— Почему? — спросила Салли, поднимаясь с кровати. Ее охватил темный страх. Все выглядело неправдоподобно, как во сне.
— Куда? Ты имеешь в виду на задний двор? — Но она знала, что спрашивает не о том. Никогда Салли не видела Чарли таким испуганным. Она потянула воздух носом, по не почувствовала запаха дыма или гари.
— Салли, дорогая, не задавай вопросов. Мы должны уехать отсюда. Далеко. Разбуди малютку Ла Вон и одень ее.
— Но… у нас есть время, чтобы уложить вещи?
Это как будто остановило его, привело в замешательство. Салли думала, что перепугаться больше, чем она, просто невозможно, по она ошибалась. Теперь она поняла, что мужем владеет не просто страх, а жуткая паника. Он растерянно провел рукой по волосам и ответил:
— Я не знаю. Я должен определить направление ветра.
С этими странными словами, которые ничего не объясняли, он вышел, а она так и осталась стоять босиком в своей кукольной ночнушке, дрожащая, испуганная и совершенно сбитая с толку. Уж не помешался ли он? Какое отношение имеет направление ветра к тому, есть ли у нее время на сборы? И как далеко нужно ехать? В Рено? Вегас? Солт-Лейк-Сити? И…
Она схватилась рукой за горло, задохнувшись от внезапной догадки.
САМОВОЛКА. Отъезд среди ночи означал, что Чарли собрался ДЕЗЕРТИРОВАТЬ.
Салли вошла в маленькую комнату, служившую детской для малютки Ла Вон, и остановилась на минуту, глядя на спящего под розовым одеялом ребенка. В ее душе еще теплилась надежда, что, быть может, все это — лишь странный сон. Он пройдет. Она, как обычно, встанет в семь утра, покормит малютку Ла Вон и поест сама, пока по телевизору будет идти первый час программы «Сегодня», а к восьми, когда Чарли вернется с ночной смены на северной вышке Зоны, приготовит для него яйца. Через две недели он опять начнет работать в дневную смену и уже не будет таким взвинченным, и рядом с ним ей перестанут спиться по ночам такие дурные сны, как этот, и…
— Поторопись! — прошипел Чарли, разбивая ее призрачную надежду. — У нас осталось время только на то, чтобы захватить самые необходимые вещи… но, ради Бога, женщина, если ты любишь ее, — он показал на детскую кроватку, — одень ее! — Нервно кашлянув в кулак, он начал вытаскивать вещи из ящиков комода и как попало заталкивать их в пару старых чемоданов.
Салли разбудила малютку Ла Вон, сделав все, чтобы не напугать ее. Но трехлетняя девочка не понимала, зачем ее подняли среди ночи, и захныкала, а когда мать стала надевать на нее штанишки, кофточку и комбинезон, и вовсе заревела. От звуков детского плача страх Салли усилился еще больше. Она вспомнила те ночи, когда малютка Ла Вон, обычно ангельский ребенок, плакала из-за опрелости, режущихся зубов, крупа, колик. Страх медленно перерос в злость при виде Чарли, несущегося мимо двери с целом охапкой ее нижнего белья. Бретельки лифчиков развевались позади него, как ленты новогодних хлопушек. Он побросал все в один из чемоданов и с грохотом захлопнул его. Из-под крышки торчала оборка ее лучшей комбинации — Салли была уверена, что она порвана.
— Да что же это такое? — закричала она с таким отчаянием, что малютка Ла Вон, едва успокоившись, заголосила с повой силой. — Ты что, рехнулся? Они пошлют солдат за нами в погоню, Чарли! Солдат!
— Но только не сегодня ночью, — сказал он с какой-то леденящей душу уверенностью. — Пойми, золотце, если мы немедленно не свалим отсюда, нам с этой базы уже никогда не выбраться. Я даже не знаю, каким чудом, черт возьми, мне удалось удрать с вышки. Видно, что-то не сработало. А почему нет? Все на свете может выйти из строя. — Он издал резкий, пронзительный смешок, который поразил ее больше, чем все, что было до этого. — Малышка одета? Хорошо. Положи что-нибудь из ее вещей во второй чемодан. Возьми в кладовой голубую дорожную сумку, если все в него не войдет, и уберемся отсюда к черту. Думаю, с нами все в порядке. Слава Богу, ветер дует с востока на запад.
Он опять кашлянул в кулак.
— Папа! — Малютка Ла Вон протянула к нему руки. — Хочу к папе! Кататься на лошадке, папа! Кататься на лошадке! Давай!
— Не сейчас, — сказал Чарли и исчез в кухне. Мгновение спустя Салли услышала грохот посуды. Он доставал деньги из голубой супницы на верхней полке. Жалких тридцать — сорок долларов, которые она долго копила, регулярно откладывая по доллару или по пятьдесят центов на покупку дома. Теперь ясно, что все происходящее не сон. Реальнее не бывает.
Малютка Ла Вон, с которой папа отказался играть в лошадку — а он редко ей в чем-нибудь отказывал, — начала плакать опять. Салли с трудом натянула на нее легкую курточку и бросилась беспорядочно кидать детские вещи в дорожную сумку. Мысль запихнуть что-нибудь еще во второй чемодан была смехотворной — он бы просто развалился.
Салли пришлось сверху придавить крышку коленом, чтобы закрыть его. Она благодарила Бога за то, что малютка Ла Вон приучена к горшку и не надо беспокоиться о пеленках.
Чарли вернулся в спальню уже бегом, на ходу засовывая в передний карман брюк скомканные доллары, извлеченные из супницы. Салли взяла малютку Ла Вон на руки. Та теперь окончательно проснулась и могла бы идти сама, но Салли хотелось прижать ее к себе. Она наклонилась и подхватила дорожную сумку.
— Куда мы едем, папочка? — спросила малютка Ла Вон. — Я хочу спать.
— В машине тоже можно спать, — сказал Чарли, рывком поднимая оба чемодана, из одного продолжал торчать край комбинации Салли. Глаза Чарли все еще казались застывшими, побелевшими от ужаса. Новая догадка, перерастающая в уверенность, все определеннее вырисовывалась в сознании Салли.
— Произошла авария? — прошептала она. — О Пресвятая Дева Мария, это так, да? Авария. Там.
— Я раскладывал пасьянс, — сказал Чарли, — поднял глаза и увидел, что циферблат из зеленого стал красным. Я включил монитор. Салли, они все…
Он замолчал, глядя в широко открытые и все еще полные слез глаза малютки Ла Вон, которая с любопытством уставилась на него.
— Они все М-Е-Р-Т-В-Ы, — произнес он. — Все, кроме одного или двух, да и те, наверное, уже отдали концы.
— Что значит М-Е-Л-Т-В-Ы, папа? — спросила малютка Ла Вон.
— Не обращай внимания, родная. — Собственный голос доходил до Салли словно со дна очень глубокого ущелья.
Чарли сглотнул слюну. Что-то хрустнуло у него в горле.
— Предполагается, что все выходы блокируются, если циферблат становится красным. Есть главный компьютер, контролирующий весь комплекс, он, по идее, защищен от сбоев. Я увидел, что происходит на мониторе, и выскочил за дверь. Я боялся, что эта чертова штука разрежет меня пополам. Ведь она должна была закрыться в ту секунду, когда изменился цвет циферблата, а я не знал, сколько времени горел аварийный сигнал, прежде чем я его заметил. Но я уже почти добежал до стоянки, когда услышал за спиной грохот захлопывающейся двери. Если бы я поднял глаза на тридцать секунд позже, я бы оказался в ловушке и сидел бы сейчас в контрольном помещении вышки как жук в банке.
— Что случилось? Что…
— Я не знаю и знать не хочу. Мне известно лишь то, что это уби… это У-Б-И-Л-О их быстро. Если я им нужен, придется меня поискать. Мне платили за риск, но не столько, чтобы выкупить себе право замуровать меня здесь. Ветер дует на запад. Мы едем на восток. Пошли скорее.
Все еще чувствуя себя словно в оковах мучительного, кошмарного сна, Салли последовала за Чарли к подъездной дорожке, где в благоухающей пустынной темноте калифорнийской ночи стоял, тихо ржавея, их пятнадцатилетний старичок-«шевроле».
Чарли бросил чемоданы в багажник, а дорожную сумку — на заднее сиденье. Салли с ребенком на руках остановилась на минуту около открытой дверцы автомобиля, глядя на дом, в мотором они прожили последние четыре года. Она припомнила, что малютка Ла Вон еще только подрастала в ее животе, когда они поселились здесь, и все ее катания на лошадке были впереди.
— Скорее! — закричал Чарли. — Садись же, женщина!
Она послушалась. Чарли дал задний ход. Фары «шевроле» осветили дом и, отразившись в окнах, сделали их похожими на глаза какого-то загнанного зверя.
Он напряженно склонился над рулем, и его лицо оказалось в круге тусклого света индикаторов приборного щитка.
— Если ворота базы будут закрыты, я попытаюсь пробить их.
И он сделает это. Она может подтвердить. Внезапно ноги у нее стали будто ватные.
Но никакой необходимости в таких крайних мерах не было. Ворота базы были открыты. Один из охранников дремал над журналом. Второго она не увидела. Наверное, он находился в другой части помещения. Это была внешняя граница базы, обычный гараж для армейского транспорта. К тому, что происходило на самой базе, эти ребята отношения не имели.
Я поднял глаза и увидел, что циферблат стал красным.
Она поежилась и положила руку ему на колено. Малютка Ла Вон снова уснула. Чарли слегка похлопал Салли по руке и сказал:
— Все будет в порядке, дорогая.
К рассвету они уже ехали на восток через Неваду. Чарли непрерывно кашлял.
Книга первая
КАПИТАН СКОРОХОД
16 июня — 4 июля 1990 года
Глава 1
Заправочная станция Хэпскомба находилась на 93-м шоссе к северу от Арнетта, захолустного городишка из четырех улиц, расположенного в ста десяти милях от Хьюстона. Этим вечером ее завсегдатаи, сидя рядом с кассой, потягивали пиво, лениво переговаривались и глазели на жуков, слетавшихся на свет ярко горевшей вывески.
Станция принадлежала Биллу Хэпскомбу, и потому все считались с ним, хотя он был круглым дураком. Другие, имей они свою собственность, тоже могли бы снискать всеобщее уважение, но у них не было ничего. Арнетт переживал тяжелые времена. В 1980 году в городе было два крупных предприятия: завод по выпуску электронных калькуляторов и фабрика по изготовлению бумажной продукции (в основном для пикников и уличной торговли горячей пищей). Теперь же фабрика была закрыта, а производство калькуляторов чахло день ото дня — в Тайване их выпуск, как и изготовление портативных телевизоров и транзисторов, обходился промышленникам намного дешевле.
Бывшие работники бумажной фабрики Норман Брюетт и Томми Уоннамейкер получали пособие по безработице. Генри Кармайкл и Стю Редман трудились на заводе калькуляторов, но у них редко выходило больше тридцати рабочих часов в неделю. Виктор Полфри был на пенсии и курил вонючие самокрутки — только их он и мог себе позволить.
— Так вот я о чем толкую, — говорил им Хэп, положив руки на колени и наклонившись вперед. — Они сказали, что прикрутят эту хреновую инфляцию, а вместе с ней и этот чертов национальный долг. Мол, у нас есть бумага и печатные станки, мы нашлепаем 50 миллионов тысячедолларовых банкнот и запустим их в обращение.
Полфри, работавший до 1984 года механиком, был единственным из присутствующих, у кого хватало чувства собственного достоинства, чтобы указывать Хэпу на особенно дурацкие его заявления. Сейчас, сворачивая очередную свою вонючую папироску, он сказал:
— Они не станут делать этого. Если они так поступят, то все будет, как в Ричмонде в последние два года Гражданской войны. В те дни, когда тебе хотелось получить кусок имбирного пряника, ты давал булочнику доллар конфедератов, а он клал его на пряник и отрезал кусок того же размера. Деньги, понимаете ли, всего лишь бумага.
— Я знаю людей, которые не согласились бы с тобой, — хмуро ответил Хэп, подбирая красную пластиковую скрепку со стола. — Это те, кому я задолжал. Они просто сгорают от нетерпения заполучить свои денежки.
Стюарт Редман, едва ли не самый тихий человек в Арнетте, сидел на одном из треснувших пластмассовых стульев, держа в руках банку пива и глядя в большое окно станции обслуживания на шоссе 93. Стю знал о бедности не понаслышке. Он рос здесь, в городе, в постоянной нужде. Ему было только семь лет, когда умер его отец, зубной врач, оставив на руках жены, кроме самого Стю, еще двух сыновей.
Мать Стю получила работу на стоянке грузовиков «Ред Болл» под Арнеттом, которую ему сейчас было бы хорошо видно прямо отсюда, если бы она не сгорела дотла в 1979 году. Денег только-только хватало, чтобы прокормиться четверым, но ни на что больше не оставалось. В десять лет Стю пошел работать. Сначала к Роду Такеру, владельцу «Ред Болл»: после уроков он помогал разгружать грузовики за 35 центов в час. Потом подался на скотобойню в соседний городок Брейнтри, прибавив себе лет, чтобы получить возможность за жалкие гроши вкалывать по двадцать изматывающих часов в неделю.
Сейчас, слушая спор Хэпа и Вика Полфри по поводу денег и их таинственного свойства моментально испаряться, он вспоминал, как поначалу до крови стирал руки, таская бесконечные тележки, нагруженные шкурами и потрохами. Стю пытался спрятать свои израненные ладони от матери, но не прошло и недели, как она заметила это. Она немного поплакала, хотя была не из плаксивых, но не попросила его бросить работу. Она знала, в каком они положении. Она была реалисткой.
Стю стал молчаливым отчасти от того, что у него никогда не было друзей, вернее, времени на них. Была школа и была работа. В тот год, когда он устроился на бойню, от пневмонии умер его младший брат, Дев. Стю так и не смог до конца примириться с этим. Самому себе он объяснял это внутренним чувством вины. Стю любил Дева больше всех… но его уход означал и то, что одним ртом стало меньше.
В средней школе он заболел футболом. Мать поощряла его увлечение, несмотря на то, что из-за этого у него оставалось меньше времени для работы. «Играй, — говорила она. — Если у тебя и есть шанс выбраться отсюда, Стюарт, то это футбол. Играй. Помни об Эдди Уорфилде». Эдди Уорфилд был местным героем. Он родился в семье, жившей еще беднее Редманов, прославился как защитник районной школьной команды, потом уехал в Техас, получил спортивную стипендию и десять лет выступал за команду «Грин Бей Пакерз», в основном в качестве защитника. Сейчас Эдди владел целой сетью закусочных на западе и юго-западе и в их городке превратился в легендарную личность. Когда в Арнетте говорили «успех», всегда имели в виду Эдди Уорфилда.
Стю не был защитником и не обладал талантами Эдди Уорфилда. Но с первого же года учебы в старших классах ему казалось, что по крайней мере у него есть шанс рассчитывать на небольшую спортивную стипендию, если он очень постарается… кроме того, существовали программы, позволявшие наряду с образованием получить рабочую профессию, а школьный консультант рассказал ему о специальной программе обучения в кредит.
Вскоре его мать заболела и не смогла больше работать.
Это был рак. За два месяца до окончания его учебы в школе она умерла, оставив на его попечение брата Брюса. Стю отказался от спортивной карьеры, а значит — и от надежды на спортивную стипендию, и пошел работать на завод калькуляторов. В итоге именно Брюс, который был моложе Стю на три года, сумел выбраться отсюда. Теперь он работал в Миннесоте системным аналитиком в фирме IBM. Писал он не часто. Последний раз они виделись, когда Брюс приезжал на похороны жены Стю, которая умерла от той же разновидности рака, что и их мать. Он думал, что, должно быть, и Брюса тяготит свой груз вины… и, наверное, он немного стыдится того, что его родной брат потихоньку стареет в вымирающем техасском городишке, проводя дни на фабрике калькуляторов, а вечера — у Хэпа или за кружкой пива в таверне «Голова индейца».