– А я думал, мы пойдем танцевать. В Винтурианском зале играет Праг…
– Ни за что! Ты, возможно, успел заметить: на мне не бальные туфли. Кроме того, в этом публичном доме я видела кое-какие картинки, они навели меня на некоторые мысли для романа, и мы должны их немедленно воплотить.
– Волузия, пожалуйста…
Волузия наклонилась над столом, шепотом подробно описала Диего увиденное и высказала ряд предположений, которые он, при всем его писательском даровании, затруднился бы оценить чисто лингвистическими средствами, настолько мощно они на него подействовали в плане гормональном.
По пути из ресторана Волузия остановилась у панчборда, оплатила попытку и выиграла.
– Шесть быков! Это пойдет в Фонд вдов и сирот! А может, я куплю Коппернобу тыщу презервативов!
2
Охотники за эгидами
Май приближает Сезонное Солнце на много Кварталов к обитателям Гритсэвиджа, и наконец это могучее, небольшое, низко расположенное светило в разгар дня оказывается почти точно над Районом. В самые ласковые часы оно вызывает к жизни легкую одежду и новые виды отдыха.
Подобно Дневному Солнцу по утрам, Сезонное Солнце при своем первом в году явлении можно увидеть очень низко над жилыми Кварталами. Но в отличие от его более постоянного собрата оно восходит не для того, чтобы пройти путь вдоль всей длины Бродвея в один день. Нет, Сезонное Солнце движется под определенным углом к своему небесному собрату, поднимаясь над Тем Берегом, и опускается за Не Той Стороной Трекса за тот же период, что и дневное светило. Следовательно, в конце зимы Сезонное Солнце часто бывает скрыто за рассветным Дневным Солнцем и показывается, когда Дневное Солнце оставляет его позади, лишь в виде туманной, едва движущейся высоко над Бродвеем точки; свое тепло оно отправляет в другие, отдаленные Районы. По мере того, как весна входит в более поздние стадии, дуги, описываемые Сезонным Солнцем, становятся яснее, выше, местоположение диска увидеть легче. Наконец Сезонное Солнце превращается в неотъемлемую часть неба Гритсэвиджа; точка его восхода с каждым днем сдвигается все дальше вдоль по течению Реки.
Официально лето начинается в тот день, когда Сезонное Солнце поднимается в точности над центральными Кварталами Района и оно и Дневное Солнце на несколько минут накладываются в небе друг на друга.
Спуск во вторую половину года повторяет этот процесс в обратном порядке – Сезонное Солнце скользит все дальше и дальше к центру, пока не исчезает в декабре.
Так извечно повторяется небесное крестовое представление.
Май принес множество новшеств в жизнь Диего Петчена – как приятных и радостных, так и горьких и тягостных.
Наверное, самыми тяжелыми из последних стали тревожные перемены в жизни Зохара Куша, лучшего друга Диего.
Диего и Зохар выросли в одном Квартале, вместе учились в Мемориальной начальной школе имени Хейвуда Строппера, в должное время поступили в частную среднюю школу номер 5, где Диего впервые испытал свои дарования, став сотрудником редакции школьной газеты. В то время Зохар вовсю лелеял свой идиосинкразический, аморальный характер. Буйный гуляка, кому любой вызов, любая выходка не казались чрезмерно скандальными, он обладал тонким умом, который отказывался применять для достижения каких-либо приемлемых для общества целей. (Родители Зохара мало принимали участия в его воспитании. Папа Куш был добродушным пьяницей; он оставался помощником слесаря до самого ухода на пенсию и умер до срока. Мама Куш проводила долгие, изнурительные часы на работе в прачечной, вечно среди пара, и каждый день приходила такой же поблекшей и помятой, как те мешки с грязной одеждой, которые приносила с собой.)
С трудом закончив учебу, Зохар отдался жизни, от которой был намерен взять все, что возможно. Он приобретал деньги и женщин, необходимых для существования в его необузданном, зато свободном мире, разнообразными способами, из которых лишь о немногих можно было говорить вслух. (При этом, когда Зохару сопутствовал успех, от его щедрости выигрывали все – от Диего до случайных собеседников в барах.) Друг детства Диего был хорошо знаком с полицией Гритсэвиджа, так как несколько раз проводил сколько-то времени в тюрьме, но исключительно по незначительным обвинениям, и не задерживался там надолго.
Все прекрасно и изумительно – по большей части. Полная впечатлений, даже обладающая неким постыдным очарованием жизнь, которая вполне соответствовала натуре Зохара Куша и от которой, в сущности, никому не было вреда. Диего никогда не тревожился за благополучие своего друга.
А вот теперь Диего почувствовал, что больше не может быть столь же благодушным, думая о возможной судьбе Зохара. Несколько недель он не появлялся в их любимых заведениях, а потом появился, но, как подозревал Диего, Зохар угодил в скверную передрягу, и не исключено, что ему грозит неминуемый нервный срыв. Вход Зохара в такое состояние по времени точно совпадал с началом его любовной связи с Милагрой Ивентир.
Когда в это майское утро в дверь квартиры Диего постучали, он интуитивно пришел к выводу, что назойливый стук исходит от Зохара Куша, и что тот находится не в лучшей форме. Открыв дверь, Диего убедился в справедливости своего провидческого заключения.
На Зохаре была белая рубашка, некогда дорогая и модная, а теперь заляпанная чем-то и протершаяся у открытого воротника. Его хлопчатобумажные брюки могли бы поведать историю о жестоком обращении: на колене дыра, один задний карман наполовину оторван. Шлепанцы на грязных, без носков, ступнях.
Вершиной внешнего достоинства Зохара всегда были волосы – всклокоченная курчавая грива волос, блестевших от природы, как масло, пролитое на Бродвее. Не одна девушка в школе номер 5 охотно позволяла в отношении себя всякие вольности только ради того, чтобы взъерошить эту сексуальную копну. В последнее время Зохар решил дополнить сей венец растительностью на лице – усами и эспаньолкой. Его телосложение напоминало о гибкости и выносливости, которыми он некогда отличался. Но десять с лишним лет напряженной и бесцельной жизни превратили его лицо в жалкий портрет испарившихся надежд юности.
Зохар сжал локти Диего прямо у порога и устремил на друга умоляющий взгляд голубых глаз.
– Ди, мне нужна твоя помощь. Отчаянно нужна. Не ради меня. Ради Милагры.
Не резко, но твердо Диего высвободился из тисков Зохара.
– Это же бред, Зох, козел! Где ты шатался столько времени? Я тебя не видел с того самого вечера в феврале.
Зохар вымученно улыбнулся.
– О, какой был вечер! Я до сих пор ощущаю вкус пены первого «Руде Браво», слышу, как этот самодовольный Драмгул предлагает «наладить отношения» совсем не подходящей женщине, помню, какое у него было лицо, когда он зализывал раны в туалете на станции Метро! Хорошее для нас было время, правда, Ди? А раз нам было так хорошо вместе, ты же придешь на помощь старому другу? А помощь ему так нужна!
– Конечно, конечно, нет вопросов, я тебе помогу. Но, насколько я вижу, тебе особенно нужно провести денек в парилке у Диггори, пройти курс у косметолога, прибарахлиться у Кобека, а потом подзаработать в конторе у Копперноба. Я-то сомневаюсь, что смогу обеспечить тебе больше, чем прокат полотенца у Диггори.
– Черт тебя возьми, не смотри на меня! Я же сказал, я беспокою тебя только потому, что Милагра в хреновой ситуации.
– И что у нее случилось? Неужели ты не удовлетворяешь ее в постели? Помнится, в тот вечер она по полной программе искала утешения у меня…
– Смейся, если хочешь. Только твои шутки не изменят того, что Милагра подсела на героин и не слезает уже много дней.
Диего бессильно опустился на стул.
– Нет… Как это произошло?
Зохар обреченно пожал плечами:
– А как это происходит со всеми? Попробовала, понравилось. А скоро обнаружила, что не может без этого жить.
– Не знаю… Не знаю, что сказать. Я еще никогда не встречал никого, кто пробовал бы героин.
– Теперь встретил. И, кстати, не могу тебя с этим поздравить.
– А ты тоже… подсел?
– Нет, слава Рыбачкам. Но мне кажется, ты не прав, если говоришь, что не знаком ни с кем из героинщиков. Ты ведь дружишь с этим музыкантом, Прагом, так?
– Да. Так ты хочешь сказать?..
– Меня так сориентировал мой знакомый. Я рассчитывал, что ты сведешь меня с ним, и он сможет мне продать дозу, которой хватит, чтобы на несколько дней успокоить Милагру.
Диего склонил голову набок и стукнул себя по лбу, словно эти действия могли помочь ему освоить новую информацию.
– А твой знакомый… Он больше не снабжает тебя?
– Отрава прибывает на Поезде или на Корабле, а поставок не было уже несколько недель.
– А ты не можешь съездить на Метро к источнику, не знаю уж, где он?
Зохар невесело рассмеялся:
– Источник! И в самом деле, где он? В каком Районе? Сколько миллионов Кварталов отсюда? Я знаю об источнике не больше того, что ты знаешь о том, откуда поступает твоя писчая бумага! Кто производит нашу одежду, в каком Квартале водятся коровы, куры и овцы, какой Район поставляет овощи или вино, обувь, губную помаду? К нам все товары привозят Поезда или Корабли, и мы с радостью их принимаем, охотно компенсируем этой возможностью – приобретать то, чего нам недостает – нашу неспособность производить все у себя. Вот только подобная система оставляет нас заложниками наших неведомых поставщиков. А сейчас по их прихоти моя девушка умирает.
Диего поднялся на ноги.
– Ладно, ладно, избавь меня от лекций по макроэкономике. Я – профессиональный Космогонический Выдумщик! Я знаю, насколько наш мир безумен, насколько непостижимы его основы. Я порождаю десяток чужих миров перед завтраком! Так что давай нанесем визит Рамболду Прагу.
Розыски музыканта во всех местах, где тот имел обыкновение зависать, затянулись за полдень. В студии, где зачастую рождались импровизации Прага, их захватил в силки серьезный молодой технарь, которому захотелось посветить их в детали некоторых усовершенствований оборудования, призванных преодолеть эфирные ограничения неясного происхождения и расширить сферу вещания станции до более сотни Кварталов. Диего и Зохар не без труда высвободились из пут этого зануды и принялись за исследования других точек: плавательный бассейн Роклиффа, где Праг часто демонстрировал свое спортивное мастерство; бар «Коркорвадо», где собиралась экзотическая публика; квартира трубача в Гритсэвидж-875, над «Деликатесами» Мокко Бозефуса. И нигде ни следа.
Во время последней остановки они зашли к Бозефусу, где заказали солонину с кислой капустой – весьма необходимый им обед, за который заплатил Диего. Не будучи в силах связаться с неуловимым Прагом, друзья могли только догадываться, что он, страдая от того же кризиса, что и Милагра, либо залег на дно где-то в Гритсэвидже, либо воспользовался своим преимуществом в знаниях и отправился в другой Район, сколь угодно отдаленный, где запасы героина побогаче.
И Сезонное Солнце, и Дневное Солнце совершали свой путь по нижнему квадранту своего невидимого круга, когда друзья наконец признали поражение.
Нервы Зохара были напряжены до крайности, чего Диего никогда раньше не замечал за своим обычно беззаботным другом.
– Что нам делать, ну что нам делать? Говорю тебе, она скоро умрет. У нее не хватит сил, чтобы забросить это зелье. У нее уже руки плохо действуют…
– Успокойся, да успокойся же!
Диего подхлестнул свою сообразительность и был вознагражден появлением последней отчаянной надежды. Он содрогнулся при мысли о том, что собирался предложить, ему было почти нехорошо от стыда, но в споре двух противоположных полюсов понятия о долге решающую роль сыграло жалобное выражение лица Зохара.
– Идем со мной. Нанесем светский визит моему отцу. Не спрашивай зачем, просто иди со мной.
Далеко от жилища Гэддиса Петчена Зохар и Диего вошли в ближайшую станцию Метро (входы на станции чернели через каждые пять Кварталов), на платформу в сторону Центра – длинную, вымощенную кафелем эмблему пыльной скуки. Сначала Зохар и Диего стояли молча в ожидании одного из часто проходивших экспрессов, затем Зохар заговорил:
– Помнишь, как я пытался выяснить длину города?
– Да, помню.
– Я пришел сюда в три часа ночи с банкой краски и кистью. Тайком от машиниста я пометил последний вагон своим именем, буквами в фут высотой. А потом устроился на скамейке и принялся ждать. Раз за разом прибывали новые цепочки вагонов. Я проверял, есть ли на последнем вагоне моя надпись. Я питался шоколадом и содовой из торговых автоматов. Через несколько дней ты принес мне сандвичи. Я дремал в промежутках между поездами, но всякий раз просыпался, когда они подъезжали. Я уверен, что не пропустил ни одного экспресса. Ты помнишь, как долго я продержался?
– Две недели.
– Правильно. И я так и не увидел свою пометку.
– Рабочий смыл твою надпись. Или вагон вывели из эксплуатации. Или в каком-нибудь депо его перевели на противоположную линию, так что надпись оказалась с другой стороны.
Зохар утомленно улыбнулся.
– Двенадцать лет назад ты уже предлагал мне эти объяснения, и тогда я их не принял. Нет, эти вагоны все еще ехали через наш неизмеримый Город через целых две недели. В этом я убежден. И тогда я по-настоящему испугался. Огромность нашего существования ошеломила меня. С тех пор я уже не был прежним. Я умел хорошо держаться, но в то время что-то вторглось в меня.
В этот момент подъехал экспресс, Диего и Зохар вошли в вагон, сделавшись частичками разнородной смеси таких же, как они, пассажиров – рабочих, бизнесменов, домохозяек, детей. Все они были похожи на вишни в пироге.
Зохар заговорил снова:
– Знаешь, бывает, я просыпаюсь с чувством, что мое имя все еще движется по этим рельсам, и я не увижу его до самой смерти.
Дерево перед домом, в котором прошло детство Диего, пышно зеленело, но на нем не было ни намека на весеннее цветение. Диего, воздерживавшийся от визитов к отцу уже целый месяц, испытывал и вину, и облегчение. Он не застал цветы, если таковые были.
Остановившись возле двери Петчена, Диего сказал:
– Постарайся занять старика разговором, пока я буду доставать то, что нам нужно. Мы сможем уйти достаточно скоро.
Зохар как будто утратил самообладание в преддверии встречи с Петченом-старшим.
– Я так ясно вижу твоего отца в расцвете сил. Он такой стройный, энергичный. Да, злоязычный. Но он представлял резкий контраст с моим отцом – рыхлым, пропитанным алкоголем. Он действительно настолько сдал сейчас?
– Когда я видел его в последний раз, он выглядел несколько лучше. Возможно, болезнь вступила в стадию ремиссии.
Разумеется, в глубине души Диего в это не верил. Он знал, что намек на силу, проявившуюся в его отце, – не более чем плато на пути вниз, в долину смерти. Но он готов был продать Зохару это заблуждение; продает же он другие свои фантазии.
Дверь заскрипела, открывая мрачный интерьер.
– Кто там? – твердым голосом выкрикнул Гэддис Петчен. – Если это вы, миссис Лоблолли, я выпил до хрена куриного бульона!
– Папа, это я. С другом.
Гэддис Петчен сделал усилие, чтобы слегка приподняться с привычного кресла, расположенного у окна, служившего приглашением для смерти, и оглянулся.
– А, так это твой скандально знаменитый приятель Куш? Что угодно готов поставить! Зохар, где ты торчал? Был с женщинами разного рода, надо полагать.
Зохар наткнулся на стул с железной спинкой, подтащил его поближе к Гэддису и грохнулся на сиденье.
– О, мистер Петчен, все мы не те, чем были раньше. Сегодня я связан только с одной женщиной. Замечательная девочка, но она… гм… несколько нарушает мою безмятежную жизнь.
– Зохар, расскажи-ка мне о ней все.
Диего испытал удивление (с примесью досады) – так легко началась беседа Зохара с Гэддисом, столь приветливый и непринужденный тон избрал его отец. Но Диего хватило мужества воздержаться от упреков, тем более, если учесть, что он намеревался сделать.