И сейчас адреналина плеснуло в организм столько, что он бы не почувствовал и нескольких ударов ножом. Его глаза налились кровью, он был сильнее, чем когда-либо в жизни, и физически, и духовно. Как крыса, брошенная на съедение удаву, забившаяся в угол, понявшая, что нечего терять и готовая к атаке, способная растерзать врага острыми зубами. Такие случаи действительно бывали в зоопарках мира, и наш герой о них, конечно же, читал – он вообще был весьма образованным человеком, но в тот момент, понятное дело, ему было не до таких околонаучных воспоминаний. Лицо свела гримаса, губы не слушались (непонятно, зачем организм такое делает с человеком, готовым к битве, может, чтобы мягкие ткани стали твёрже и меньше травмировались?). Но и об этом не мог думать представитель офисного планктона, выбравший смертельную битву. Он просто через резиновые губы прогудел:
– Останавливай поезд, вызывай полицию, или милицию, что там у вас. Посмотрим, что ты за гусь.
Теперь испугался уже толстый. Гусь он был ещё тот. И милиция первым с поезда сняла бы его самого вместе с дружками, за последние два года наездившими в поездах таким образом лет на двадцать отсидки.
– Э-э! Спокойно-спокойно! Я тебе чё? Я чё? А ты чё? – словно споря с воображаемым собеседником, засуетился он. – Не груби мне! – перешёл на визг. – Я оченна… – приобрёл сильный акцент, – уважаемый человек я!
Нашего начало отпускать. Вместе с этим пришёл и страх. Весь адреналин спрятался куда-то в суставы и заставил дрожать тело. Тряслось всё: колени, локти, челюсть… всё! Глаза осоловели, во рту стало сухо, а голова чуть гудела изнутри и покачивалась в такт поезду: «тук-тук, тук-тук». Могло стошнить.
Он, не говоря ни слова, повернулся к двери в вагон, напоследок одновременно победно, прощально и грозно посмотрел на толстого. Открыл дверь и, не оборачиваясь, бросил максимально презрительно, но уже заметно дрожавшим голосом (дрожь, впрочем, не выдавала страха – точно так же дрожит голос у максимально заряженного на бой человека):
– Ладно.
И ушёл.
Он ушёл безусловным победителем. Пьянящая эйфория хлынула на него, как только он закрыл за собой дверь купе. Что-то похожее он испытывал, когда соскользнул в обрыв по мокрому снегу и, лавируя меж острых камней, съехал безо всяких повреждений на дно оврага. Но в этот раз ощущение было на порядок сильнее. В мозгу взрывался большой фейерверк в честь нового героя нашего времени.
Жена слегка остудила этот праздник величия:
– Ничего себе ты писаешь. Час, наверное, прошёл.
Сын хихикнул, ему это казалось всё очень смешным.
Муж глубоко вздохнул, упоение как ветром сдуло.
В дверь вежливо постучали.
Наш ещё минуту назад «герой» дёрнулся всем телом.
– Кто?! – истерично спросил он.
– Я, – слащавым голосом ответили из-за двери.
– И… И что вам надо?
– Чай. Чай я принёсля. И шербет. Угощать вас, наше гостеприимство. Даром, даром, угощать.
– Может, проводник? – спросила жена. – Ну открой, что сел!
Муж послушно открыл. На пороге стоял местный в пёстром халате, держал на вытянутых руках поднос с дымящимся чайником, пиалами и сладостями в чашке.
– О-о-о, давай! – радостно заорал сын.
«О, как зассали! Наверняка толстый прислал его!» – с удовлетворением отметил про себя отец, а вслух как бы обречённо сказал:
– Ну, давай… А от кого это?
– Всем, всем! – радостно закивал лоснящейся головой пёстрый. – Так положено, гостеприимный страна!
Взяли угощение, поставили на стол. Пёстрый удалился спиной назад, как выдрессированный слуга. Выпили чаю, поели сладостей.
Первым упал мальчик, хотя пил меньше всех. Сидел, сидел, а потом просто завалился на бок. Мать дёрнулась к нему, попыталась крикнуть, но голоса не было. Руки были такие вялые, что трудно было их поднять, не то что схватить упавшего ребёнка. Во взгляде женщины читалась паника, но полностью осознать свою беспомощность она не успела – свалилась рядом, головой вперёд. Юбка обнажила крепкую ещё попу, слегка подтянутую шёлковыми, телесного цвета трусами. Муж вперил взгляд прямо туда, в места, не тронутые им уже больше месяца, открыл было рот, чтобы что-то сказать, да и заснул с приоткрытыми глазами – чудная офисная привычка. Он так умудрялся спать на совещаниях, а иногда, не успев выйти из рабочего образа, засыпал так и дома, пугая жену.
Мальчик был скорее в бреду – в голове смешались причудливые картинки и звуки. Стол ехал прямо на него, потом внезапно изгибался, как змея, и полз наверх. «Давай-давай!» – неслось откуда-то чужим голосом. Потом вдруг голос родной, давно уже не виданной бабушки: «Иди чай пить!». Что-то сиреневое наползло на глаза, как будто сверху стекал густой тягучий ежевичный сироп с радужными разводами. Голосов становилось больше, они тараторили на непонятном языке и друг друга как будто не понимали. Потом его словно кто-то трогал. Потом послышались понятные слова в этом многоголосье: «Всё! Всё, говорю! Мёртвый, много сыпаль. Шайтан!» Потом звук потасовки, ругань непонятная. «Выноси! Надо прятать! Скинем, скинем!» Мальчик резко взмыл в воздух, голова откинулась назад, сиреневая пелена ушла, сменившись чёрной, в голове ухнуло, и он отключился.
Глава II. День первый. Аллея героев
Что-то кололось. В руки, в ноги, в шею. Кроме того, болело всё тело, будто его провернули в мясорубке. Ныло в боку, болели локти, лоб. Такое в последний раз было пару лет назад, когда он упал с качелей, раскачавшись до полурвоты.…
И он качался. Ощущал, что лежит, но при этом мерно раскачивается, как будто едет куда-то или плывёт. Глаза открывать было страшно. Рядом кто-то беспрестанно бормотал. И вокруг ещё были люди, чужие, и их было много, он это слышал и чувствовал.
Какая-то травинка попала прямо в нос, начала невыносимо щекотать. Он чихнул и открыл глаза. Раздались испуганные крики, а положение его тела вмиг изменилось – ноги ухнули вниз, раздался глухой стук.
Мальчик пытался понять, где он и что происходит. Он был в гробу. Но теперь не лежал, получается, а почти стоял – потому что люди, нёсшие гроб у ног, в испуге от его «воскрешения» отпрянули, а те, что несли часть с головой, толком ничего не поняли, но испугались тоже, руки их обмякли, но ношу удержали.
Гроб был старым и прогнившим, от него несло сыростью и землёй. Для удобства мертвеца, или, скорее, чтобы тело ребёнка хоть немного виднелось над гробом, его забили сеном. Оно, получается, и кололось.
Ребёнок с трудом поднял руку, толпа шарахнулась, начали раздаваться восторженные стоны. Жутко растрёпанная, устрашающего вида девушка грохнулась оземь. Мальчик присмотрелся – все вокруг были страшные. Очень. С перекошенными лицами, у кого один глаз был больше другого, у кого зубы торчали вперёд, у кого-то головы были неестественного размера или формы. И одеты были подобающе: в одинаковых не то робах, не то пижамах из домотканой грубой ткани светло-коричневого цвета. Сразу вспомнились фильмы про зомби и ходячих мертвецов, расхотелось вообще выбираться из этого гроба. Гроб – волне себе безопасное и удобное место.
– Ты жив? – раздался голос сверху.
Мальчишка извернулся, закинув голову назад. Над ним стоял пожилой дядька, скорее даже дед, хотя точно возраст было не определить из-за почти чёрной, загоревшей на солнце и обветренной кожи. Он выгодно отличался от своих попутчиков. У него были правильные черты лица, красивая седина и прямой нос, который особенно понравился мальчику. У папы нос был картошкой, а у этого – как в исторических книжках про испанских конкистадоров. Мальчик всегда сомневался, что у всех конкистадоров были одинаковые носы, но в книжках рисовали именно так, а он был воспитанным и с книжками спорить не привык.
Он открыл рот, но не смог произнести ни звука. Во рту, оказывается, сильно пересохло, губы отодрать друг от друга удалось с трудом.
– Ну конечно же, ты жив! Зачем я это спросил? – дед, кажется, был вполне удовлетворён беседой с самим собою. – Ты меня понимаешь?
– Да, – голос был настолько слаб, что мальчик сам его испугался.
Задние гробоносцы вежливо опустили прогнивший ящик на землю. Мальчик попытался встать. Тело ныло безумно, он приподнялся на локте. В передних рядах грохнулась ещё одна уродина.
– Дядя, – тихо позвал самый мелкий из семейства «зайцев».
– Да?
– Они понимают по-нашему? – он красноречиво обвёл глазами толпу страшных людей.
– Нет, почти никто. Их не учат, они говорят по-своему… – дед задумался на секунду, – вернее, по-нашему. Это примитивный язык, если ты захочешь, ты его скоро выучишь.
– Почему примитивный?
– Когда-то, очень давно, на нём писались стихи и книги, учебники и научные трактаты. Потом решили избавиться от иностранного влияния, начали со всех заимствованных слов. В итоге наукой стало возможно заниматься только на иностранных языках, искусство изучать – тоже. А сейчас нам и вовсе не разрешено много думать, у нас нет литературы и науки, нам не о чем разговаривать. Поэтому и слов мало. Они нам не нужны. Язык деградировал.
– А почему они такие уроды?
– Моя внучка тоже понимает нас.
– Где она?
– Вот! – дед подвинул прямо к лицу собеседника девочку, такую же уродливую, как и остальные.
Она смотрела огромными на маленьком, перекошенном природой, лице глазами и, казалось, не понимала ничего.
– Прости.
– Не за что! Им не с кем себя сравнивать, все такие. Так что это – норма. Это я, такие старики, как я, и ты выглядим ненормальными, – дед секунду поколебался. – И твои, видимо, родители.
– Мама! Папа! Где они, где? – мальчик вскочил, буквально выпрыгнул из гроба.
– Они живы. Это пока всё, что я могу тебе сказать.
Старик громко что-то скомандовал на незнакомом языке, уродливая молодёжь, кроме его внучки, стала расходиться, прихватив с собою пустой гроб. Мальчик осмотрелся. Всё вокруг было не менее странным, чем жители этого чудного места.
Они стояли посередине широкой и длинной улицы некогда, видимо, большого города: дорога была мощена камнем, и он почти весь был целый, хотя очевидно, что за мостовой очень много лет никто не ухаживал. Треснувшие и рассыпавшиеся булыжники встречались довольно часто, хотя общего вида, надо было отдать должное древним строителям, это особо не портило.
По обеим сторонам дороги виднелись полуобвалившиеся трёх– и четырёхэтажные дома. Жилыми выглядели только первые этажи, перед которыми брусчатка была расковыряна, и на месте этих раскопов росли овощи и зелень. Дорога шла с небольшого пригорка, из-за которого не видно было её начала, и вела неизвестно куда – дальше всё заросло кустами. Деревьев вообще нигде не было видно. Иногда встречались пни. Вдоль дороги стояли столбы. На каждом третьем висел почерневший от времени громкоговоритель, а на натянутых между столбами проводах было развешано бельё.
Но самое интересное было не это. Вся обочина была уставлена памятниками. Конными, в рост, бюстами. Их было не счесть. Некоторые выглядели очень старыми и сделаны были на совесть, красиво, из мрамора и гранита. Другие были поновее, подешевле и пострашнее: уже из песчаника, бетона или гипса, кони были непропорциональные, лица – чрезвычайно грубые, а фигуры – геометрические. Ещё хуже выглядели самые свежие: они были слеплены из глины, некоторые – из необожжённой, и уже разваливались, что их даже красило, настолько убого они смотрелись.
– Дядя? – немного окрепнувшим голосом спросил мальчик.
– Я тут, – ответил седой незнакомец.
– Это кто? – мальчик развёл руками.
– Это герои.
– Почему у них такие суровые лица? Они все хотят в туалет?
Дед хмыкнул. Неожиданно в беседу вмешалась его внучка.
– Ты очень плохо всё понимаешь! Это – герои! Ты понимаешь? Герои! Они не могут улыбаться!
– Почему? – мальчик растерялся.
Внучка седого дядьки была чуть старше его, но выглядела как дурочка, при этом явно собиралась поучить его жизни.
– А где ты видел героев со счастливыми лицами? Как может герой радоваться, если ему, чтобы совершить подвиг, приходится убивать других людей? – девочка была настроена решительно.
– Разве обязательно убивать, чтобы стать героем? – мальчик хлопал глазами, как маленький, хотя давно считал себя большим.
– Понимаешь, – дед решил сгладить нараставший конфликт между воспитанными в разных культурах детьми, – героем можно стать и спасши кого-то. Но тогда ты станешь героем на один день. Потому что это скучно, на следующий день все про этот поступок забудут и памятника никто не поставит. Запоминаются только самые интересные геройства. А чем больше людей погибло – тем история интересней и геройство больше, понимаешь?
– Не понимаю!
– Ладно, пойдём. Ты будешь жить у меня, пока всё не разрешится.
– Пока что не разрешится?
– Тут всё непросто, ни о чём не спрашивай, умоляю тебя, это ничему не поможет. Твои папа и мама живы, они здесь, но ты их не сможешь пока увидеть. Совет старейшин должен решить вашу судьбу. Но не переживай, ты со мной теперь, я о тебе позабочусь.
Они пошли по этой старой дороге: пожилой, но очень годный мужчина, его слегка искорёженная природой внучка, бойкая, живая, с прямыми ногами и таким же прямым умом, и наш мальчик. Все трое держались за руки. Начинался закат. Большой холм, нависший над городом, возвышался точно на западе, поэтому заходившее солнце село прямо на его вершину, словно насадившись на еле заметную днём, а сейчас ярко высвеченную красно-оранжевым шаром мачту, венчавшую эту возвышенность. Холмы поменьше сплошной грядой опоясывали город и тянулись вдаль и слева, и справа, покуда видел глаз.
Глава III. День первый и полвторого. Замок
Путешественница очнулась на шёлковой простыне. Она с трудом приподняла голову, чтобы оглядеться. Простыня местами расползалась от старости, но была чисто выстирана и аккуратно выглажена. Наволочка на подушке и покрывало тоже были шёлковыми, как и ночная рубашка на женщине. И это был настоящий, самый дорогой шёлк, который она когда-либо видела в жизни. Более того, всё это было вышито золотом.
Женщина еле двигалась, всё тело болело, но любопытство придаёт «слабому полу» поистине невиданную силу. Она досконально изучила постель, ощупала вышивку и пришла к выводу, что золотые нити тоже настоящие, таких не делают уже лет сто, и вышивка ручная. Вещи наверняка были антикварными, над ними корпели когда-то златошвейки, про которых она читала только в сказках.
Комната, в которой она проснулась, тоже напоминала о детских сказках, скорее всего, это был зал настоящего замка. Витражные окна, старинная дубовая кровать с балдахином, огромные резные двери, золочёные канделябры и гигантских размеров люстра под высоким потолком. И кругом – картины, картины, картины в массивных позолоченных рамах.
Позолоты и прочего великолепия вокруг было так много, что «мушки» в глазах, и без того прыгавшие от нестерпимой ломоты в голове, только ускорили бег.
– О боже! – выдохнула она.
Голова закружилась, женщина потеряла равновесие и ухватилась за первое, что попало под руку. Это был широкий шёлковый шарф, свисающий сверху, с бахромой на одном конце и большим позолоченным колокольчиком для вызова прислуги на другом.
Тотчас в комнату заглянула служанка в фартуке и чепце белого цвета – тоже, как из книжек или исторических фильмов, правда, внешности не сказочной: её огромная нижняя губа свисала до подбородка. Девушка хлопала глазами, не зная, как себя вести с незнакомкой, затем произнесла какие-то странные гортанные звуки с вопросительным выражением.
Испуганная путешественница подтянула ноги к груди, натянула покрывало по самые глаза и прильнула к спинке кровати.
– Где я?
Служанка исчезла за дверью.
Минуты через три послышались тяжёлые шаги. Дверь отворилась с такой лёгкостью, будто была из картона. В комнату вошёл тучный человек в блестящем выше всякой меры парчовом халате. Голова его была абсолютно лысой, да ещё и натёрта, очевидно, каким-то масляным снадобьем, отчего сверкала. Блестели и его глаза, глубоко посаженные и на заплывшем лице практически пропавшие, выдавали себя они только этим влажным мерцанием.