“Совсем как мальчишка попался. И чего ты поперся?” – корил себя Андрей.
– Я Соколов, командир противовоздушных. Пятьдесят лет здесь живу, если вы местный, то должны знать меня. Повторяю: не стреляйте.
– Андрюша, ты что ли? – отозвался низкий старческий голос. – Ты в своем уме?
– В своем… - Запнулся Соколов, и, смекнув, продолжил: – Обаму выбрали на второй срок, шестью восемь – сорок восемь, сейчас двадцать девятое ноября две тысячи двенадцатого года, половина десятого. Достаточно?
Последовала пауза, и старик лаконично ответил:
– Достаточно.
Арнольд Шторн был местной достопримечательностью и не только потому, что весной двенадцатого ему стукнуло девяносто. Судьбы таких людей нередко ложатся в основу романов и сценариев для кинофильмов. Однако о жизни старого Арни, как ласково называли его жители городка, знали немногие, а ровесников у него и вовсе не осталось.
Старик старался не волноваться и вдыхать сжатый воздух из больших баллонов за его спиной как можно реже. Повышенный уровень кислорода кружил голову, и дабы отвлечься от мысли, что в темноте кладовой медленно разлагается дюжина трупов, Шторн вновь и вновь погружался в далекие воспоминания.
В сорок первом Арнольд окончил Баварскую Техническую Высшую Школу, позже переименованную в Мюнхенский технический университет. Учебное заведение вселило в молодого человека веру в будущее. Ведь даже сам Вильгельм Мессершмидт читал ему лекции. Однако надежды его не оправдались. Мир был охвачен огнем войны, и, получив инженерские корочки, Арнольд был вынужден отправиться на фронт.
В июле сорок первого под Оршой грянул гром. Реактивная батарея капитана Флерова дала свой первый залп, и лучшие инженеры рейха были отправлены изучать захваченные образцы новой техники врага. Сталинский орган, так прозвали немцы русские Катюши. В число лучших затесался и молодой специалист по фамилии Шторн. Экспериментальное конструкторское бюро было развернуто в захваченном Минске и вплоть до третьего июля сорок третьего, когда командование приказало всем покинуть город, Арни трудился в столице БССР. Эвакуация прошла не очень успешно. Поздно их предупредили, и самолет Арнольда был подбит. Весь в дыму, приземлился он на поля под Минском.
Далее был плен. Допросы, бесчисленные переезды из округа в округ, из комендатуры в комендатуру. Менялись следователи, а вместе с ними и методы допроса и, в конечном счете, вердикт: труд во благо Советам. Образованных, полезных государству пленных, не истребляли и даже не отправляли в лагеря. Коммунисты умело использовали их знания, и по иронии судьбы на принудительные работы Арнольд Шторн вернулся в Минск.
Первые пять лет – на правах раба. Затем - паспорт советского гражданина, а еще чуть позже – любовь советской девушки. Вот что получил немецкий инженер от этой земли. Первое время Шторн работал консультантом по техническому оснащению на Дормаше. Затем была работа на военно-воздушные силы. Проект по усовершенствованию бортовых самописцев. В пятьдесят девятом “черные ящики” и забросили его в молодой и по тем временам ультрасовременный аэродром Шаталово. Здесь он и пустил корни и Людмилу (которую он встретил в Минске), объявил своей женой.
Кроме работы на авиацию Шторн успел поучаствовать и в разработке инфракрасных систем пеленгования для ракетных войск и даже в проектировании устройств контроля первого энергоблока Смоленской АЭС. В общем, богатой была его жизнь. Арнольд пережил свою жену, которая оставила ему троих замечательных детей, а те, в свою очередь, внуков. И вот вчера, двадцать восьмого ноября две тысячи двенадцатого, немецкий инженер, ставший советским гражданином, пережил и остальное человечество. В масштабности катастрофы он не сомневался.
– Не стреляйте. – повторил забавный полковник, за которым следил Шторн последние десять минут.
– Ты в своем уме? – ради шутки спросил Арнольд и еле сдержался, когда Соколов принялся лихорадочно перечислять факты из различных областей знаний.
– Достаточно. – остановил офицера старик.
Соколов встал с поднятыми руками, но никого не увидел.
– Дедуля? Арнольд? Я надеюсь, вы не забыли, что я человек? – перестраховался полковник.
– Я что тебе, маразматик какой? – донеслось из-за двери, куда вели кровавые следы. – Сейчас, погоди, выползу. Темно, как в одном месте.
Дверь открылась, и из проема начало выходить что-то оранжевое с большой головой и старой берданкой наперевес. От неожиданности Андрей чуть было не спустил курок Калашникова, но Арнольд вовремя пробасил:
– Дружок, дуло то отведи, не то закончиться наша встреча.
– Простите, – спохватился полковник, – просто не каждый день человека в оранжевом скафандре увидишь. – улыбнулся старику Соколов, и в сердце его защемило.
– Погоди с объятиями, – перебил радостные мысли полковника Арнольд. – У меня и для тебя комплект есть. Только поменьше вопросов, я все чуть позже объясню. Пока просто оденься. – сказал старик, вытаскивая из темноты кладовой, внушительного размера ящик со знаком радиации.
Доверившись старому немцу, полковник начал было надевать скафандр, поверх своей одежды, как Шторн остановил его.
– Нет, на голое тело. Одежда заражена.
– Дед, температура же градусов тридцать ниже нуля. Глупо будет после всего от холода помереть. – запротестовал Соколов.
– Одень, говорю, на голое тело. Ткань не пропускает ни тепло, ни холод. Просто поверь мне. – устало ответил Арнольд.
Полковник застегнул последний замок на поясе поверх которого щелкнул еще один – для герметичности первого. Комплект был на удивление полным, и Соколову прежде не доводилось видеть такие костюмы. На спине – аппарат со сжатым воздухом, на голове – большой шлем с двумя фонариками по бокам и системой радиосвязи внутри. И даже странные тяжелые трусы и стельки входили в ярко-оранжевый комплект.
– Что ты знаешь о радиации? – задумчиво спросил Арнольд, когда они уселись на скамье в первом ряду храма, прямо напротив алтаря.
– Ну не могу сказать, что имею глубокие познания в этой области.
– Валяй, расскажи все. – попросил Шторн, и Андрей понял, что старику лучше подыграть.
– Ну, в результате распада ядер возникает ионизирующее излучение, – начал полковник. – Насколько я помню, этого самого излучения бывает три разновидности: альфа, бета и гамма. Альфа – самые тяжелые частицы, бета – поток электронов и гамма – фотоны. Наиболее опасное вроде бы гамма излучение, так как проникающая способность фотонов…
– Неплохо для вояки, – перебил старик разгорячившегося Соколова. – А уровень радиации в чем измеряется, знаешь?
– По-моему, есть разные единицы. Помню только Кюри и Рентгены. – задумался Андрей.
– Да, да…. Еще Зиверты и другие. Но нам они абсолютно не нужны. В общем представление у тебя имеется, тогда начнем. – произнес Арнольд, доставая из чемоданчика, где был упакован скафандр полковника, небольшое устройство.
Прибор был как и костюм, ядовито-оранжевого цвета и состоял из двух частей: коробки, похожей на ручное радио с аналоговой стрелкой и шкалой посередине, и небольшой черной трубки, соединяющейся с ящиком спиралевидным проводом.
– Это счетчик Гейгера. – указывая пальцем на аппарат, пояснил Шторн.
– Он измеряет уровень ионизирующего излучения в рентген-часах. Норма – около двадцати микрорентген в час. Теперь смотри. – сказал старик, включая прибор.
Стрелка счетчика начала подниматься. И когда перевалила за отметку ”четыреста”, по коже Соколова пробежал холодок.
– Да, почти шесть сотен. И это в помещении. – увидев страх в глазах полковника, подтвердил Арнольд и добавил: – Вот поэтому-то без костюмов пропадем.
– Откуда они у вас? Нет, я конечно слышал, что в начале девяностых вы работали над Смоленской электростанцией, но целых два комплекта? – поинтересовался Андрей.
– Слушай полковник, не строй из себя глупца. Ты же знаешь, как устроен мир. Мы работали над станцией, вкладывали свое время и силы. И неужели ты думаешь, что те, кто создавали этого ядерного гиганта, не позаботились о своей собственной безопасности? Там же чертовых четыре энергоблока! – грубо ответил Арнольд, и, кивнув на стрелку счетчика, старик добавил: – Скорее всего, причина кроется именно в них.
– И сколько мы так протянем, если это второй Чернобыль? – смотря на большое распятье висящее за алтарем, спросил Соколов.
– Не переживай, долго. Все-таки от станции порядком километров и костюмы грамотные. – успокоил полковника Арнольд. – Это РЗК, костюм для тушения пожаров на зараженных объектах. Температуру выдерживает до тысячи градусов, есть баллон сжатого воздуха, радиосвязь, которая сейчас отчего-то не работает…
На мгновение старик задумался, словно потеряв нить разговора, но тут же спохватился и продолжил:
– Бета излучение гасит в восемьдесят раз, гамма – в пять. С такой штукой меня уж точно переживешь. – закончил Арнольд шуткой.
– Понятно, я читал про закон “семи”. Через двое суток уровень фона значительно спадет, не так ли? – вспомнил статью из одного научного журнала полковник.
– А ты мне все больше нравишься, – похлопал Андрея по плечу Арнольд. – Смышленый. Я слыхал про твои фокусы. Про то, как ты гостей из Москвы встречаешь. Тогда еще понял, что человек ты непростой. – отклонился от темы Шторн.
– Да, да, спасибо. Вы не ответили на мой вопрос. – напомнил Соколов.
– Все верно. Через сорок девять часов уровень радиации спадет во много раз. И еще через два по семь, только уже дней от первоначального фона останется десять процентов. – сказал старик и вдруг задал неожиданный вопрос: – Ты веришь в Бога?
Полковник проследил за взглядом Арнольда, направленным на вырезанный из дерева образ Христа.
– Нет. Это не объяснение. – твердо ответил Андрей.
– Похвально. Малодушные найдут ответ именно в нем. И если кто и выжил, то нас ждет смута. – всматриваясь в страдальческое лицо Иисуса, произнес Арнольд.
– Давайте не будем забегать вперед. Расскажите, что произошло. Что вы видели и что думаете по поводу случившегося. В свою очередь, я поделюсь своими мыслями. Нам нужно что-то делать. – отвлек Арнольда полковник.
– Ты прав. Что ж, вот как это было…
И Арнольд Шторн не спеша, вдумчиво и по порядку расписал все, что с ним случилось до встречи с Соколовым. В отличие от рассказа сержанта, старый немец постарался не пропустить ни единого момента.
Глава 10. Записки с того света: Половина первого
Дневник Дмитрия
…Окровавленная пасть лифта открылась, и тягучий скрип стальных створок унесся в темноту коридора. Сказать, что после инцидента наверху я пришел в норму – солгать самым отвратительным образом. Здравый смысл кричал, что все могло привидеться, но это было не так: залитая кровью, полуголая Катя лежала посреди кабины. Глаза девушки беспрестанно двигались, время от времени закатываясь, обнажая белки. Никогда раньше я не видел такого взгляда, что он выражал, я не могу сказать и сейчас. Возможно, чувства поглотившие девушку были страшной смесью из животной ненависти и сильной неутолимой страсти. Быть может слова, обозначающие те чувства, мне и вовсе неизвестны.
Её лицо оставалось неподвижным, а мраморный цвет делал его еще более гротескным. Остальное тело, казалось, жило отдельной жизнью. Обнаженная грудь, вся испещренная царапинами и кровоподтеками вздымалась, легко покачиваясь, и медленно опускалась. Руки двигались хаотично. То скребя изломанными ногтями по кафельному полу, оставляя кровавые полосы на нем, то создавая свежие царапины, проходились по нагому телу.
Даже сейчас, находясь в относительной безопасности, меня трясет от тех странных моментов в недавнем прошлом. Моя ночная муза, девушка о которой я грезил, в тот момент не была человеком. Во всяком случае, Катя тогда была не больше, чем сосудом с чужеродным наполнителем. Дьявольский танец полуголого, залитого кровью и истерзанного собственными руками тела, притягивал и возбуждал.
Завороженный тем зрелищем я попал в ловушку. И последнее, что я помню перед страшным пробуждением, был тот танец на кафельном полу окровавленного лифта. Отдельные осколки общей картины, временами пытаются прорваться сквозь пелену забытья, но тут же, что-то их яростно гасит. Возможно это и к лучшему. Возможно, мне не стоит помнить, что творили мои руки в моменты беспамятства, которые стали приходить все чаще после того проклятого лифта. Возможно, человек попросту не может сохранить такие чудовищные воспоминания и остаться в здравом уме. Поэтому мозг превращается в печь, которая мгновенно сжигает все это. И быть может, эти редкие вспышки безумия позволили мне оставаться в сознании все остальное время.
Найти подходящее слово, дабы обозначить те кошмарные мгновения, задача непростая. Для себя моменты эти я назвал Темнотой, или если хотите, Тьмой. Конечно, память была не в силах спрятать от меня все, и редкие лучи света изредка пробивались сквозь густую темноту. Так, например, я точно помню, как снимал со стены лифта огнетушитель, как бил бездушное тело девушки, и свой дикий крик, наполненный искренним восторгом. Следующий кадр: и вот в припадке необузданной страсти я целую то, что еще недавно было красивым женским лицом. Еще вспышка: и вот, мои руки, сжимающие маленький швейцарский ножик, с дьявольской тщательностью рвут плоть бедной девушки от паха до брюшной полости. А дальше была тишина.… Не меньше часа пробыл я без сознания. Содеянное казалось настолько нереальным, что отойдя на пару шагов от проклятой кабинки, я уже сомневался в недавних видениях. Но, к сожалению это было так…
Дневник Елены
Боль пронеслась от кончиков пальцев до корней волос. Боль проникла в каждую клеточку моего тела, достигла своего пика и резко остановилась в области живота. С того момента боль стала моей верной спутницей.
Да, именно ребенок от моего столь неудачного брака вызвал ту острую боль. В своих размышлениях я пришла лишь к одному ответу. Смерть не поглотила меня целиком и при ее порывах я удерживала сознание наплаву. Однако второй, растущий во мне разум, по всей видимости, был в ее руках.
Когда я очнулась, кровавое действие приблизилось вплотную к сцене. Сладострастные стоны погибающих людей сотрясали воздух, но я поспешила покинуть тот театр смерти. Дьявольская пьеса вовсе не нуждалась в моей игре, и я не спеша начала спускаться в зал. Оказавшись внизу, я бросилась к стене актового зала, намереваясь вдоль нее проскользнуть к выходу.
Последний раз осмотрев людей под сценой, я попробовала найти глазами Игоря, но людская масса стерла отдельные лица, все сливалось. Где-то на краю зала взгляд остановился на знакомом силуэте. Нет, тогда я не нашла мужа. Я увидела Анжелу.. Девушка была на периферии происходящего ужаса, она сидела на полу и качалась в такт своим вздохам. Время тянуть было нельзя. Я направилась в ее сторону и только было открыла рот, чтобы ее окликнуть, как чьи-то руки схватили девушку за горло.