Следы на воде - Лариса Петровичева 10 стр.


      При этом стоит заметить, что раньше Провозвестник внимания на людей не обращал. Никакого. Несмотря на должность, люди да и прочие смертные интересовали Второго архангела примерно так же, как песок под ногами. Листьям древесным подобны сыны человеков; так вот эта фраза исчерпывающе описывала отношение Провозвестника к невечным: стоит приглядеться к ним, как их уже нет. При этом небожители с интересом относились к культуре и истории сметрных, поскольку не имели собственных; выражение Ars longa Vita brevis придумано было Стратегом и быть в курсе литературы и музыки невечных считалось среди Высших хорошим тоном. Круговорот же душ во Вселенной представлялся архангелу настолько заурядным процессом, что на него не стоило тратить время в принципе. И поэтому Стратег, от которого ничто не укрывалось (его многочисленные агенты работали на диво бодро), узнав о Лизе, подошел к Провозвестнику, демонстративно возложил длань тому на лоб и осведомился: Jibbril, друг мой, вы часом не больны?, на что он абсолютно серьезно (так как шутки в свой адрес не воспринимал) сказал: Нет, Beshter, часа у меня нет. А это что, заразно? и, не дождавшись ответа слегка ошарашенного Главы Совета, ушел по своим делам. Стратег укрепился в убеждении, что Провозвестник на тяжелой работе рехнулся умишком, и совершенно по дружески отстранил его от трудов праведных, отправив отдыхать на Седьмое небо на целых две недели.

      Дружба Подружитесь с Ангелом Смерти, рискните попробовать, каково принимать свою Участь из рук друга. Лиза мечтала об этом как о высшей милости видимо, поэтому ходили о ней в городе нехорошие слухи, а родная мать по пьяному делу обзывала ведьмой. Еще бы: соседка, старая сволочь, Богу душу отдала, назвав Лизу сучкой иди доказывай, что не порча, а срок подошел. Лиза и не доказывала. Ее теперь мало что интересовало, кроме Провозвестника, кроме того, что он давал ей.

      Ученица Смерти. Любимая ученица. И что-то большее, неназываемое. Освобождение? понимание?

      Провозвестник поднял руку и несколько раз провел по пустоте ладонью, словно стирал с доски ненужную запись. По его требованию вакуум закипел, задымился, переставая быть вакуумом, сгущаясь в Зеркало. Лиза, приказал Провозвестник, и Зеркало послушно показало ему захламленную комнатушку в доме барачной постройки с отстающими от стен обоями и сырыми пятнами на потолке. Лиз полулежала на диване, употребляла под сигарету Анну Каренину, и чтиво ей не нравилось. За стеной, судя по всему, трахались; Лиза косилась в сторону с неудовольствием. Кавалеров у мамаши-алкоголички было немерено, попадались среди них такие персонажи, что просто вызов разуму, но на Лизу никто и не пробовал посягать: ведьма ведь, чтоб почернел и отвалился это ей запросто.

       Привет, сказал Провозвестник. Благодать с тобой.

      Лизи от радости аж подпрыгнула на диване с восторженным взвизгиванием. Сколько они не виделись три месяца? четыре?

      Он невольно ею залюбовался. Так смотрят на предмет гордости, оценивая и не упуская ни единой черточки, с внутренним торжеством: это принадлежит мне. Это создал я сам. Радость Мастера, творца играла в улыбке на губах Провозвестника.

       Jibbril!

      Единственная смертная, знавшая его истинное имя.

       Как дела, девочка?

      Девочка Двадцать два года, рост метр восемьдесят пять, девяносто килограммов живого веса и румянец во всю щеку похожа на подругу Ангела Смерти?

       Сессия, вздохнула Лиза и продемонстрировала Провозвестнику книгу. А так все Все.

      Ей хотелось сказать о многом. О том, что она устала жить тут и так. О том, что у нее снова депрессия, из-за него, кстати четыре месяца и семь дней молчания, это как? О том, что впрочем, не надо. Если все происходящее необходимо, то так тому и быть.

       У меня для тебя подарок, Лиза.

      Она подалась вперед, словно ребенок, увидевший Деда Мороза. Подарок? У тебя? Для меня?

      Ей не дарили подарков с десяти лет.

       Улица Советская, дом сорок пять, квартира семь. Твоя личная берлога. Три комнаты. Евроремонт. Барахло. Все тебе.

      Провозвестник ощутил в ладони металлическую тяжесть, и в тот же миг к ногам Лизы упала связка в четыре ключа. Домофон, входные двери, почтовый ящик. Дом из приличных.

      Лиза не шевелилась. Наверно, не верила своим глазам.

       У подъезда джип. Тоже твой. Водить тебя, помнится, крестный научил, когда еще не пил, еще одна связка ключей с противоугонным брелком брякнулась перед Лизой. Вещей много не бери, в квартире все есть. Так, зачетка паспорт полис. Эти, он мотнул головой в сторону, имея в виду Лизину маман с хахалем, не скоро освободятся, а как выйдут, то только рады будут тому, что тебя нет.

      Лиза подняла голову, и Провозвестник увидел, что она плачет. Впервые с того момента, как очнулась после аварии в больнице и заревела белугой: не хочу! Забери меня, Jibbril! Не хочу сюда!

      Естественно, никто не понял, кого и о чем она просит. Только повидавшая всякое старая санитарка заподозрила что-то, но свои догадки предпочла держать при себе. Умная была санитарка. И не болтливая.

       И еще, Лиза У меня есть к тебе просьба.

* * *

      Миша открыл дверь своим ключом.

      Вслед за братом Алина неслышно проскользнула в квартиру. Из коридора виднелся полнейший ералаш в зале: сдвинутые к стене кресла, освобождавшие место для танцев, стол с недоеденной пищей и недопитым шампанским по бокалам, забытый Ольгин шарфик, свисавший с дивана, словно длинный красный язык. Стянув ботинки, Миша прошлепал по ковру и принялся за еду.

       Хороший торт, громко прошептал он. Давай сюда.

      Алина нанизала куртку на крючок вешалки и пошла мыть руки. Гости, видимо, разошлись чуть больше часа назад, родители завалились спать, не утруждая себя уборкой. В мусорном ведре валялись темно-зеленые бутылочные осколки веселье, по всей видимости, удалось на славу.

       Аль-ка!

      Наскоро вытерев руки, Алина прошла в зал и села на диван. Миша, радостно поедавший кусок торта, пододвинул ей тарелку с остатками салата оливье. Ничего себе остатки, пятерых накормить можно. Мама более всего боялась, что гости уйдут из-за стола голодными.

      Судя по количеству блюд, в этот раз гости натуральным образом обожрались.

       У Олега пищи мало, произнес Миша с набитым ртом, перефразировав известную строчку из Пушкина. Она теперь больше на духовный хлеб налегает.

       Что, вообще не угостил? изумилась Алина.

      Миша помотал головой.

       Ну почему вообще Было что-то из крабовых палочек, курица жареная торт какой-то, он облизнулся и взял из вазочки апельсин. Пиво, опять же В общем, если на всю ночь, то мало.

      Рыжая шкурка подала в тарелку неровными ломтями. Алина жевала салат с подчерствевшим черным хлебом.

       А ты как?

       Ну Алина помолчала, освобождая рот. Свинина с сыром. Сельдь под шубой. Курятина по-индийски. Нарезки. Картошка фри. Салат трех видов.

       Мать моя ведьма, раздумчиво пробормотал Миша, слизывая с пальцев сок. И что, всю ночь только и ели?

      Алина выразительно на него посмотрела.

       Вообще-то я у Лены была.

      Миша сунул в рот сразу четыре апельсинные дольки и взглянул на сестру исподлобья.

       И чего я с тобой не пошел Но ты вроде к Максиму собиралась.

       Это ты так решил.

      О том, что до утра она просидела с Дэном на крыше единственной в городе семнадцатиэтажки, выпив три бутылки пива и не проронив ни слова, Алина предпочла промолчать. О том, что она за это время передумала, тем более.

      Помолчали. Миша жевал апельсин без единой мысли в голове. Алина доела салат и осторожно перетащила на тарелку кусок торта. Очень вкусно. В еде товарищ депутат Мазер знает толк. Бисквит так и тает во рту. А с вечера она была в таком состоянии, что совершенно не замечала ни людей, ни вещей и даже вспомнить не может, что было до наступления Нового года. Впрочем, нет, может: рука Мазера под столом на ее колене.

       Ну что, с наступившим? из бутылки Миша выцедил шампанское на два полных бокала и пододвинул один из них Алине.

       С наступившим.

      За ночь шампанское совсем выдохлось, но еще одним принципом Миши было не давать пропадать добру. Осушив свой бокал, Алина вернулась к торту. Какое счастье, что телу нет дела до проблем души, и оно просто хочет кушать, как и положено молодому растущему организму, которых провел всю ночь на улице и изрядно замерз.

       а вниз горели фонари и светились окна, и впереди сияла гирляндами Главная Елка города, возле которой вовсю шли народные гулянья, и трещала пиротехника, делая площадь похожей на поле боя все далеко-далеко, недостижимо, неважно. А над головой ветвились металлическим лесом антенны, а выше были звезды. Невидимые из-за туч и огней, но, тем не менее, ты знала, что они там

       И наши тоже неплохо посидели судя по всему.

      Миша усмехнулся.

       Судя по всему, Мазер-факер в глубоком обломе. И вроде бы все ему благоволило, а вот на тебе

      Алина выразительно скривилась.

       Глаза б мои его не видели, знаешь развратника старого.

       Двадцать шесть лет, заметил Миша.

       И черт бы с ним.

       Кстати, разделавшись с апельсином, Миша принялся за селедку под шубой. Общепринятый порядок приема пищи ему не нравился, и Миша ел то, чего ему хотелось в данный момент, если что, то есть статья в у-ка-рэ-фэ. Как раз про старых развратников.

       Учту, сказала Алина и взяла пирожок. В пирогах мама знала толк: тонкое тесто, сочная начинка и главное размер чуть ли не с тарелку. Неудивительно, что гости их смели, оставив только две штуки, да и то потому, что больше не лезло.

      А потом Алину угораздило посмотреть в зеркало.

      Зеркало занимало почти всю стену. Оно досталось Алтуфьевым на распродаже по удивительно низкой цене, хотя папа, антиквар-самоучка, уверял, что на самом деле оно стоит немерено. И сейчас Алина видела в нем не привычное отражение комнаты, а какой-то, что ли, склад маленькое окошко и ящики, ящики, ящики, большие и маленькие, деревянные и картонные, всякие. На одном из них сидел человек, строгий, аккуратный юноша в круглых черных очках. Заметив, что Алина смотрит на него, он улыбнулся и помахал ей рукой.

      Алина зажмурилась и помотала головой. Салат перевернулся в желудке и медленно пополз на выход, к горлу.

      Юноша поправил очки и кивнул, так, что это вполне могло сойти за поклон.

       Не хотел вас испугать, промолвил он. Алина сглотнула, сдерживая тошноту. Привиделся ей огненный силуэт с распростертыми крылами, выросший вдруг из фигуры юноши, и само по себе пришло имя: Корат.

      Миша ничего не видел. Не отрываясь от селедки, он нашарил пульт, и Сердючка радостно объявила, что все будет хорошо. Алина поднесла руку ко рту и побежал в туалет.

      После рвоты накатила такая слабость, что она сползла по стеночке на пол, и, когда на ее плечо легла тонкая, почти невесомая рука, не смогла даже вскрикнуть.

      Свои очки Корат снял и теперь смотрел прямо перед собой невидящими бледно-голубыми глазами. Почему-то Алине казалось, что касаясь ее, ангел подпитывается, заряжается, словно сотовый телефон.

      Она выпрямилась. Не хотелось быть перед ним на корточках. Рука соскользнула по Алининому плечу. Сжала ее ладонь.

       Зеркала, сказал Корат. Подобные мне пользуются зеркалами для перемещения по мирам. Поэтому если я вам понадоблюсь, откройте пудреницу и позовите. На худой конец сойдет даже полированный стол.

      Алина не знала, что сказать. Снова, уверенно и упрямо толкнулась мысль о сумасшествии.

       Вы совершенно здоровы, мгновенно откликнулся Корат. Я пришел сказать, что вам незачем беспокоиться в любом случае вы имеете право на выбор, это признают даже такие твердолобцы, как Провозвестник.

      Алину качало. И раз-два-три, мы плывем на корабле, и три-четыре-пять, палуба уходит из-под ног.

       Но я очень прошу вас: будьте осторожны. Выбор может спасти, а может и погубить.

       Я не хочу быть богом, прошептала Алина. Корат кивнул.

       Совершенный, не мне вам говорить, кем быть. Просто подумайте ибо решение будет окончательным.

      Ангел улыбнулся и вынул из нагрудного кармана очки. Аккуратно надел их, поправил волосы и сказал:

       Если вас интересует судьба Узиля, то он жив и здоров, правда огреб не по-детски, если выражаться, как люди

      Тута дверь бесцеремонно рванули и открыли. Корат исчез с легким хлопком, отразившись, видимо, в собственный очках, а Алина увидела родителей.

      В гневе. И в ужасе.

      Еще она увидела то жаль, что не в человеческих силах было испаряться по-ангельски в иные миры. Сердце стукнуло и обрушилось куда-то в невообразимую глубину, чтобы вернуться после семисекундной паузы и задолбить в ребра с бешеной скоростью, срывая дыхание.

      Мама держала в руках дневник Алины, и ее лицо было просто неописуемым. Из зала вышел Миша, глядя изумленно и непонимающе.

       Готово дело, сказала мама. Спятила.

      И из ее глаз хлынули слезы.

* * *

      Алине хотелось умереть.

      Жизнь в психиатрической клинике не давала такой возможности.

      Дурка была хорошая, одна из лучших в стране. Семь корпусов старинной постройки (богоугодное заведение основали купцы Гребенщиковы за пятьдесят лет до первой русской революции) располагались за городом, в полях, что вероятно должно было вселять покой в душе помешанных. По всей видимости, тому же способствовали решетки на окнах, постоянный контроль со стороны медперсонала, уколы и терапевтические беседы с врачом.

      Врач был молодой, белый и гладкий, словно снежная баба. Он все время улыбался и крутил толстое обручальное кольцо на безымянном пальце (проблемы в семейной жизни, если верить Фрейду). Будем лечить, безмятежно заверил он Алтуфьевых старших. Считает себя богом н-да, шизофрения, конечно дурная наследственность Вылечим! А дневничок оставьте, я ознакомлюсь подробнее. Алина представила, как его пухлые пальцы будут перелистывать страницы, и это было так похоже на вскрытие, препарирование, что она расплакалась.

      Ей сразу же сделали укол.

      Уколов было много. От них Алина тупела и впадала в полусонное оцепенение, напоминая самой себе осеннюю муху на окне, которая едва перебирает лапками. В таком полутрансе она сидела на койке и смотрела на стену, туда, где отслаивалась краска: вот пятнышко ближетак близко, что застревает соринкой в глазу, а вот оно удаляется совсем не видно. В голове царил какой-то молочный туман, а мысли безвольно корчились и оседали хлопьями пепла.

      Когда лекарство переставало действовать, и мир прояснялся, Алина принималась лихорадочно размышлять о том, что же делать весьма актуален был в дурдоме извечный вопрос русской интеллигенции. Побег, как выяснилось, был нереален. Легче было рвать когти из тюрьмы Алькатрас, чем из дурки: решетку не перегрызть, кругом охрана, двери на ночь запирают, а санитарки весьма субтильные с виду дамы обладали недюжинной силой. Захватить заложника и прорываться с ним? А чем, простите, его захватывать, пальцем? И далеко ли можно убежать в тонкой больничной пижаме по сугробам и в мороз?

      Убедившись таким образом в невозможности побега, Алина стала думать о самоубийстве. Утопиться в душе? слишком мучительно, да и медленно; к тому же Алина всегда боялась утопленников, с тех пор, как в пять лет на ее глазах одного вытащили из прудика за дачным поселком устал сосед терпеть жену и тещу. Украсть в столовой ложку и заточить о стену? ага. Заодно объяснить постоянно присутствующей в палате сиделке, зачем это нужно, и попросить подержать руку нелегкое дело резать вены. Сам собой напрашивался уход во Внутренний Космос это идею Алина отвергла сразу же. Конечно, это легко. Даже приятно. Очень спокойно. Однако означает, к сожалению, только одно: кому. Лежать деревяшкой неведомо сколько времени и ходить под себя, чтобы потом в лучшем случае помереть окончательно, либо а это уже гораздо хуже ожить, превратиться в растение, которое нужно подкармливать, проветривать и просушивать; радостно пускать пузыри и ничего не соображать. Для такого варианта Алина была слишком брезглива.

Назад Дальше