-то понял, почему у него такой голос. Похоже, тот старался не разреветься. Боже мой, мысленно возопил он, и это от одной оплеухи, что же будет, если цыпленочек, не дай Бог, сломает руку или ему выбьют пару зубов!.. Фил, с которым случалось и то, и другое, просто не знал, что ж тогда настанет за Апокалипсис.
— В общем, ты… Извини, — выговорил он с трудом, щурясь на солнечный диск. В слабых глазах его начинали плавать зеленоватые пятна. За двадцать два года жизни этот парень извинялся третий, не то четвертый раз — первый раз как-то в детстве, перед мамой, а второй — на тренировке перед Йоханом, которому заехал мечом в голову и не успел зафиксировать удар. И вот теперь — третий. Непривычное слово показалось на вкус как полицейские гнилые бутерброды.
Алан остановился, быстро повернулся. Пару раз сморгнул.
— Извиняю, — просто сказал он — похоже, с жутким облегчением. Кажется, ему этого-то и было надо, удивленно осознал Фил, встречаясь с ним взглядом; глаза у него были точь-в-точь как у Рика, и это было очень жаль.
— Ладно… Можем пойти в твою церковь, все равно делать пока нечего. Только ненадолго.
— Месса короткая, — тихонько сказал Ал, опять отворачиваясь. А что, собор — не самое плохое место отдохнуть и поразмыслить. Там по крайней мере есть лавки и крыша над головой, а на улице, похоже, скоро опять будет дождь. Солнце сияло вовсю, но уже в разрывы бегущих облаков, и среди этих облаков попадались сероватые и неприятные, а с запада наползала совсем уж подозрительная темно-серая дрянь… Я посижу там и попробую отдохнуть, наверстать упущенное за ночь, подумал Фил, меряя шаги, а цыпленочек пусть проявляет свое благочестие, сколько ему влезет. Почему если кто-то говорит некоторые вещи вслух, мне всегда кажется, что он врет?.. Похоже, именно за это, а не за общий идиотизм подхода к жизни, я и съездил по физиономии бедному дураку… Ладно, придется терпеть. Ради тебя, Рик, хотя надежды и мало, подумал Фил, сжимая твердый металлический знак, кольнувший ладонь даже сквозь кожаную куртку.