— Нет, но это же другое…
— Какое "другое"? Вадим, если честно, то я на тебя очень сердита. — Было видно, что девушка, во-первых, говорит искренне, а во-вторых, вроде включается программа "псих-самовзвод": сейчас ка-а-ак накрутит себя… Нафига нам скандал на пустом месте?
— Настя, прости, пожалуйста, я в самом деле считал недостойным мужчины хвастаться своими успехами перед любимой…
— Глупости какие! — невольно процитировала Анастасия слова своего отца, которые я слышал несколько минут назад. — Ты вообще можешь понять, что для нас, в этой провинции, значат такие новости? Я уже не говорю, что две недели назад у нас гостила Элен Петражицкая. Представляешь, как мне было бы приятно рассказать такое о своём женихе? Если ты, конечно…
— Прекрати немедленно! — тут же "поддался я на провокацию". — Ты у меня одна-единственная и не смей в этом сомневаться.
Сработало. Оттаяла вроде.
Ну и понеслось… Проболтали четыре часа ни о чём, ну то есть с моей точки зрения. Пришлось очень долго доказывать, что мне совершенно по барабану, тема нынешней женской моды в столице. Мол, вообще не смотрел я на других женщин – работы было полно и вообще другие меня не интересуют.
С женщиной двадцатого века прокатило бы? Да ни за что!
А тут сработало за милую душу: и глаза "бархатными" стали и вообще…
Но трепаться пришлось все четыре часа, пока не позвали к обеду.
А после всё опять о том же. Ну и ладно – язык у меня вроде подвешен нормально, а смотреть на Настю и слушать её голос могу, наверное, бесконечно.
Единственно, отлучился на минут двадцать, чтобы проверить, как устроился Тихон. Лучше бы этого не делал – мой слуга вовсю обхаживал местную красотку, когда я ни сном, ни духом не подозревая, вломился в указанную прислугой комнатёнку…
В самый первый момент лицо Тихона выражало однозначное желание посетить мои похороны, но дисциплина была у мужика в крови:
— Я вам нужен, ваше благородие?
— Нет, Тихон, отдыхай, — барин смутился вторжением в личную жизнь крепостного.
Нормально? Этот может себе позволить, а я, "господин", понимаешь, должен спермотоксикозом маяться… Полгода, блин! И главное, когда рядом ОНА – самая любимая и желанная. А вот нельзя ж ты! У-у-уу! Озверею!
Потом обед, общение, ужин… Сергей Васильевич всё-таки разогнал нас с Настей по своим комнатам, давая мне возможность выспаться перед дорогой. За что ему большое спасибо – расспросы о Петербурге стали уже реально доставать.
Проспал часов десять. А чего удивляться, если светает чуть ли не к полудню?
Простились. Описывать не буду. Тяжело простились – Настя в слезах, тоже мне – офицерская дочка, подполковник и тот эмоции высказал. Я с огромным трудом сдержался от соплей. А вот Тихон был весел и жизнерадостен. Вот ведь сволочь! Наверняка своё получил.
Ну и хватит – усадьба Соковых осталась позади, а меня ждали работа и служба, служба и работа. И Рига.
До неё ещё сотни вёрст, но волнение уже началось:
Эту песню я услышал по радио совсем недавно. Зацепило. Ведь, после родного Смоленска, Рига являлась самым знакомым из городов бывшего СССР – все школьные каникулы я проводил или в ней, или в Калининграде. А чаще всего и там, и там. Две бабушки "делили" меня приблизительно поровну каждое лето. А на зимние ездил поочерёдно: то в столицу Латвии, то в бывший Кёнигсберг. У пацанов соответствующих дворов, я считался "местным" и неоднократно участвовал в местечковых "махачах" против "ненаших".
Потом, одна за другой умерли бабушки, началась Перестройка, яти её по голове…
Всё равно тянуло меня на столь знакомые и привычные Рижское взморье и Куршскую косу больше, чем на тёплые моря.
Но так и не пришлось – те самые латышские мальчишки, с которыми плечом к плечу отмахивались кулаками от сверстников из других районов, вдруг стали считать меня и моих предков причиной всех своих проблем. Государства расплевались на самом, что ни на есть высоком уровне. Попасть в Ригу стало сложнее, чем в Париж или Вашингтон. Железный Занавес просто передвинулся несколько восточнее. Но он не перестал существовать.
Читая газеты, слушая радио и смотря телевизор, я просто диву давался: как можно так быстро и настолько сильно "окапитализдеть"?..
Ну, пёс с ним со всем – я еду в Ригу. А на дворе заря века девятнадцатого. До всего случившегося в моём мире кошмара ещё далеко. А может его и не будет…
Лифляндский Пинкертон
Погода была, как в стандартных её прогнозах по телевизору: переменная облачность, местами дожди. Для ноября не так и плохо, но всё равно приятного в ежедневном нахождении под открытым небом на протяжении всего пути не очень много. Ну а куда "деваться с подводной лодки"? Дан приказ ему "На запад!" – вот и следую. Хорошо еще, что не пёхом. Хотя жаль, что не в карете.
Кстати вместе с "переносом", я вероятно, и здоровье семижильное получил: вот не чихнул ни разу на протяжении всего пути в гнилом ноябре. Неприятных ощущений от такого путешествия это не убавило, а заодно я проникся дополнительным и нешуточным уважением к нашим дедам, которые от Сталинграда и до Берлина, в дождь, слякоть и мороз, то на своих двоих, то просто на пузе, дошли-доползли. И вдолбили кол осиновый в могилу "лучшей армии Европы".
Редкие, облетевшие листвой дубравы и рощи, совершенно подавлялись соснами и ёлками, главенствующими на протяжении всей дороги. И к лучшему – никакого удовольствия смотреть на голые ветки лиственных деревьев, и так всё чёрно-серое вокруг. Хотя и зелёные иголки "забодали" со страшной силой. И поля серо-чёрно-серые, и озёра с реками аналогичного цвета… В общем – тоска цвета хвои. И гадюшники, в которых приходилось ночевать. Вроде никаких насекомых не подхватил пока, но никакой гарантии.
До жути хотелось в баню, пропариться, согреться, "нашпиговать" тело ароматом берёзового или дубового листа, получить по рёбрам и спине от "палача-Тихона" веником и покейфовать потом с кружечкой кваска…
Не сезон. Будут ещё корчмари или как их тут называют, в такое время баньку на всякий случай растапливать – себе дороже обойдётся. Накормили, постель предоставили – на том спасибо.
А как раз на последней остановке меня порадовали нехитрой едой, по которой я давно соскучился: серый горох с жареным шпеком и луком. И простокваша в запивку. Ой, как вкусно! Несочетаемо? Очень даже!
За спиной зажурчала французская речь, явно обращённая ко мне. Обернулся. Можно было не сомневаться, что это тот единственный человек в приличной одежде из всех присутствовавших в данном заведении. Среднего роста курчавый шатен с глазами слегка навыкате.
— Простите, но по-французски не говорю, — пришлось обернуться и ответить.
Вот-таки гад: промурлыкал что-то про "шпрехен зи дойч".
— Сударь, — сам почувствовал, что лицо начало краснеть, — я к вам, на территории Российской империи, обратился на русском языке. Почему вы ответили мне на немецком?
Акцент у фигуранта был ужасающий, но худо-бедно по-русски он изъяснялся:
— Прошу простить, но я не мог себе представить, что российский офицер не говорит на двух основных языках просвещенной Европы, — типа высказал презрение. Слегка снисходительная ухмылка проиллюстрировала всё то, что данный дворянчик недосказал, хотя ему явно очень этого хотелось.
— Я могу поговорить с вами по-английски или по-испански. Хотите? — это я как раз сказал на соответствующих языках. "Пациент" слегка смутился.
— Разрешите представиться: титулярный советник фон Дуттен. Из Венденского полицейского управления. С кем имею честь?
— Поручик Демидов. Следую к месту службы в Ригу, — ну что же, если эта крыса из полиции, то придётся "поуважать" представителя власти.
— Присядем, — указал за один из нескольких свободных столов немец.
Присели. Ну и что дальше?
— Господин поручик, — вяло и равнодушно начал полицейский, — я здесь расследую убийство. Весьма уважаемой персоны. Весьма странное и загадочное убийство.
— Ну а я тут при чём? Подозревать всякого проезжающего мимо офицера…
— Да в том-то и дело, что не всякого… — лицо фон Дуттена было совершенно равнодушным, но чувствовалось внутреннее напряжение. Видали мы таких – сами как бы спортсмены и рыболовы.
— Вас так насторожило моё незнание немецкого и французского языков? Это может иметь отношение к преступлению?
— Отношение к преступлению может иметь всё. И офицер, говорящий только по-русски…
— По-моему, я продемонстрировал, что могу общаться не только по-русски…
— Действительно. Но как раз это и удивляет. И настораживает, В том-то и дело, что каждый факт в отдельности объясним, но такое их сочетание…
— Какие, простите, сочетания?
— Да, к примеру, орден Владимира на груди поручика. Можете объяснить, почему такая награда красуется на груди обер-офицера? Причём не самого высокого класса. Можете?
— Могу. Я имею чин адъюнкта в Академии наук. И орден мне пожалован самим государем за научные открытия.
— Да что вы говорите! — колбасник даже не старался маскировать свой издевательский тон. — Вы учёный? Сам император приколол вам орден на грудь? И вы хотите, чтобы я всему этому поверил?
— Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Ваше общество мне неприятно. Вы посмели обвинить меня во лжи, но я не имею права участвовать в дуэлях, до завершения своей миссии.
— Сударь, как раз дуэли со мной вы не дождётесь. Моё оружие – перо и бумага. И вон те двое солдат, которые меня сопровождают,
В направлении, куда кивнул местный пинкертон, действительно жевали свою кашу пара солдат. Сомневаться, что они состоят при данном полицейском чине, не стоило.
— Так чего же вы от меня хотите?
— Всего лишь навсего документа, подтверждающего вашу личность.
Всего-то проблем! Я расстегнул мундир и вытащил свою "подорожную":
— Извольте. Подписи его высокопревосходительства Военного министра вам достаточно?
— Позвольте, — протянул руку к бумаге фон Дуттен.
— Не позволю, — пошёл на принцип я. И не только на принцип: давать в руки всяким-разным важные документы не стоит никогда. Этому меня ещё в "прошлой жизни" чиновники научили. — Вы видите подпись министра и печать?
— Я вижу некую подпись и некую печать, — флегматично промолвил мой собеседник. — Я не видел подписи министра, не знаю, как она выглядит. Так что ваш документ не очень убедителен для меня лично.
— А какой был бы убедителен? С моим портретом? И чтобы подпись Барклая де Толли поверх его?
— Экий вы шутник! — позволил своим губам изобразить подобие улыбки местный детектив. — Знаете, в сложившихся обстоятельствах, я бы даже вашему портрету на документе не поверил. Вы в Ригу следуете?
— Я ведь уже сказал, что да.
— В таком случае я попрошу вас проехать со мной вместе в Венден, где я смогу переложить возникшие с вами проблемы на тех, кто сможет принять окончательное решение по данному вопросу. Не возражаете?
— Совершенно. До Вендена вёрст тридцать, а компания, хоть и не совсем приятная, в дороге пригодится.
— Очень рад, что вы приняли разумное решение, — встал из-за стола Дуттен, — позвольте вашу шпагу.
— Простите? — на пушку что ли берёт? — У вас есть приказ о моём аресте? Или меня застали на месте преступления? С какой стати я должен отдать шпагу первому, кто её потребует?
— Да просто я хотел посмотреть на вашу реакцию, господин поручик, — улыбнулся чиновник. — Возможны были некоторые варианты вашего поведения, которые позволили бы мне сделать окончательные выводы. До утра прошу из этого заведения не выходить.
Во нахал!
— Сударь, — холодно бросил я, — вы не смеете мне указывать и ограничивать мою свободу. Постарайтесь понять, что, согласившись следовать в Венден вместе с вами, я оказываю любезность, а не подчиняюсь вашему произволу. И пока, после разъяснения ситуации, согласен удовлетвориться лишь извинениями. Если же вы продолжите доставлять мне неудобства, то гарантирую ещё и неприятности по службе.
— Вам так хочется погулять этим промозглым вечером?
— Я просто не терплю, когда мне указывает, что делать и как себя вести, человек, не имеющий на это права.
— Я не понимаю вашего упорства…
— Сожалею. Послушайте: вы меня утомляете, я ведь могу и передумать составить вам компанию по пути в Венден.
— У меня есть возможность вас заставить.
Вот чего доёживается, ферфлюхер хренов? Жить ему скучно?
— Сядьте! — он, конечно, мог проигнорировать мою реплику, но видно, что подействовал тон – прежде чем фон Дуттен смог осмыслить происходящее, "организм" уже снова усадил его на прежнее место.
— Так вот, — прошипел я, — если вы, дубина стоеросовая, посмеете отдать приказ своим солдатам, то одного я застрелю, а второго заколю. И за их жизни отвечать придётся именно вам, как и за попытку срыва выполнения поручения его высокопревосходительства. Особого поручения. Напрягите свой умишко и попытайтесь сообразить, что офицеры с приказом за подписью самого министра просто так в этом захолустье не появляются. Только попробуйте применить силу в отношении меня, и Сибирь вам гарантирована.
— Сударь, я не привык… — начал приходить в себя немец.
— А мне ровным счётом наплевать на то, к чему вы привыкли. Я вам сказал уже больше того, чем был обязан. Делайте выводы сами, — так и хотелось добавить: Хао! Я всё сказал!
Но держался он неплохо. Всё-таки характер имеется.
— Я лишь выполняю свой долг.
— Я тоже. И вы мне мешаете это делать. Излишнее служебное рвение, которое вы проявляете, может привести к большим неприятностям. Я уже обещал, что поеду с вами – благо мне по дороге. Большего вы от меня требовать не смеете. Честь имею, господин фон Дуттен.
Встал и, не оглядываясь, отправился к себе в комнату. Тихону велел на всякий случай ночевать у меня – бес его знает, что может прийти в голову этому бароше в связи с уязвлённым самолюбием. Лучше иметь слугу рядом. В случае чего отобьёмся как Атос с Гримо в винном подвале.
Заснуть долго не мог – всё думал: не слишком ли я оборзел в беседе с полицейским чином?
Хотя вряд ли – эту шушеру в начале девятнадцатого века дворяне, а уж тем более офицеры, если верить соответствующей литературе, мягко говоря, недолюбливали. Не знаю кто там высший воинский начальник в Вендене, но однозначно должен принять мою сторону. Вернее почти однозначно – может ведь и родственником этого хмыря оказаться. Или просто немцем с "национальной солидарностью".
С утра позавтракали перловкой на кислом молоке – вкусной такую еду не назовёшь, но "попитаться" перед дорогой было необходимо. Я бы конечно лучше чем-нибудь поприятнее перекусил, хоть яичницу можно было заказать, но завтрак для меня почти всегда был именно "питанием", а не едой – с самого детства поутру никакого аппетита. Вот часам к одиннадцати – да, прорезался, чисто как у Винни-Пуха: "одиннадцатичасовое настроение".
Погодка выдалась неплохая и дорога была не раскисшей, так что двигались мы вполне споро. Солдаты держали себя по отношению ко мне совершенно индифферентно, хотя наверняка получили в отношении меня соответствующие распоряжения от своего "босса".
Фон Дуттен тоже достаточно долго сохранял молчание, но на втором часу пути не выдержал:
— Господин Демидов, разрешите у вас спросить один вопрос?