Эти мысли вытолкнули его в настоящее, и ему захотелось полежать рядом с ней и вспомнить, как это было приятно и хорошо. Он ложится рядом с матерью, она открывает свои затуманенные глаза и молча смотрит на него с любовью и страхом. Макс смотрит на неё. Он хотел бы услышать её голос, такой нежный, чуть низкий и гортанный, который всегда заставлял его сердце учащённо биться и вздрагивать, когда она повышала его. Он поворачивается на бок и смотрит на неё, а она на него. Кажется, они понимают друг друга без слов. У Макса катится слеза, а мать отворачивается и смотрит в окно. Макс всё отдал бы, чтобы узнать, о чём она сейчас думает. Он отгоняет мысли, что она может умереть, он боится, что неминуемое может произойти очень скоро. Главное, чтобы это не случилось во время эксперимента. Странная смесь ненависти и симбиотической привязанности к матери уже не беспокоит его. Он не знает, как может быть по-другому, для него только так правильно и лучше всего.
Глава 11
– Поезд «Нью-Йорк – Москва» отправляется через пять минут. Он проследует без остановок по скоростному туннелю. Во время движения соблюдайте меры безопасности, которые указаны и демонстрируются перед вами на экране, – звучит голос в динамиках.
Оливер располагается в свободном кресле в середине салона у окна неподалёку от запасного выхода. И вскоре поезд трогается и несёт его сквозь водное пространство и земную мантию по туннелю. Электромагнитное пространство, созданное между Москвой и Нью-Йорком, позволяет мгновенно набирать скорость до 900 километров в час и притягиваться к пункту назначения. Оливер сидит в удобном кресле, пристёгнутый ремнями безопасности. Поезд в пути пять часов. Он прорезает пространство с одной стороны земного шара на другую, и за минуты день сменяет ночь.
Оливер смотрит в окно, и, пока они входят в пространство континентальной земной коры и углубляются в мантию, перед его взором возникают разноцветные картинки. И чем глубже уходит поезд, тем больше преобладание красного, оранжевого, жёлтого. Оливер почти ощущает жар, который как будто пляшет и дразнит его цветом огня. На экране предлагают напитки от галлюцинаций, но он отказывается. Он летал в космосе, и не однократно, на Микзу и обратно, и что ему волноваться на тему галлюцинаторных реакций от проникновения вглубь Земли? Когда-то в детстве он уже совершал такую поездку с родителями, но уже плохо помнит. Вдруг ему кажется, что его крепче примагничивает в кресле, и он видит разных людей, неизвестных ему. Разных возрастов, национальностей. И через время приходит мысль, что это люди, которые сидели в этом же кресле. Они проносятся чередой лиц перед взором Оливера. Их очень много, и он начинает считать. Десять, пятьдесят, сто, двести… Он сбивается и уже устало смотрит на них. Сколько людей проехало в этом кресле за срок службы поезда? Может, это система их запоминает и сейчас транслирует? Но как это возможно? Ведь Оливер видит их абстрактно, размытые образы. На мгновение ему становится страшно, ведь кто-то из них уже ушёл из жизни. До Оливера доходит, что это галлюцинации. Его тело вдавливается в кресло ещё сильнее, он пробует оторваться, но сила тяготения сильнее его. Ему приходится смотреть на череду лиц, которая кажется нескончаемой. Но вот, Оливер видит себя, отражающегося в пространстве, сидящего в кресле с удивлением и испугом в глазах. Он чувствует, что давление уменьшилось, и магнитная волна отодвигает его от кресла. «Хорошо, что это только здесь такие видения, не хотелось бы мне видеть столько людей каждый раз, садясь в кресло и перемещаясь в пространстве».
Меж тем, электричка «Нью-Йорк – Москва» углубляется в земную мантию. Современные мощнейшие системы охлаждения заложены в конструкцию туннеля и в состав материалов, из которых изготовлен сам поезд. Известно, что на строительство внутриземного туннеля ушло около десяти лет, и при работах погибли сотни человек. Он был построен сразу после межгалактического лифта с использованием схожих технологий.
Оливер смотрит на расположенный перед ним экран, имитирующий окно, на который транслируются внешние ландшафты, если так можно назвать земную мантию. Она необычна и неповторима. Самые разные цвета возникают неожиданно и застают врасплох, кажется, что это огромный калейдоскоп, и невозможно удержаться, чтобы не смотреть. Как только поток лиц прекращается, и Оливер вздыхает с облегчением, он неотрывно смотрит на эту мозаику, и она завораживает не меньше, чем мелькание лиц, перемещение по межгалактическому лифту или космические пейзажи. Глубины Земли уже не сопротивляются и принимают вторжение внешнего мира. Огонь разгорается и тут же гаснет, вернее, он задувается мощным потоком охлаждающего пара, который испускают двигатели поезда. Иногда огонь разгорается мгновенно и так мощно, что кажется, сейчас он сожрёт поезд и всё его содержимое. От этого становится жутко, и Оливера пробирает озноб. «Люди всегда стремились в космос, а здесь внутри, в недрах Земли, не менее интересно и жутко».
– Чёрт побери! – Оливера осеняет внезапная мысль, и слова рвутся наружу. – А вдруг этот поток лиц – это умершие, погребённые в землю, их души, которые ушли вглубь Земли?
– Не говори чепухи. Какие души? Мне даже стыдно, что ты можешь предположить такое, – говорит другая часть Оливера, не верящая в существование души.
– Что тогда это были за лица? Кто это?
– Ты правильно подумал, это люди, которые ехали когда-то в этом поезде, сидели в этом кресле, их запомнила система экрана. А вызванная погружением галлюцинаторная реакция и стресс от погружения возродили память системы.
– Логично, но что-то не сходится. Мне приятно предположить, существование души реально. Это нельзя отрицать категорически, – ведь не доказано ни её существование, ни её отсутствие.
– Вот именно, поэтому что тратить время на догадки и предположения? Будь разумным и не пори чепухи. Ох, уж, эта религиозная тема! Чушь всё это. Фанатизм и обман народа.
– А может быть, и нет. Повторюсь, ведь не доказано ни то, ни другое.
Оливер смотрит в имитированное окно. Темноту освещает прожектор поезда. И постепенно Оливер засыпает. Его будит механический голос:
– Через пятнадцать минут наш поезд прибывает на конечную станцию Москва. Надеемся, что наше путешествие было не очень утомительным для вас, и вы воспользуетесь нашими услугами снова. Всего доброго!
«Как ни в чём не бывало. Люди дохнут, как мухи и жуки, а здесь такое чувство, что ничего не произошло. Может быть, глубина укрывает и укутывает от переживаний всего мирского? Но на Микзе нет таких ощущений. Там всегда болит душа, и хочется помогать людям. А может, это в моём сознании что-то происходит, и мне становится безразлична судьба других людей? Удивительно, я столько лет боролся за лучшую жизнь, за справедливость, помогал ближним и не только, – всем, кто обращался за помощью и кто не обращался. Просто сам видел проблему и предлагал своё решение. А сейчас мне не хочется. В экстремальных условиях усиливаются ощущения, такие мысли меня посещали во время перелёта и сейчас, при погружении на глубину. Это скрыто в моём подсознании, и я просто двигался по инерции, встав на рельсы «помоги другому». Может, я устал, выдохся и поэтому ничего не хочу, кроме как лениво лежать на песочке Микзы, слушать шум волн и грохот водопада, строить скульптуры из песка и проживать свои годы. Жизнь такая невероятно короткая…» Оливер опять вспоминает смерть своей жены и погружается в грустное, депрессивное оцепенение, сожалея о своей прошлой жизни.
Из забытья его возвращает в реальность остановка поезда и ослабление магнитов кресла. Он отрывается от спинки сидения и оглядывается по сторонам. В полутёмном узком вагоне ещё около двадцати кресел, они расположены двумя рядами друг за другом, между ними очень узкий проход. Вагон полупустой. Этот поезд в два раза уже обычного поезда и в три раза уже самолёта, определяет на глаз Оливер. Он обращает внимание на то, что здесь все кресла одинарные, видимо, чтобы не заразиться. Двойные в другом вагоне. Хотя это бестолковая мера безопасности. Вирус повсюду в воздухе Земли, и если человек предрасположен к склеиванию, то никакие меры предосторожности не спасут.
Некоторые пассажиры поднимаются с кресел и направляются к выходу. Счастливых лиц нет, в глазах страх и обречённость. «У нас, учёных, есть хотя бы смысл в жизни и миссия. Мы что-то ищем, исследуем, анализируем. И это очень наполняет и питает. Но почему же я хочу и готов отказаться от всего этого? Не нравится быть счастливым, когда вокруг много горя и страдания? Или я чувствую укоры совести, будто не имею права на счастье, пережив утрату близких? Нет, дело не в этом. Не хочу заниматься наукой, не хочу помогать другим людям. Пока не знаю, почему», – эти мысли спонтанно приходят в голову Оливера.
Тут он замечает, что смотрит на престарелого седого мужчину, который пальцем ест что-то из консервной банки. Мужчина торопится, чтобы успеть к выходу, и нервно озирается. Оливер смотрит на него, вернее, сквозь него, погружённый свои мысли. Когда проходит наваждение, оказывается, что мужчина, уже доев, в упор глядит на Оливера. Когда их взгляды встречаются, мужчина вопросительно кивает головой: «Что надо?» – шевеля губами, произносит в такт кивку. Оливер тут же отводит взгляд и создаёт видимость бурной занятости своим рюкзаком. Но мужчина подходит к Оливеру вплотную.
– Ещё раз спрашиваю, что-то хотел? – он впивается глазами в слегка растерянного Оливера и, уже готовый напасть, сжимает кулаки.
– Ой, да нет, ничего не хотел, задумался, извините. У Вас всё в порядке? – спросил он и тут же пожалел о заданном вопросе.
– А что, похоже, что не в порядке?
Поезд в последний раз выдыхает пары и останавливается. От резкого толчка мужчина не удерживается и падает в узкий проход, при этом головой бьётся о ручку кресла. Всё происходит в одно мгновение, и Оливер не успевает его подхватить, соображая, как ответить и уйти от дальнейших разговоров. Мужчина явно не в себе и лезет на рожон. Но всё происходит нелепо и трагично. Ударившись головой, он ещё пару секунд висит в воздухе и потом с громким стуком падает на пол, бездыханный. Изо рта у него идёт кровь. Оливер встаёт. «Ведь предупреждают, не вставать до полной остановки поезда. Куда он полез, дурак? Вот и схлопотал».
Он щупает пульс, убеждается, что мужчина мёртв, и нажимает на кнопку вызова стюардессы, считая своим долгом не уходить, пока не придёт кто-нибудь из персонала поезда. Другие пассажиры, лишь оглянувшись, продолжают двигаться к выходу. Некоторым приходится развернуться в другую сторону из-за неожиданного препятствия на пути, внезапно погибшего пассажира. Кто-то качает головой. Ребёнок плачет. Оливер стоит, уставившись в одну точку, не в силах двинуться с места. Он почему-то не уходит. Ждёт. «Ведь я только что думал, что всё, не хочу помогать другим людям, и вот, опять остаюсь, когда все безучастно уходят. Ему уже не помочь. Долг. Дурацкий долг. И совесть. Будь они неладны. У него явно были какие-то проблемы». Приходят стюардесса и начальник поезда.
– Что произошло? – строго спрашивает начальник, не выражая эмоций и прощупывая пульс.
– Он встал, поезд остановился, дёрнулся, и он упал, – ответил Оливер, стараясь соблюсти маску безразличия, а то ещё приплетут какую-нибудь деятельность, связанную с помощью ближним.
Начальник поезда больше не обращает внимания на Оливера, звонит и вызывает бригаду вывоза трупов, параллельно отдаёт распоряжения стюардессе. Оливер, понимая, что на этом его миссия окончена, и он больше не нужен, выходит из вагона. Тут же на перроне пересаживается на первый попавшийся клаудуз и уже спокойно, по сравнению с поездом, летит в Санкт-Петербург.
В Питере, так же как в Нью-Йорке и в Москве, льёт дождь. Это уже норма. Но сейчас он льёт непрерывно, и к запаху сырой земли примешивается кисло-спиртовый запах брожения. Клаудуз приземляется на крыше гостиницы. Оливер выходит. У входа в здание его встречает робот, сканирует его личность и пропускает внутрь. Оливер спускается в свой номер, забронированный ещё на Микзе, и окунается в горячую ванну. Он уже собрался отдохнуть и поспать, но слышит писк сети и подключается. Это Ангелина. И его губы невольно расползаются в улыбке. Какой приятный сюрприз! Вдали от дома он ощущает большее тепло от её присутствия и поддержку, скучает по её умным глазам и ангельскому личику. В этот раз оно выражает беспокойство.
– Привет, Оливер! Наконец-то я поймала тебя. Видимо, ты в движении, и сеть неуловима… – сходу выпаливает Ангелина.
– Здравствуй, здравствуй, дорогая! – слегка уставшим голосом и относительно спокойно перебивает её Оливер. – Я только что приехал в Питер. Как ты там?
– В общем, я нормально, что мне тут будет? Всё отлично! Скучаю немного, хотя загружаю себя делами под завязку, и получается, что некогда скучать. Но вспоминаю о тебе очень часто, – улыбается она, и тут же её лицо принимает беспокойное выражение. – Я уже десять часов не могу дозвониться до Софии, и это меня беспокоит. Это как-то странно.
– Я съезжу и посмотрю. Посплю только. Организм требует отдыха, и пока ещё не придумали лекарство, чтобы не спать без ущерба для здоровья, – умничает Оливер. – А что странного? Думаешь, что-то случилось? Хотя здесь возможно всё.
– Естественно, поспи. Я не заставляю тебя срываться и ехать искать Соню, – Ангелина обдумывает что-то. – Да, случиться может всё что угодно. Будет жаль.
– Мне до сих пор непонятно, почему ты так озабочена этой девушкой? Я тут много думаю о том, зачем вообще помогать другим людям. Ладно, если просят о помощи, а если нет? Я не чувствую от этого ничего, кроме ощущения себя приближенным к богу. Но ведь тогда это я для себя делаю, – помогаю другим, – получается эгоизм чистой воды. Но у меня нет потребности чувствовать себя богом.
– Ты там ничего не принимал, дорогой? Как-то странно рассуждаешь, это не похоже на тебя. Ты всегда стремился помогать ближним, занимаешься творчеством и сёрфингом. Это также даёт ощущение божественности.
– Нет, не принимал, – оскорбляется Оливер. – Это началось, ещё когда я летел на Землю. Эти мысли.
– Ты просто устал, и тебе нужно отдохнуть. Я даже не представляю, чтобы ты не помогал людям.
– Ладно, не обращай внимания. Пройдёт. Посплю и поеду. Это где-то на окраине, за высохшей Фонтанкой? Я уже посмотрел по навигатору. Сделаю всё, что в моих силах, так что не переживай. София – взрослая девочка, и несёт ответственность за свою жизнь сама.
– Да, согласна, согласна, – Ангелина опускает глаза и погружается в мысли, через минуту очнувшись от них, она вздыхает. – Ох уж это моё чувство вины! Муки совести меня просто съедают.
– Съедают! Должно быть, уже наелись. Ты не помогала брату, и он уже умер. Не кори себя. Ты не можешь нести ответственность за другого взрослого человека. Это не твоя жизнь. Можешь только помочь, чтобы как раз таки ослабить чувство вины и муки совести.
– Да, ты прав, я часто забываю об этом. Спасибо, что напомнил, – вяло улыбается девушка. – Вижу, ты устал, дорогой. Давай поспи, и желаю тебе удачи в поиске Софии.
– Угу, ладно, – зевает Оливер. – Что ж, тогда до скорой встречи. Уже осталось чуть-чуть, и увидимся. Я уже хочу обратно, домой на Микзу, там спокойнее. Здесь творится ужас. Приеду, расскажу.
– Да знаю я, сама ж недавно вернулась. Будь осторожнее и береги себя. Обнимаю.
– Целую, до встречи.
Оливер отключает сеть, бросив последний взгляд на Ангелину. Ложится и сразу проваливается в сон.
Ангелина остаётся с тревожными мыслями. Она решает пойти покататься на сёрфе, чтобы развеяться. По пути располагается в тенистых кустах малинарии – очень пахучего растения с красными соцветиями, выведенного здесь из малины и рябины. Получился неплохой гибрид, правда, без съедобных ягод. Прижился и разросся здесь. Ангелина падает на траву и потягивается, напрягая всё тело в струну, закрывает глаза. Нежно щебечут птички, летают бабочки, дует ветер, жужжит шмель. На минуту ей кажется, что она в детстве, на Земле, у бабушки в Крыму. Она вспоминает своё первое стихотворение, написанное тогда, вспоминает ожидание грома. Здесь почти не бывает гроз. Для детей, рождённых на Микзе, это явление – настоящая экзотика. Сидя дома, приятно слушать, как дождь стучит по крышам и где-то вдали гремит гром, так, что замирает сердце и становится жутко. А потом этот запах озона после грозы, такой долгожданный и вкусный. Тишина. Блаженство. Безмятежность. О чём ещё можно мечтать, живя в раю? Проходящие мимо люди не обращают внимания на Ангелину, лежащую на газоне среди зарослей малинарии, идут неслышно, поднимая ноги и отрывая своё тело от Микзы, почти парят. Это прекрасно.