– Сравнил! – Крест оскалился. – То я – её, а то она – его!.. – Он снова уничтожающе оглядел Никиту. – На парашу бы тебя посадить… Была бы только параша!
– Ты тут свои лагерные замашки брось! – громыхнул коренастый и тоже встал. На этом было что-то среднее между индийскими вздутыми штанами до колен и набедренной повязкой – белоснежное, складчатое, схваченное где попало многочисленными узлами. – Залезай, никого не слушай.
Последняя фраза была обращена к Никите Кляпову. Тот снова поставил босую ступню на краешек трапа, но в этот миг Крест спрыгнул из люка на покрытие.
– В чём дело? – проскрежетал коренастый.
Крест отступил на шаг и посмотрел на него с вызовом.
– С петухами в побег не иду. Понял?
***Размерами глыба наводила оторопь. Слегка приплюснутый деформированный куб со скруглёнными углами и гранями достигал чуть ли не двух метров в высоту. Обнаружила его, конечно, правдоискательница Клавка.
– Ну это твою не мать? – бушевала она, тыча в глыбу растопыренной пятернёй. – Вконец обнаглели! Ни стыда ни совести!.. Они что, хотят, чтобы мы все здесь с голоду передохли?..
Лёша Баптист с лицом оторопелым и озабоченным обхаживал и ощупывал это новоотгруженное хозяевами чудо.
– Может, Ромку позвать? – неуверенно предложил он.
– Ну да, Ромку! – тут же вскинулась Клавка. – А тюбики кому? Тоже Ромке? Или этой цаце его?.. А если так и дальше дело пойдёт?
Пьяненькая и весёлая Маша Однорукая сидела на глыбе поменьше и болтала ногами.
– А чего? – задорно сказала она. – Вот, помню, год назад… Тебя ещё, Клавка, не было… Мы ж тут субботник устроили. Лёгкие камушки-то все раздолбали, а трудные остались… Так мы их, значит, коллективом…
– А как потом тюбики делили? – с подозрением спросила Клавка.
– А поровну!
Клавка замолчала, что-то, видать, напряжённо подсчитывая в уме. Седенький розовый Сократыч печально оглядывал глыбу издали.
– Что, собственно, подтверждает мою последнюю версию… – изрёк он наконец, обводя всех младенчески невинным взором. – Не знаю, почему, но камушки становятся всё крупнее и крупнее. Я уже начинаю опасаться, как бы нас в самом деле не постигла судьба побирушек…
– Дедок, ты субботник помнишь? – перебила его Маша. – Во повкалывали, а?
Но тут из проулка послышалось шлёпанье бегущих ног, и все невольно обернулись на звук. Из-за скругления опоры вылетел Ромка – с таким видом, будто за ним надзорки гнались. Остановился. Одичало оглядел собравшихся.
– Сидите? – крикнул он звонко и зловеще, хотя из присутствующих сидела одна только Маша. – А тарелка-то – улетела!
Последовала немая сцена. Известие ошеломило всех. Предполагалось, что выбраться отсюда просто невозможно. Правда, Крест не однажды хвастался, что убежит, но на то он и Крест… Зашевелились, переглянулись ошарашенно… Клавка опомнилась первой.
– Двумя дармоедами меньше! – брякнула она напрямик.
– Тремя, – поправил Ромка. – С ними ещё новенький увязался.
Лёша Баптист с весьма таинственным, чтобы не сказать злодейским выражением лица, крадучись канул в противоположный проулок. Не иначе – делиться новостью пошёл.
– Простите, Рома… – послышался взволнованный голосок дедка Сократыча. – Но это точно? Вы не ошибаетесь?
– Ну, сам пойди посмотри!.. – запальчиво предложил тот. – Выхожу на площадь, а тарелки – нету!
– Неужели домой попадут? – вымолвила трезвеющая на глазах Маша Однорукая.
– Совершенно необязательно, – мягко заметил дедок. – Попасть они могут теперь куда угодно… Кто вообще утверждал, что Земля и этот наш мирок – единственные остановки маршрута?..
Он уже хотел было развить эту глубокую мысль, как вдруг осёкся и округлил прозрачные голубенькие глаза.
Из-за того же угла, откуда недавно вылетел взбудораженный Ромка, вышли, устало доругиваясь на ходу, мрачный Василий и не менее мрачный Крест.
– С петухами он в побег не идёт! – цедил Василий. – А с ментами, значит, идёт. У, трёкало!..
Вторая немая сцена была куда короче первой.
– С приехалом вас! – радостно завопила Маша Однорукая. – Путешественнички вы наши!..
– Что случилось, Василий? – кинулся навстречу жадный до сведений дедок.
Василий насупился и матерно пошевелил губами.
– Да вышли на минуту из тарелки, – расстроенно объяснил он. – А она, сволочь такая, тут же закрылась – и с концами… Пойти к Пузырьку напиться, что ли? Зла не хватает…
– Пузырёк в долг не наливает, – чуть ли не торжественно объявила Маша Однорукая.
Василий с ненавистью огляделся.
– Чёрт, железяка в тарелке осталась… Слушай, Сократыч, дай свою на минуту!
***Дождавшись, когда компания, подобрав все капсулы, покинет пустой пятачок (даже колоссальная кубических очертаний глыба – и та не избежала общей участи), Крест повернулся и обогнул опору. Там, понуро прислонясь к золотистой, словно набранной из коротких соломинок стенке, ждал своей участи Никита Кляпов.
– Ты! – Крест наставил указательный палец Никите в грудь. – Ты понял, пидор противный, что это мы из-за тебя не улетели?
– Я не хотел… – беспомощно начал Никита, чувствуя уже, что договорить не дадут.
– Ты понял, сколько ты теперь мне должен? – нависал над ним Крест.
– Сколько?.. – испуганно выдохнул Кляпов.
– Сделаешь сегодня двадцать тюбиков. Не сделаешь – включаю счётчик. – Крест страшно подался вперёд. – Да? Да? Нет? Да? Нет? Да?
– Да… – шепнул Кляпов и, обмякнув, закрыл глаза.
ЧАСТЬ II
Глава 17
Труд этот, Ваня, был страшно громаден…
Николай НекрасовВасилия разбудило робкое прикосновение к плечу. Первое, что он увидел, открыв глаза, были стеклянные корешки оборванных световодов, свисающие из бледно-золотистой пористой стены, и по корешкам этим ритмично, как в танце, бегали радужные отражения вспышек. Сами стены, понятно, не отражали ничего… Пузырёк на днях из штанов вылезал – доказывал, что стены эти вроде бы впитывают свет. И запросто: чем их ни освещай – они всё равно светло-соломенные…
Робкое прикосновение повторилось. Василий скосил глаза. Шестипалая опушённая серебристой шерстью лапка деликатно, но настойчиво поталкивала его в плечо.
– Никак жрать захотел? – потянувшись, через зевок осведомился Василий.
– Зать! Зать! – взволнованным чирикающим голосом подтвердил Телескоп. Нагнулся и с трудом приподнял за один конец кривоватый металлический штырь. Не удержал – и уронил с глухим стуком.
– Ничо, бывает, – утешил его Василий и сел в упругой невидимой выемке.
Глянцевитый чёрный кабель толщиной с мужскую голень выходил из овальной дыры в полу возле самой стены; поднявшись на полметра, скруглялся подобно нефтяной струе и далее тёк в десяти сантиметрах над покрытием к центру помещения. Что-то он всё-таки содержал в себе весьма ценное, потому что дотронуться до него никому ещё не удавалось – некая сила встречала руку и отталкивала. Но если сложить его вот так, кольцом, то эта самая сила образовывала ложбинку, в которой было очень удобно спать…
Итак, Василий сел и с удовольствием стал разглядывать фартук, свисавший со стены тяжёлыми чугунными складками. А что? Очень даже солидно смотрится… Четыре световода оборвали, пока выкроили… Кстати, как там с трубой? Василий оглянулся.
– Н-ни хрена себе! – вырвалось у него в следующий миг.
В центре округлого помещения, как и положено, произрастала целая рощица световодов. Главный из них – колонна полуметрового диаметра – замедленными толчками бесконечно гнал то ли вверх, то ли вниз тяжёлые сгустки сиреневой мглы. Так вот, у подножия этой колонны, рядом с освежёванным участком кольцевой трубы, по которому, наращивая на него новую кожицу, ползали ремонтные улитки, к полу припал крупный пригорок нежного серебристого меха. Он заметно подрагивал и пялился на Василия без малого двумя десятками круглых, как пятаки, глаз.
Василий, несколько ошарашенный, повернулся к Телескопу.
– Ты их что, по всему потолку собирал?
– Зать! – чуть не подпрыгивая от нетерпения, повторил Телескоп.
Василий почесал в затылке.
– Ну ты даёшь… Что я вам, универсам, что ли?
Он сбросил босые ноги на прохладное покрытие и, поднявшись, строго посмотрел в многочисленные глаза.
– Сачков буду гнать в шею, – предупредил он. – Такой у меня закон, ясно?
Несмотря на то, что произнесено это было самым суровым тоном, пушистый бугорок облегчённо защебетал и распался на восемь точных подобий Телескопа – таких же хрупких и невероятно лупоглазых… Но до Телескопа им, конечно, далеко, с тайной гордостью отметил про себя Василий. Чистый, ухоженный – сразу видно, что домашний…
– Фартук тащи, – распорядился он.
В смятении Телескоп схватился за металлический штырь, но тут же бросил и растерянно уставился на Василия.
– Фартук! – сводя брови, повторил тот. – Что мы вчера с тобой весь день мастрячили?
Телескоп просветлел и кинулся к стене.
– Ат! Ат! – в восторге вскрикивал он, барахтаясь в рухнувшем на него фартуке.
Перед тем, как надеть обновку, Василий полюбовался ею ещё раз. Чтобы добыть на неё материал, они вчера ошкурили полтора метра большого кольца – Ромка присоветовал. Оказывается, если оборвать тонкий, как спица, световод тускло-серого цвета (рвать надо у самого пола, иначе до трубы не дотянешься), то он ещё минут пять будет работать. Саму трубу не прорезает, а обшивку – насквозь. Главное, только себе что-нибудь не отхватить впопыхах.
Василий завязал тесёмки фартука за спиной и, приосанившись, оглядел бригаду.
– Ломометр! – негромко приказал он.
Пятеро Телескоповых родственников, отпихивая друг друга, ринулись к металлическому штырю подлиннее. Помещение наполнилось сердитым чириканьем.
– Кувалдометр!
Остальные с писком набросились на штырь покороче, немедленно пришибли кому-то палец (пострадавший пронзительно заверещал) и гурьбой поволокли инструмент туда, где на сером пористом полу угадывалось, если присмотреться, светлое пятно скока.
– Ну, с богом!..
***Их выбросило дальше, чем обычно, – чуть ли не на середину улицы.
– Эх, мать!.. – восхищённо молвил Василий. – Прям разлив на Волге…
Такого красивого утра он ещё здесь не видел. Бледно-золотистые громады возносились со всех сторон к влажно-сиреневому с жемчужными наплывами небу. И такое же небо сияло под ногами – словно рухнувший недавно ливень затопил улицы, и вода стояла теперь, отражая подвижную жемчужно-сиреневую высь. В лицо веяло дождевой свежестью. Тёмные едва приметные кляксы скоков лежали, как незатопленные участки асфальта.
Одно время Василий гадал, сами ли хозяева выбирают, какому сегодня быть утру, потом заметил, что здесь вообще нет ничего одинакового: ни световодов, ни колонн – ничего. И утро здесь тоже каждый раз хоть чуть-чуть, но другое…
Перед домом (хотя поди докажи, что опора, возле которой тебя каждый раз выбрасывает, и есть твой дом!) делать сегодня было практически нечего. За ночь возникли всего две курбастенькие глыбы, с которыми бы и дедок справился. Вот пускай и справляется – дедку тоже лопать надо. А нам даже и неловко как-то с такой ерундой связываться.
Слегка вразвалочку Василий двинулся по блистающему покрытию, и взволнованный щебет за спиной напоминал ему утреннюю перекличку птиц, которых здесь, честно говоря, очень не хватало.
Из общего гвалта звонкими щелчками выделялось яростное «тьок! тьок!» Василий усмехнулся. Он знал, что означает этот возглас. Так в произношении Телескопа звучало русское слово «сачок».
– Телескоп! – сказал Василий, оборачиваясь. – Ты что тут из себя прораба корчишь? Тебя ещё, по-моему, никто не назначал…
Телескоп притих, но всё-таки продолжал идти с пустыми руками и вид имел начальственный. В следующий раз дам ему фартук нести, решил Василий.
Обогнув украшенный непристойным словом выступ, они свернули в узкий проход между башнями. Здесь тоже ничего из ряда вон выходящего не наблюдалось. На червеобразной глыбе, именуемой завалинкой, сидел и таращил бессмысленные мутные глаза Лёша Баптист.
– Привет передовикам! – старательно выговорил он. – Спозаранку – на долбанку?
На Лёше, как всегда, было что-то вроде пончо из толстого мутного целлофана, подпоясанного по низу живота обрывком мягкого световода.
– А ты, я смотрю, успел уже? – поздоровавшись, хмуро сказал Василий. – Тоже, небось, спозаранку?
Честно говоря, ему было неловко, что Телескоп и его орава видят кого-то из людей расхлюстанного и в нетрезвом виде.
– А фартук-то, фартук! – пропустив укоризненную фразу мимо мясистых малиновых ушей, восхитился Лёша. – Ну ты прям Рабочий, тебе б ещё Колхозницу!.. С серпом…
– Конечно! – сердито сказал Василий. – Если всё время у Пузырька торчать да завалинку просиживать… На тебе хоть штаны-то есть?
– Штаны? – искренне удивился Лёша. – Да это ж в самую чащу лезть – за кабелем! Какой-нибудь не тот световод перервёшь – так и штанов не потребуется… А чо? Мужики не возражают, бабы – тем более…
Василий плюнул и, не желая с ним больше ни о чём толковать, зашагал прочь. Мимо Лёши с писком и щебетом промаршировала лупоглазая команда Телескопа.
– Э! – ошеломлённо позвал Лёша. – Погодь!..
Василий обернулся.
– Слышь! А мартышки твои – они как? Тоже разного пола? Не проверял, нет?..
Василий плюнул вторично и свернул за выдающийся мыском уступ. Следом за ним уползла и вся процессия. Лом они волокли, как муравьи гусеницу. Со стороны казалось, что кривоватый металлический штырь отчаянно отбивается.
Скрылись… Лёша приуныл и оглядел в тоске пустую улицу. Сломать что-нибудь да снова сходить к Пузырьку?.. Это ведь вставать, переться за железяками… Может, в долг нальёт?..
Лёша горестно подпёр кулаком небритую щеку, отчего правый его глаз принял несколько монгольские очертания, а левый вытаращился ещё сильнее. Половина верхней губы заворотилась в тоскливом оскале.
Приняв такой страхолюдный образ, Лёша Баптист надолго оцепенел, пока наконец вытаращенный глаз его не уловил какое-то движение неподалёку. Тогда Лёша сделал над собой усилие и навёл уехавшее в сторону око на резкость. Плывущая цветными пятнами улица подобралась, стала рельефной, и в нескольких шагах от Лёши прояснился высокий юноша с красивым исполненным меланхолии лицом. Обильные светло-русые волосы свободно падали на большие оттопыренные уши, скрывая их почти полностью. Из одежды на юноше были одни лишь короткие облегающие штаны типа балетного трико – тёмно-серые, без единого шва, с приглушённым узором, напоминающим плетёнку змеиного брюха.
– Во! И этот с обновкой! – подивился Лёша. – Прям как сговорились…
– А кто ещё? – равнодушно осведомился юноша.
– Да этот твой! Вася-мент! Такой, понимаешь, фартук себе оторвал!.. Не иначе трубу раскурочил… Мент-мент, а додумался…
Юноша хмыкнул и величественно отвесил нижнюю губу.
– Кто додумался? – с ленивым презрением переспросил он. – Это я ему насчёт трубы посоветовал…
– Да ты что? – не на шутку обрадовался Лёша Баптист. – Вот и я думаю: ну не может быть, чтоб он сам… Тупой он, Васька-то!.. Не иначе, думаю, Ромка подсказал… Парнишка-то сообразительный, всё на лету хватает…
Несмотря на то, что произнесено это было самым искренним и чуть ли не подобострастным тоном, русоволосый Ромка нахмурился и подозрительно покосился на неопрятного Лёшу Баптиста.
– Так ты его видел, что ли?
– Да вот как тебя! – тараща глаза, заверил Лёша. – Идёт в фартуке, через губу не переплюнет… Мартышек этих набрал целый взвод, ломограф ему тащат… Ну мент же, ясно: лишь бы кем покомандовать!.. Па-теха… – неожиданно приуныв, закончил Лёша Баптист и снова пригорюнился. – А ты вот молодой, талантливый, – с упрёком сказал он вдруг. – Видишь же, сидит человек, мается… Нет чтобы сломать что-нибудь, ну хоть вон ту хренотень… Я б тогда к Пузырьку сходил поправился…