— Вызов от Мариангел! — встрепенулся Самир.
— Я сейчас подключусь, — ответила Лада, выходя на связь.
— Привет, саботажники! — раздался голос Мариангел, мастера из вечерней смены. — Вы, говорят, умудрились грохнуть большого уборочника?
— Ага, хотели тебя обрадовать, — ответил Самир. — Сколько до вашей смены осталось? Часа полтора? Вот погляжу я, как вам будет весело. Дат с тобой?
— Где же мне быть? — меланхолично отозвался пилот Мариангел, и Лада сразу отчетливо представила себе эту пару — серьезного, часто задумчивого парня из Индокитая и беспокойную, подвижную, словно ртуть, острую на язык карибскую девчонку.
— Ничего, скоро будет весело всем. В северном секторе новые сорта высаживали, помните? Так вот, урожайность, говорят, оказалась такой, что пришлось увеличить скорость сборки на двадцать процентов от расчетной. Понимаете, что это значит?
— Ничего особенного, — сказала Лада.
— Правильно! — подтвердил Самир. — На то она и Периферия!
Надо же, подумала Лада, без году неделя в Саду, а уже проникся этой периферийной гордостью, что так отличает нас всех от обитателей центральных коммун. Ничего не скажешь, художник, тонкая, восприимчивая душа…
— Ладно, добивайте свою смену, мы к вылету готовимся.
Уже начинало темнеть, когда Лада и Самир вернулись к стационарному посту. Успели немного поговорить со сменщиками. Ночные дежурства ничем особенным не отличаются от дневных — нанопокрытие на глазах дает возможность видеть даже в кромешной тьме. Впрочем, эта картинка никогда не казалась Ладе привлекательной — слишком все серо и двухмерно. Раньше она любила выходить по ночам и, отключив глазные экраны, всматриваться в темноту, или глядеть на звезды, далекие и недоступные огоньки иных миров. Впрочем, подобных желаний у нее уже давно не возникало.
— …А я и говорю, если Кольская коммуна собирается отделяться — пускай, — вещала Мариангел. — Вот только и контроль над климатом в таком случае — тоже врозь, как и все управление. Погляжу я, как они в одиночку будут держать северные штормы…
Снова эти разговоры про анархистов, подумала Лада. Иногда это утомляет. Нет чтобы порадоваться за чистильщиков Атлантики…
— А знаешь, по-моему, это подло, — тихо, но напористо сказал Дат. — Выходит, будто мы их… как это… в заложники берем.
— А чего подлого? — изумилась Мариангел. — Их же никто не заставляет…
— Все равно — подло это, — упрямо ответил Дат. — Не по-коммунарски. Не по-человечески.
— Да хватит вам, в самом деле, — вмешался Самир. — Никто ни от кого отделяться не собирается. Не тот климат, в самом деле. Почти все независимые общины — в умеренных широтах. Просто подняли шумиху ни из-за чего…
— Пошли ужинать, а то эти лентяи так и не вылетят, — сказала Лада, и в самом деле чувствуя голод.
— Верно, надо поглядеть, что вы еще не успели доломать, — Мариангел поймала Дата за руку, они вместе пошли к флаеру, но по взгляду, мельком брошенному пилотом на своего мастера, Лада поняла: эта пара скоро распадется.
Проводив бесшумную машину сменщиков взглядом, Лада и Самир зашли в здание.
В душевой Лада все-таки приступила к просмотру сегодняшних новостей. Нейроуправление при навигации в Сети замкнуто на двигательные нервы, поэтому при работе в ней рекомендуется оставаться в состоянии покоя, но при должной сноровке этим правилом можно пренебречь.
Первые независимые общины появились лет десять назад, но движение за их создание имело куда более давнюю историю. Они звали себя анархистами, эти люди, не желавшие жить в Коммуне, по аналогии с одним древним революционным учением. В современных условиях это их самоназвание, правда, звучало нелепо, ибо говорить о государствах на планете Земля уже больше ста лет можно было только в прошедшем времени. Впрочем, определенная преемственность прослеживалась. Основным пунктом в учении новых анархистов был тезис о неизбежной в условиях отсутствия эксплуатации атомизации объединенного человечества — сначала до небольших общин, а затем и вовсе до абсолютно независимых друг от друга индивидуумов. Имела ли смысл эта теория — об этом спорили до сих пор. Ее противники приводили убедительные аргументы, говоря о том, что существуют и, более того, имеют свойство самовоспроизводиться проблемы и задачи, которые под силу решить лишь всему человечеству. Анархистов клеймили за возрождение индивидуализма классовых обществ, они же, в свою очередь, говорили о человечестве как об инструменте подавления отдельной личности. Впрочем, все сходились в одном — само появление таких учений, а вслед за ними — общин, объединенных желанием всеобщего разъединения, свидетельствовало о кризисе Коммуны, кризисе, не виданном со времен Первых.
Поводом для сегодняшней общепланетной дискуссии послужили дебаты об отделении, прошедшие недавно в Кольской коммуне. Анархистам не удалось продавить это решение, но сам факт такой постановки вопроса в крупной, хорошо заселенной, богатой многими ресурсами и энергией, прочно связанной с соседями общине стал поводом для беспокойства. Вот и сегодня дерево обсуждений разрасталось настолько быстро, что Лада не успевала даже отслеживать новые комментарии, не то чтобы освоить хотя бы центральный ствол дискуссии. А ведь еще не начиналось главное обсуждение во Дворце Дискуссий в Токайдо. Действительно, больной вопрос для мира, где деление на «чужих» и «своих» давно перестало быть актуальным, где понятия «коммунар» и «человек» стали синонимами.
Шум льющейся из встроенной в потолок лейки воды сопровождал ее странствия в Сети. Плавное скольжение по ветвям обсуждения шло наудачу — нельзя объять необъятного, а лучше и не пытаться. Пропуская сквозь себя десятками килобайтов текст, Лада иногда останавливалась у привлекших внимание комментариев.
«…Отсутствие значимых целей неизбежно приводит к застою. Застой в обществе означает преобладание в коллективном сознании двух внешне противоположных, но диалектически неразрывно связанных моделей мышления: старческого консерватизма с одной стороны, и юношеского инфантилизма — с другой. Причем эпитеты здесь достаточно условны, эти два архетипа далеко не всегда прямо связаны с возрастом. Анархизм в его современном виде — как раз проявление последней модели. Следовательно, имеется и другой полюс — люди, которые якобы борются с анархизмом, на самом деле лишь помогая центробежным тенденциям. Пока что оба этих типа — инфантил и консерватор — не стали доминирующими в Коммуне, но уже на данном этапе их разрушительная активность отчетливо видна…»
«…Да, это кризис, и для преодоления его — сознательного преодоления — необходимо, прежде всего, понять его природу. Все прежние кризисы, охватывавшие отдельные цивилизации и все человечество в целом, имели экономическую основу. Причины нынешнего кроются в надстройке. Но вот отозваться он может, что самое страшное, в базисе. Именно сейчас нужно объективно, без наклеивания ярлыков проанализировать недостатки нашего общества по сравнению с докоммунистическими, классовыми. И главный недостаток, на мой взгляд, заключается в отсутствии у нас факторов стабилизации вроде пресловутой «невидимой руки рынка». Анализ необходимо начинать с основы надстройки — с нашей системы образования…»
«…Товарищи, поймите меня правильно. Мне почти сто двадцать лет, но я не подхожу под типичное представление о ретрограде. Здесь было сказано много нехороших слов по поводу нашей молодежи, но увидеть ситуацию в развитии тем, кто не начинал еще с Первыми, не дано. Поэтому ваша критика превращается в бездумное критиканство. Начало Коммуны ознаменовалось грандиозным выплеском созидательной энергии, и это естественно: от старого мира нам досталось слишком много проблем, и без энтузиазма решить их было невозможно. Исходя из этого, Коммуна выстраивала и систему образования. Перед молодым коммунаром, выходящим из стен интерната, открывались грандиозные перспективы, огромное количество дел, которым можно было отдаться всем сердцем. А что теперь? Периферия? Или, за пределами Земли — крошечный островок в пределах досягаемости наших кораблей? Очередная экспедиция на Плутон-Харон, имеющая не больше смысла, чем в старые времена — пешее восхождение на заснеженные вершины Гималаев?
Когда-то, во времена первых полетов в космос, многими людьми на Земле владела мечта о покорении других звездных систем, о контакте с другими цивилизациями. Никто не виноват, что наука так и не смогла подарить нам звезды, но…»
Лада резко хлопнула по стене, и душ выключился. По стене же она сползла на пол, не обращая внимания ни на стекающую с волос по лицу воду, ни на колотящееся неестественно быстро сердце, ни на резкий вылет из Сети.
«Не смогла подарить нам звезды…»
«Не смогла подарить нам звезды…»
«Не смогла подарить нам звезды…»
На исходе первой четверти двадцать первого века мировая общественность ликовала: международная космическая экспедиция впервые в истории человечества покорила Марс. «Астронавты», «космонавты», «тайконавты» — все они успешно достигли красной планеты и без особых инцидентов высадились в Элладе — впадине в ее южном полушарии. Покорители Марса воздвигли несколько флагов, произнесли несколько заготовленных еще на Земле афоризмов, без потерь достигших спустя пять минут ушей миллионов восторженных теле- и онлайн-зрителей, провели уйму интересных лишь яйцеголовым исследований и стали готовиться к долгому возвращению домой. Энтузиазм, охвативший человечество, быстро улегся: обыватели эпохи позднего капитализма, подобно маленьким детям, не могли надолго сосредоточиться на одном явлении.
А через месяц в Гуанчжоу, на юге Китая, вспыхнуло стихийное рабочее восстание. Долгий промышленный спад в стране привел на грань голодной смерти миллионы. Выброшенные на улицу отчаявшиеся текстильщицы хотели — нет, не добиться от правительства реальных мер, а хотя бы привлечь к себе внимание вбухивающих миллиарды в дорогостоящие космические программы бюрократов. Весь мир облетела фотография истощенной девочки-швеи, держащей в руках плакат с надписью: «Смотрите на пыль под ногами!». «Пыль» требовала к себе внимания обращенных к небу глаз сильных мира сего, врывалась в правительственные здания, даже пробовала штурмовать высочайшую в мире телевышку, дабы поведать о своих бедах всему человечеству.
Бунт сумели подавить сравнительно «мягкими» способами. Мировая пресса сообщала об этом достаточно глухо — в эти дни журналисты всех стран были сильно озабочены предстоящей женитьбой арабского мультимиллионера на престарелой американской поп-диве. Поэтому мало кто узнал о том, как страшно, на разрыв голосовых связок кричали попавшие под удар ультразвуковых пушек девочки-подростки, как забивали до смерти сапогами отцов голодных семейств, как стреляли резиновыми пулями в животы беременным женщинам — всего этого мировое сообщество предпочло не заметить. И неудивительно — через полгода вспыхнуло восстание в Детройте, и тут без стрельбы обойтись не удалось. А потом беспорядки начались в Воронеже и московских пригородах. А вскоре запылала вся Франция, Северная Италия, крупнейшие английские города и Восточная Германия. Космический корабль с марсианской экспедицией («марсабль», как неуклюже именовали его телевизионщики) был еще в десятках миллионов километров от Земли, и его экипаж не знал, что среди горящих машин и выщербленных пулями стен тысячи людей на разных языках поминали их полет недобрыми словами за бесплодно потраченные деньги.
«Смотрите на пыль под ногами».
Эти слова стали девизом освободительного движения во всем мире. Впрочем, «пыль» уже не требовала к себе внимания — она поставила цель уничтожить старый мир. Городскую бедноту хотели загнать в гетто и резервации — но тут правящие классы обнаружили, что сами находятся в гетто, районах-крепостях, куда нет хода посторонним, на крошечных островках стабильности посреди бушующего моря нищеты. В горах и джунглях вообще невозможно было кого-либо контролировать. Отчаявшиеся рабочие захватывали заводы, свободолюбивые интеллектуалы останавливали работу бирж при помощи хитроумных компьютерных вирусов, убытки исчислялись астрономическими цифрами. Умнейшим людям в управляющем персонале транснациональных корпораций становилась очевидной неприемлемость использующихся методов получения прибыли, а многие даже задумывались об элементарной неэффективности и некомпетентности частных собственников при достигнутой сложности производительных сил… Но понадобились десятилетия для организации и оформления движения в мировом масштабе. И десятилетия — для окончательной победы.
Но все же мечта о покорении звезд жила во многих сердцах и тогда. Уже во время агонии капитала группой индийских ученых была открыта на кончике пера теоретическая возможность существования особого вида «червоточин» — пробоев в пространстве, необычно стабильных, но не проводящих материю со сверхсветовой скоростью, как мечтали об этом фантасты с незапамятных времен, а являющихся информационными каналами колоссальной емкости. Возможно, эти информационные червоточины можно было использовать при связи с внеземными цивилизациями, но в тот период открытие это не имело особого практического значения, тем более что хозяев мира из новостей науки больше всего интересовало новое оружие, способное укрепить и продлить их власть. Лишь позднее, много позднее об этом вспомнили.
Лада все-таки успокоилась. Переключила режим душа — и сверху на нее обрушились струи горячего воздуха. Когда пар окончательно выветрился, она включила зеркало на одной из стен, достала из выдвижного ящика одежду. Некоторое время, стоя перед зеркалом, раздумывала над оттенками цвета и покроем брюк, затем ввела команду — и те стали на глазах менять свою форму. Говорят, в классовом обществе одежда служила символом статуса и мерой важности человека, мерой сексуальности и, судя по некоторым данным, даже мерой человеческого интеллекта. Была еще такая социальная патология — «мода», форма товарного фетишизма, при которой смыслом жизни человека становилось приобретение дорогих тряпок и самоутверждение через владение ими. «Умная» одежда, способная по команде принимать самые сумасшедшие формы и самые попугайские цвета, была создана еще при капитализме, но это изобретение долго блокировалось модными брендами. Пригодилось оно лишь Коммуне.
Окончательно обсохнув и выверив свой внешний вид, Лада пошла в столовую.
— Ты часом не утонула? — Самир сидел за столом и что-то рисовал в своем графическом планшете. Впрочем, почему что-то? Ее, понятное дело. — Я уже поужинать успел, тебя дожидаясь.
— Что у нас сегодня на ужин? — она попыталась изобразить заинтересованность.
— Яблочный сок, яблочный суп и яблочный салат, — улыбнувшись, ответил пилот.
— Не пойму, — нахмурилась Лада. — Где яблочное жаркое и яблочная дичь?
— Фаршированная яблоками?
Производители стандартных рационов для Периферии умели делать вкусную и здоровую пищу. Вот только внешний вид ее страдал однообразием, так что определить, что собой представляет тот или иной порезанный дольками кубик, на глаз было невозможно.
— Ешь помедленнее, я тебя не успею дорисовать. — Самир быстро перебирал всеми пятью пальцами по планшету, и под его рукой на глазах рождалось изображение. В первый же день их знакомства он заявил, что является представителем новейшего течения в живописи — кажется, постнеогиперреализма (впрочем, с количеством приставок она так и не разобралась), что собирается перевернуть представление о женской красоте в коммунистическом обществе, и что она, Лада, идеально подходит ему в качестве модели. Лада сначала испугалась перспективы работы рядом с начинающим гением, но потом, когда выяснила, что гений относится к себе с порядочной долей иронии, успокоилась.
Рисовал ее Самир постоянно. Наброски, эскизы, рисунки — за работой, за едой, даже во время сна. Показывал ей, правда, только удавшиеся портреты и еще страшно раздражался, когда она пыталась позировать — сразу же начинал ругать «эту вечную женскую манеру», а буквально через минуту просил ее «двигаться помедленнее и повернуться вот так». Вскоре Лада прекратила бесплодные попытки понять сущность его творческого метода и просто перестала обращать внимание на планшет в руках пилота. Оказалось, именно это и было нужно.