— Нет, я так и не думал, — хмуро пробурчал Ларри. — Извини. Просто, похоже, все прощелыги к западу от Лас-Вегаса…
— Так сколько, Ларри?
Ларри все-таки решился:
— В общей сложности семь штук.
— Тебе каждый месяц выплачивают проценты от сборов за сингл и раз в полгода — за альбом, так?
— Верно.
Уэйн кивнул:
— Подонки, они будут сохранять этот порядок, пока рак на горе не свистнет. Сигарету хочешь?
Ларри взял одну и, заслонив ее ладонью, прикурил.
— А ты знаешь, во сколько тебе обошлось это веселье?
— Конечно, — ответил Ларри.
— Дом ты снял не меньше чем за штуку.
— Точно.
На самом деле арендная плата составляла тысячу двести долларов плюс еще пятьсот в качестве залога за возможную порчу имущества. Он уже выплатил залог и половину месячной аренды, то есть всего тысячу сто баксов, и оставалось выплатить еще шестьсот.
— А сколько за наркотики? — продолжал свои вопросы Уэйн.
— Ну, старик, без них не обойтись. Это как сыр к крекерам «Риц»…
— Были марихуана и кокаин. Все же сколько?
— Чертовы наркоманы, — мрачно проговорил Ларри. — Пятьсот и пятьсот.
— И на второй день уже ничего не осталось.
— Скоты! — Ларри был поражен. — Сегодня утром, когда мы уходили, я заметил два косяка. Да, почти все извели, но…
— Парень, ты уже забыл старину Пирата? — И тут Уэйн вдруг заговорил, очень похоже пародируя манеру Ларри растягивать слова: — Запиши на мой счет, Дьюи. Набей потуже.
Ларри смотрел на Уэйна с нарастающим ужасом. Он помнил маленького крепкого парня, весьма своеобразно подстриженного по моде десяти-пятнадцатилетней давности (тогда эту стрижку окрестили патлатой), одетого в футболку с надписью ИИСУС ПРИДЕТ И ВСЕМ ПОКАЖЕТ. Парень, казалось, был так нафарширован наркотиками, что они чуть ли не вываливались у него из задницы. Ларри даже точно помнил, как говорил этому Дьюи Пирату, чтобы тот постоянно снабжал его «травкой», не давая затухнуть курительным трубкам, и включал это в его счет. Но ведь это было… да, это было много дней назад.
Уэйн заметил:
— Ты просто долгожданная находка для Дьюи Пирата.
— Сколько же я ему должен?
— За «травку» мало. Она дешевая. Всего-то двенадцать сотен. А вот за кокаин — восемь штук.
На мгновение Ларри показалось, что его сейчас стошнит. Он остолбенело уставился на Уэйна. Потом попытался заговорить, но смог выдавить из себя только:
— Девяносто два стольника?
— Инфляция, парень, — сказал Уэйн. — Мне продолжать?
Ларри этого не хотелось, но он кивнул.
— Наверху стоял цветной телевизор. Кто-то запустил в него стулом. Думаю, на починку уйдет сотни три. Деревянные панели вдоль лестницы разбиты в щепки. Четыре сотни. И то если повезет. Позавчера разбили окно из цветного стекла, выходящее на пляж. Еще три сотни. Ковер в гостиной безнадежно испорчен следами от сигарет, пива, виски. Четыре сотни. Я справлялся в винной лавке. Они довольны твоим счетом не меньше Пирата. Шесть сотен.
— Шесть сотен за выпивку? — прошептал Ларри. От ужаса у него перехватило горло.
— Скажи еще спасибо, что большинство из них дули только пиво и вино. И еще в продовольственном магазине на твой счет записано четыреста баксов — в основном за пиццу, чипсы, гамбургеры и тому подобное дерьмо. Но хуже всего в этой истории — героин. Очень скоро сюда явятся фараоны. Ищейки. Из-за нарушения общественного спокойствия. А в твоем доме нашли приют четыре-пять проходимцев, завязанных с героином, и три-четыре унции этого зелья из Мексики.
— Что, и это на моем счету? — хрипло спросил Ларри.
— Нет, Пират не связывается с героином. Это уже попахивает серьезной статьей, а Пират — не любитель тюремных колодок. Но если сюда сунется полиция, готов поспорить, эту отраву запишут на твой счет.
— Но я не знал…
— Да, ни дать ни взять — невинный младенец.
— Но…
— На сегодняшний день цена этого скромного праздника жизни перевалила за двенадцать тысяч долларов, — констатировал Уэйн. — А ты еще пошел и отхватил этот «датсун зед»… Сколько ты за него выложил?
— Две с половиной тысячи, — отрешенно проговорил Ларри. Он чуть не плакал.
— И сколько же у тебя осталось до следующего гонорара из «Коламбии»? Пара тысяч?
— Да, около того. — Ларри не осмелился признаться Уэйну, что денег у него значительно меньше — где-то восемьсот долларов, поровну чеками и наличными.
— Ларри, выслушай меня внимательно. Ты не заслуживаешь, чтобы я повторял одно и то же дважды. Люди всегда ждут развлечений. В этом мире только две вещи постоянны — вечное надувательство и вечный кутеж. Эти твари слетаются, как птицы на жуков, паразитирующих на теле какого-нибудь животного. Сегодня они облепили тебя. Стряхни их с себя, пусть убираются восвояси.
Ларри подумал о многочисленных людях, толкущихся в его доме. В лучшем случае он знал лишь каждого третьего. Но при мысли о необходимости выставить всех этих незнакомцев за дверь у него застревал ком в горле. Он же потеряет их расположение. И тут в сознании всплыл образ Дьюи Пирата, набивающего курительные трубки, вынимающего из заднего кармана записную книжку и заносящего новые цифры в самый конец длинного счета Ларри. Он явственно представил себе этого подонка, его патлатую стрижку и экстравагантную футболку.
Уэйн с невозмутимым видом наблюдал за душевными терзаниями Ларри, разрывающегося между двумя видениями.
— Старик, я, наверное, кажусь последним говнюком, — наконец вымолвил Ларри, презирая себя за это проявление слабости и отчаяния.
— Да, они наградят тебя еще и не такими словами. Они будут говорить, что нужно ехать в Голливуд, добиваться настоящей славы, забыть старых друзей. Но они тебе не друзья, Ларри. Твои друзья видели, что происходило три дня назад, и ушли со сцены. Знаешь, вовсе не смешно смотреть на своего друга, который обоссался и даже не замечает этого.
— Зачем ты все это мне говоришь? — неожиданно взорвался Ларри. Он ужасно разозлился, услышав, что все настоящие, хорошие друзья покинули его. Теперь все их извинения при отъезде выглядели лживо. Барри Грег тогда отвел его в сторону и пытался поговорить, но Ларри, совершенно прибалдевший, только кивнул и снисходительно улыбнулся Барри. Неужели Грег хотел высказать ему те же упреки? Эта мысль вызвала в Ларри еще больший гаев и смятение.
— Зачем ты мне все это говоришь? — повторил он. — У меня такое чувство, будто ты совсем не так уж хорошо ко мне относишься.
— Ты прав… но и не испытываю к тебе неприязни. Больше мне добавить нечего, старина. Я мог бы позволить тебе увязнуть в этом дерьме по самые уши. Это послужило бы тебе хорошим уроком.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты велишь им убраться. В тебе есть внутренняя твердость, какая-то сила, способная сокрушать металл. Чего бы тебе ни стоил успех, ты достигаешь его. Тебя ждет славная скромная карьера. Средней руки попсовая музыка, о которой через пять лет уже никто и не вспомнит. Молодые фанаты бибопа станут коллекционировать твои записи. Ты будешь делать деньги.
Ларри сжал кулаки. Ему хотелось заехать по этому спокойному лицу. От слов Уэйна он чувствовал себя кучкой собачьего дерьма у придорожного столба.
— Вернись и разгони их, — мягко сказал Уэйн. — Потом садись в машину и уезжай. Просто уезжай, дружище. И не показывайся до тех пор, пока тебе не перечислят очередной гонорар.
— Но Дьюи…
— Я найду человека, который потолкует с ним. Доставь мне такое удовольствие. Парень объяснит Дьюи, чтобы тот был хорошим мальчиком и спокойно ждал денег. И Пират будет счастлив услужить. — Он замолчал, глядя на двух малышей в ярких купальниках, бегущих вдоль берега. За ними мчался пес, обращая к голубому небу громкий радостный лай.
Ларри поднялся и заставил себя сказать Уэйну спасибо. Слово вышло у него изо рта тяжело, как кирпич.
— Тебе нужно просто уехать куда-нибудь, чтобы восстановиться, — сказал Уэйн, поднимаясь вслед за ним и продолжая смотреть на детей. — Ты многое должен обдумать. Какого менеджера ты хочешь, какие гастроли, какой контракт ты подпишешь после того, как «Карманный Спаситель» станет хитом. А я в этом не сомневаюсь. У этой песни есть четкий приятный ритм. Если ты постараешься, то справишься со всем этим. У таких ребят, как ты, все получается. У таких ребят, как ты, все получается. У таких ребят, как я, все получается. У таких ребят, как…
Кто-то стучал пальцем по стеклу.
Ларри вздрогнул, потом сел прямо. Он поморщился от острой боли, пронзившей затекшую, онемевшую шею. Вместо того чтобы вздремнуть, он заснул. Ему снилась Калифорния, а наяву был серый нью-йоркский день и чей-то палец стучал по стеклу.
Превозмогая боль, он осторожно повернул голову и увидел свою мать в черном кружевном шарфе на голове.
Мгновение они молча смотрели друг на друга через стекло, и Ларри почувствовал себя таким же беззащитным, как животное, выставленное на всеобщее обозрение в клетке зоопарка. А уже в следующую минуту губы его дрогнули в улыбке, и он опустил стекло.
— Мам?
— Я так и знала, что это ты, — сказала она на удивление ровным голосом. — Выходи-ка оттуда, дай мне посмотреть на тебя в полный рост.
Обе ноги затекли. Тысячи иголок вонзились в ступни, когда он открыл дверцу и вышел. Он никогда не думал, что встретится с ней так, совершенно неподготовленный, застигнутый врасплох, как часовой, заснувший на посту и внезапно разбуженный по команде. Он ожидал увидеть мать менее сильной и уверенной в себе, но по иронии судьбы годы, сделавшие его зрелым человеком, совсем не коснулись ее.
Было что-то почти мистическое в том, как она подловила его. Когда ему было десять, похожим постукиванием пальца по двери спальни она будила его по субботам, если считала, что он слишком долго спит. И сейчас, четырнадцать лет спустя, она точно так же разбудила своего спавшего в новенькой машине, уставшего мальчика, который всю ночь старался не заснуть, но проиграл песочному человечку, наславшему на него сон в самый неподходящий момент.
И теперь он стоял перед ней со спутанными волосами, робко и даже скорее глуповато улыбаясь. Иголки продолжали впиваться в ступни, заставляя Ларри переминаться с ноги на ногу. Он вспомнил, что, когда он так делал, она всегда спрашивала, не хочет ли он в туалет, и тут же прекратил топтаться, позволив иголкам беспрепятственно терзать его.
— Привет, ма, — сказал Ларри.
Она молча смотрела на него. И внезапно страх проник в его сердце, как зловещая птица, вернувшаяся в старое гнездо. Он боялся, что мать может бросить, отвергнуть его, повернуться к нему спиной, скрытой под дешевым пальто, и просто исчезнуть в подземке за углом, оставив его в одиночестве.
Затем она набрала воздуха, словно собиралась поднять тяжелый тюк, а когда заговорила, то голос ее звучал так естественно, мягко и дружелюбно, что его опасения тут же развеялись.
— Привет, Ларри, — сказала она. — Пошли наверх. Я сразу догадалась, что это ты, как только выглянула в окно. В моем доме завелась тоска. Видно, пришло ее время.
Она повела его в дом по лестнице мимо некогда стоявших тут каменных псов. Он отставал от нее ступени на три и, морщась от колющей боли в ногах, пытался догнать ее.
— Мам?
Она обернулась, и он крепко обнял ее. По ее лицу скользнула тень страха, как будто она ожидала не объятий, а нападения. Но это длилось всего мгновение, и она ответила на его порыв, обняв его в ответ. Он уловил знакомый запах ее духов, и его неожиданно охватило острое и какое-то сладостно-горькое чувство ностальгии. На минуту Ларри показалось, что он вот-вот заплачет, и он был абсолютно уверен, что она-то уж точно не удержится от слез. Это был потрясающе трогательный момент. Через ее плечо он видел дохлую кошку, наполовину вывалившуюся из мусорного бака. Когда мать отстранилась, глаза ее были совершенно сухими.
— Пойдем. Я приготовлю тебе завтрак. Ты всю ночь вел машину?
— Да. — Голос Ларри слегка осип от нахлынувших чувств.
— Ну пошли же. Лифт не работает, но нам же только на второй этаж. Миссис Халси с ее артритом труднее. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги. Если наследишь, мистер Фриман пулей примчится ко мне. Клянусь, у него просто нюх на грязь. Грязь — его заклятый враг. — Они продолжили путь. — Будешь яйца? Еще я могу приготовить тосты, если ты не против хлеба с отрубями. Не отставай.
Вслед за матерью он миновал исчезнувших каменных псов и несколько испуганно посмотрел туда, где они когда-то возвышались, просто чтобы убедиться, что их действительно нет, что его рост не уменьшился на полметра и что целое десятилетие восьмидесятых безвозвратно прошло и уже не повторится. Мать распахнула дверь, и они шагнули внутрь. Даже темно-коричневые тени и кухонные запахи остались прежними.
Элис Андервуд подала ему на завтрак три яйца, бекон, тосты, сок и кофе. Перед тем как выпить кофе, он закурил и отодвинулся от стола. Она неодобрительно покосилась на сигарету, но ничего не сказала. Это отчасти вернуло ему уверенность, но лишь отчасти. Она всегда умела ждать подходящего момента.
Элис сунула чугунную сковороду в раковину с водой, послышалось шипение. Она почти не изменилась, подумал Ларри. Немного постарела — ей исполнится пятьдесят один, — чуть поседела, но на ее аккуратно прибранной голове еще много черных волос. Мать была одета в скромное серое платье, наверное, то, в котором ходила на работу. Под ним четко вырисовывалась по-прежнему высокая большая грудь, разве что чуть увеличившаяся. «Мам, скажи правду, твоя грудь стала больше?» Неужели это самое существенное изменение?
Он собрался было стряхнуть пепел в кофейное блюдце. Элис резко выхватила его у Ларри из-под руки и взамен поставила пепельницу, которую всегда держала в буфете. Блюдце было испачкано мокрыми следами от кофе, и, казалось, пепел не испортил бы картины. Пепельница же выглядела безупречно чистой, без единого пятнышка, и он стряхнул в нее пепел не без колебания. Мать умела ждать своего часа и расставлять вокруг тебя бесконечные маленькие капканы, пока твои лодыжки не начинали истекать кровью, а ты не оказывался на грани помешательства.
— Значит, ты вернулся, — сказала Элис, скобля сковороду. — И что же привело тебя?
«Ох, мама, один мой друг раскрыл мне глаза на жизнь — подонки бродят толпами, и на этот раз они добрались до меня. Не знаю, подходит ли для него слово „друг“. Он уважает меня как музыканта в той же мере, в какой я уважаю фирму „Фруктовая жевательная резинка-1910“. Но именно он заставил меня отправиться в путь, а кажется, Роберт Фрост сказал, что дом — это место, где тебя всегда примут, когда бы ты ни вернулся».
Вслух же он произнес:
— Я соскучился по тебе, мама.
Она фыркнула:
— Поэтому ты так часто писал мне?
— Я не большой мастер писать письма. — Он медленно водил в воздухе сигаретой, и с ее кончика слетали колечки дыма, уплывая прочь.
— Повтори-ка это еще раз.
Улыбаясь, он сказал:
— Я не большой мастер писать письма.
— Но ты по-прежнему дерзишь своей матери. В этом ты не изменился.
— Прости меня, — проговорил он. — Как ты жила, мама?
Элис поставила сковороду на сушилку, выдернула из сливного отверстия раковины затычку и стряхнула с покрасневших рук кружево мыльной пены.
— Не так плохо, — ответила она, подходя к столу и присаживаясь. — Спина побаливает, но я принимаю таблетки. Пока помогает.
— У тебя были приступы с тех пор, как я уехал?
— Один раз. Но доктор Холмс сделал все, что надо.
— Мама, эти мануальщики — просто… — Он осекся, чуть не произнеся вслух «шарлатаны».
— Кто же?
Он неуверенно пожал плечами, смущенный ее колючим, насмешливым взглядом.
— Ты свободная, белая, совершеннолетняя — тебе уже двадцать один. Если он помогает тебе, отлично.
Она со вздохом вынула из кармана платья упаковку леденцов с ароматом зимолюбки.
— Мне уже давно не двадцать один. И я чувствую это. Хочешь?
Он покачал головой, отказываясь от леденца, который она тут же отправила себе в рот.
— Ты все еще выглядишь как девчонка. — Он отпустил ей излюбленный старый шутливый комплимент. Раньше ей всегда было приятно его слышать, но сейчас он вызвал у нее лишь слабое подобие улыбки. — В твоей жизни были новые мужчины?
— Несколько, — ответила она. — А у тебя?
— Нет, — произнес он нарочито серьезно. — Никаких новых мужчин. Несколько девушек, но ни одного нового мужчины.