— Да успокойтесь вы!
И думает: «Я слышал, слышал об этой проклятой способности, но не верил. Как изобретатели смогли увязать телепатию и гипноз с такими новинками, как его жилет и каска?.. Не постигаю».
…Я — ходил.
В воздухе стыл голубой дождь сетки. Ночники ползали по ней. Разевая рты, они бросали звуки в меня (криком они убивают пищу). Они раздувались, они чуть не лопались от усилий. Мелькали языки, дрожали мембраны. Свет и звал и убивал их. Умирая, они скатывались по сетке в ров. Там их кто-то пожирал, хрустя и чавкая.
Вот белая плесень стала вползать по сетке. Она совала ложноножки во все ячеи. Сейчас она вольется внутрь. Но щелкнул электроразряд (автореле!), и она упала вниз большой мучнистой лепешкой.
…Я ходил. Глубокая ночь, светилась равнина.
Биостанция поставлена на самом высоком здешнем холме. Я видел голубое свечение равнины, а в нем холмы в виде темных вздутий.
Они вливались в небо кронами деревьев.
Пустынные места… Выходит, они не были пустынными.
За четверть диаметра от нас, на западе, была колония (в ней Зло), там жили люди, прилетевшие с планеты Виргус. Тайно от нас (почему?) колония основана три месяца назад. Я займусь ее делами, я раздавлю Зло. Такова моя цель.
…Утром я пойду в колонию. Мне нужна помощь в дороге, нужен Тимофей с его собаками, необходим «Алешка». Согласится ли Тим?..
Ничего — уговорю. Как он там? Лежит, закинув руки за голову. Вот думает о моем превращении. Затем некоторое время поразмышлял о судьбе щенят Джесси — их нужно отнять у матери и переводить на нормальный режим. Спасибо за такое соседство, Тим! Вот улыбнулся в темноту — воображает себе лица коллег, когда он вернется к ним через пять или десять лет с Люцифера… Думает о Дарвине и Менделе.
— Я вас перепрыгну… Обоих… — шепчет он. (Я не верю себе: скромняга Тим — и такое.)
— Спи, спи, милый Тим, завтра ты дашь мне собак и поведешь машину. Сам.
А теперь Люцифер…
Ты алмаз среди венка мертвых планет этого солнца. Ты обмазан Первичной Слизью, тебе еще предстоит сделать из нее отточенно прекрасных зверей, насекомых и рыб (это только эскизы — моут и прочие). Но твою, Люцифер, судьбу могут исказить виргусяне.
…Штарк! Я вижу тебя, вижу твой черный профиль. Ты словно вырезан из бумаги — в тебе сейчас два измерения. Мне еще предстоит уточнить, насколько ты глубок. Поберегись!
Ты держишь в руках сейсмограмму. Ты знаешь: садилась ракетная шлюпка, и озабоченность морщит твой покатый лоб… Жалеешь, что не был готов к такому быстрому повороту дела?.. Ищешь новые возможности?..
Думаешь такое: «Мне дорого время. Нужно год-два-три повертеть шариком, и тогда все убедятся в моей правоте и силе и примирятся».
…Тимофей, славный мой человек. Ты не можешь уснуть? Спи, спи… до утра. Позавтракав, ты предложишь мне себя и собак. А еще мы возьмем ракетное ружье.
Его понесет Ники. Решено?
Я прошел в дом. Храпел Тим, глядели на меня, жались в теплую мягкую кучу собаки.
Милые, добрые чудаки…
Второй день Аргуса
За десертом Тимофей огладил бороду, защемил в кулаке, дернув ее вниз, спросил:
— Что намерено делать сегодня ваше величество? Сидеть здесь незачем. Ты что, решил пребывать в Аргусах вечно?
(«Сейчас ты предложишь помощь».)
— Видишь ли, — сказал Тимофей, кося глазами (я прикрыл рот салфеткой), — ты рад полученному могуществу, оно есть, мне снились всю ночь твои распрекрасные очи. Но, голубчик, за могущество дорого платят. Я слышал, этот жилет… Короче, тебя невозможно убить. Это ложь. А все-таки безопасно ли долго носить на себе вещь таких странных свойств? Посему бери меня, собак, карету. Ты хоть приблизительно знаешь, где эта треклятая тайная колония? Узнаю сопланетников, всегда ерундят.
— Я вижу. Понимаешь — я вижу место, ландшафт, особенности. Но не координаты, конечно.
— А найдешь на карте?
— Запросто. Там развилка реки и плато с выходами синих горных пород.
— У меня есть фотокарта, я даже разбил координатную сетку. Примерно, конечно.
Тимофей стал открывать ящик за ящиком, разыскивая карту (у него всегда беспорядок). Говорил в то же время:
— На собак надену суперы.
«…А сейчас ты мне расскажешь о Штарке и Гленне. Они с твоей земли».
— Занятно, — говорил Тим, роясь в ящике. — Мелькнуло имя — Штарк… Звать Отто?
— Плюс Иванович… Сутулый, быстрый, подбородок и нос образуют профиль щипцов.
— Вспомнил! Встречал — эгоцентричная штучка. Но зачем ему делать зло?
…Властолюбие? — рассуждал Тимофей. — Пожалуй, есть. А еще стремление всегда настоять на своем. Вот его фразочка: «Тысячу раз скажу, а продолблю в голове дырочку». Мозг какой-то безводный — формулы, принципы, системы. И вдруг короткое замыкание и загадка поведения. Он выступал со статьями о колонизации планет. Гленн… Это сторонник биологической колонизации… Вот карта, чертовка! Хирург-селекционер, будущая знаменитость, мой враг и, наверное, гений.
Тимофей достал папку, развязал шнурки и бросил карту на стол, поверх посуды.
— Да, мы с Гленном враги. Я наблюдатель, я хочу на каждой планете все сохранить неприкосновенным, он же тянется все переделать. Самоуверенный тип, не люблю.
Карта была тимовская, неряшливая, самодельная. Но съемка вполне прилична.
Мы нашли реку и синее плато.
— Километров тысчонок пятнадцать-двадцать, — говорил мне Тимофей, меряя пальцами. — Вылетаем в девять? Тогда спешим, туман поднимается.
Когда все решилось, я почувствовал новый голод.
Я стал брать и доедать все со стола: бутерброды, паштет, куски сахара.
Тимофей озабоченно глядел на меня:
— У тебя сильно повысился обмен, хорошо бы тебя проверить калориметрически, — бормотал он. — И надо с собой взять всего побольше. Найдем еду у колонистов?
— Конечно. Но Штарк, знаешь ли, что-то мудрит с автоматами.
— Ври больше! — выкрикнул Тим. — Будто видишь.
Я — видел.
Жуя, я видел плоскогорье. Вдруг дым, обрывки пламени — я отшатнулся. Из дымного (видимого только мной) что-то косо взлетело, пронеслось по небу, исчезло. А вот смеющийся Штарк. Он какой-то острый. Пронзительны его нос и длинный подбородок. Он смугл, этот Отто Иванович. Губы тонкие, вобранные внутрь их краешки. И все — нос, подбородок и глаза — имеет въедливую, шильную остроту. Вот махнул рукой и задумался, заложив ладони под мышку. А то — широкое — бешено несется к нам, обжигая макушки деревьев. Я понял — Штарк ударил первый. Догадался — та птица на узких крыльях, что летала над нами неделю назад, был его робот.
Число 21-е восьмого месяца
(дневник Т. Мохова)
Странные, напряженные дни. Нужно описать их, чтобы не ушли, не были забыты.
Во-первых, колония: отчего я не был предупрежден? Или было оговорено в Совете, что они объявятся нам сами?
Или помешала авария рации? Тогда все ясно — сообщение было, но оно не принято нами, его не повторяли, надеясь на колонистов.
Затем проблема коллективной личности Аргуса. Я предпочел бы провести этот опыт на себе, сейчас же располагаю косвенными данными, ненадежными ощущениями.
Я сразу ощутил перемену в моем друге. Меня заинтересовал феномен неожиданного усиления его личности. (Под рукой не было тестов, я не смог установить коэффициенты интеллекта «до» и «после».) Но «после» Обряда его лоб стал шире и выпуклей, не то расплываясь в моих глазах, не то сияя. Изменился и лицевой угол, глаза приобрели маниакальный блеск. Ходил Георгий быстро, не сгибая ноги в коленном суставе, движения рассчитанные, машинные. Казалось, его толкало нечто, сидящее внутри его.
Что еще? Он стал выше. Это и понятно, рост его увеличился от повысившегося тонуса скелетной мускулатуры. Сжимая (по моей просьбе), он сплющил пружинный эспандер. Артериальное давление повышенное.
Он действительно Звездный Аргус, почти сверхчеловек. Мне тяжело с ним, я словно отравленный — жжет голову, тошнит, слабость в ногах. Он добрый, честный, открытый, но я испытываю смущение и, пожалуй, страх.
В нашу жизнь он принес суету и напряжение.
Утром (после завтрака) он вдруг закричал, что всем нужно лечь на пол. Сам же, схватив ракетное ружье (одной рукой!), выбежал во двор. За ним с лаем и ревом вынеслись собаки всей кучей, щенята Джесси заскулили в своем ящике.
Я вышел за ним.
Георгий крикнул, чтобы я сдвинул сетку. Быстро! Сейчас!
Я включил мотор, и небо открылось, голубое, чистое небо, даже медуз не было. И все крики и суета Георгия показались мне в этот момент такой ерундой.
Вдруг широкая тень пронеслась над домом. Все задрожало от рева двигателей. Упали комья огня, и — боп-боп-боп — вслед этому широкому унеслись три маленьких ракетных снаряда. Их пустил Георгий. Они ушли за крылатым роботом, и за деревьями раздалось еще одно «боп», такое сильное, что упала радиомачта.
— Робота пустил! — крикнул Георгий. — Догадался!
Отдав ружье Ники, он щурился на небо и почесывал шлем.
— «…Параграф третий: тот, кто направляет автомат на человека, заслуживает наказания первой степени», — сказал он. — А точно наведено, у него хорошая карта. О нашей станции он все знал.
— Мерзавец! — сказал я.
— Пойду глядеть на дело рук своих, — сказал Георгий.
Он вышел, и, ничего не боясь, пошел лесом, и, как бы взлетая, прыгал через кусты.
Но какова реакция — сбил эту чертову штуку, выпустил три снаряда с расчетом. А если бы та ударила прямо в дом?.. И мне стало жутко. Я не боялся моутов и загравов, бациллы Люцифера не пугали меня. Но если прилетает робот и поднимает тебя и твой дом в небеса, в этом есть какая-то скверная жуть.
Мой дом… Мне стало жаль его той жалостью, что я порою испытываю к щенятам.
Нет, так дело не пойдет, надо спешить. Я пошел налаживать «Алешку». Осмотрел его — все было в норме — антиграв под напряжением, горючее в баках. Нажал пуск — скарп приподнялся до уровня моей груди. Я погладил его: люблю эту штуку.
«Алешка» — большая рабочая скотина с каютой, с плитой и холодильником.
Я опустил его, выбросил пару дохлых ночников, тряпкой вытер рули управления, похлопал по подушкам сидений — хорошо! Занялся двором — мешали ворвавшиеся во двор всякие летучие, фиолетовые, надоедливые.
Они стрекотали, наскакивали на меня, жала их сверкали, как иглы.
Я мотором натянул сетку. И вовремя — подлетали летающие медузы — красные, синие, желтые. Они красиво плыли, словно древние корабли. Но когда спускались ниже, я видел синюю бахрому их качающихся щупалец.
Новых не было, все прежние виды — пузырчатые, медузы-титаны и пр. Я вывел собак и стал одевать в суперы.
Вот что я здесь люблю (кроме Георгия и зверей планеты) — живое тепло собак.
Во-первых, они моя дальняя родня. Во-вторых, мне сладко их гладить, трогать, ерошить шерсть. Я люблю их мыть, расчесывать, стричь… Так мило касание их горячих ласковых языков.
Но мне стыдно, что я завез псов на эту сумасшедшую планету. Мне хочется просить у них прощения, сказать — простите, вы сражаетесь и гибнете за меня, но без вас я не смогу здесь жить. Мне нужна ваша ласка, ваша бдительность и ваша любовь.
Суперы — бойцовые панцири. Собственно, к обычному я привинчиваю налобник с шипом сантиметров в тридцать (чертовски трудно научить собаку пользоваться им), добавляю шипы на спину и бока — по двадцать штук.
Хотел бы я увидеть рожу моута, сцапавшего мою собаку.
Но прямое оружие собак — автоматические пасти. Работает их челюстями наспинный робот с передаточной механикой страшной силы.
Я одел собак. Они стали фантастически уродливыми и до чертиков опасными. Такими мы и пойдем в колонию.
Вот заскулили, машут хвостами, жмутся ко мне. Ага, Георгий… Он перепрыгнул куст, хлопнул моута по морде.
В руке его широкоствольный пистолет. Итак, война.
— Ты знаешь, — закричал он. — Робот-то здешний. Ни одного клейма!
— Не может быть! (Я удивился.)
— Может!
— А чем так громыхнуло?
— Он нес три ракеты, этот дурак, но у двух отказал механизм сброса. Они и рванули. Кстати, угробили оранжевого бородавчатника. В клочья разнесли!
— Так ему и надо, — бормочу я. — Обнаглел, за собаками гонялся, меня ловил.
Георгий подходит, хлопает меня по плечу. У, какая тяжелая, добрая, страшная рука.
— Радуйся, — говорит он. — Им завтракает желтый слизень с дом величиной.
— Он светится?
— Там и без него светло.
По-видимому, это Большой Солнечник — он живет в роще коралловидных деревьев. Погрузились. Я сел за пульт управления. Аргус угнездился рядом. Он сидел понурясь, словно из него вынули все кости.
Я увидел, как худы и остры его плечи, и у меня сжалось сердце.
Ники влез к собакам.
Я поднял машину над деревьями, в мир особенных, верхушечных, лесных жителей. Нас тотчас окружили летающие пузыри, на крылья село несколько желтых двухголовок. Они подбежали к кабине и глядели, тараща глаза. Я повернул на юг и дал умеренную скорость. Газовые струи потянулись за нами. Теперь, если у Штарка и есть дальний радар, он ошибется, не заметит нас, так низко летящих.
Пролетев километров двести, я повернул на запад. (Здесь джунгли цвели верхушками.)
— Тим, — спросил вдруг Аргус, — Тим, ты все там убрал?
— Что? Где?
— Ну, дома?.. Коллекции, фото, записки?
— Основные в сейфах, последние на стеллажах.
— Тим, мне жалко, что так все получилось, — сказал Аргус.
— Что случилось?
— Он накрыл нас. Он влепил в дом три ракеты. Ты погляди — дым.
Я откинул солнцезащитный козырек и увидел этот дым. Он поднимался из джунглей, тонкий и высокий, как шест.
Меня ударило в грудь, и закружилась голова. Я ощутил холодные пальцы Аргуса — он снял мои руки с клавишей управления.
— Мне жаль, — повторил он. — Мне очень-очень жаль.
Я зажмурился и подержал свое лицо в ладонях — они пахли машинной смазкой. Я стал предельно несчастлив.
Я родился в подземелье, на холодном Виргусе. Я рос на скупой планете, без животных и деревьев. На Люцифере я нашел для себя все, что мне было нужно, даже в избытке. Мне было хорошо здесь.
— Звездный, — сказал я. — Ты ввязал меня в эту историю. Чертов Штарк бы меня не тронул. Зачем я ему? Ну, сижу на станции, ну, собираю образцы.
— Верно.
— Я тебя должен ненавидеть — коллекции погибли.
— Основные в сейфах.
— Гони к дому! — заорал я, вскакивая.
— Вот этого я не сделаю.
— Там горят труды наши. И твои тоже, имей в виду.
— А мне что за дело? — сказал он и заговорил вдумчиво: — Я как-то отвердел, мне чужды твои тревоги. Я — стрела правосудия, направленная в Зло, мой путь прям. (Он вздохнул.) Ты не злись, сейчас тебе станет хорошо. Тебе хорошо, хорошо… Ты забыл, тебе хорошо.
Он погладил меня холодной ладонью, и мне стало хорошо. Я расслабился, даже глаза прикрыл.
— А коллекции мы соберем новые. Пустим в джунгли роботов-наблюдателей, и будет тебе урожай, — ласково говорил он.
— Да где же их взять-то, роботов, где?
— У Штарка.
А вечером следующего дня Штарк сбил нас.
До плато оставался час полета. Близился вечер. Мы пролетели озеро Лаврака. Там, помню, мы с Ланжевеном стреляли по отражениям береговых камней и рикошетом попадали в камни.
Такое озеро здесь одно, прочее — болотистые джунгли. Если повторить это слово тысячу раз подряд, бормотать его не день, а месяц, год, то станет понятна их обширность.
Что там творилось, в этих болотах, никто толком не знал, даже я.
О доме и коллекциях я больше не думал, на Аргуса не сердился. Меня охватило состояние подчиненности, я отдыхал впервые на Люцифере. Сумеречное, дремотнее состояние.
К вечеру мы запеленговали сигналы чужого радара. Автопилот повел скарп по пеленгу. Шли мы как по ниточке. Георгий сказал мне, что слушает Голоса, и зажмурился.
Собаки повизгивали, просили есть.
Я пошел к ним. Дал охлажденную воду, сунул каждой по галете и стал глядеть в иллюминатор. Я видел лес, размазанный скоростью в ржавые и белые полосы, видел проносящиеся назад летучие существа, слышал удары их мягких тел по корпусу и свист воздуха на его обводах.