Выпляток - Гелприн Майкл

Все, что вокруг нас, называется светом. У света четыре стороны. Там, где восходит Медное солнце – восток. Где Золотое – запад. Если встать так, чтобы восток был по правую руку, за спиной окажется юг. Там ничего не восходит, зато с севера, который напротив юга, по ночам всплывают в небо сразу три солнца – два Молочных и Серебряное.

Еще на свете есть сезоны. Всего их четыре: мороз, трава, жара и слякоть. Все вместе сезоны называются кольцом. В том, что на смену траве приходит жара, за ней слякоть, потом мороз, виноваты солнца – все пять. И день с ночью меняются местами из-за них же. Почему так – не для тупых мозгов. У меня тупые.

Кроме того, на свете обитает живность, которая бывает дикая, домашняя и разумная. Домашняя живность очень полезна, дикая бывает опасной, а разумная – это мы, люди. Нас очень мало, всего-то одно селение у подножия тянущейся с юга на север горной гряды. Говорят, на западе за грядой живут другие люди, и на севере живут, только до них очень далеко – не дойти. До восточного селения дойти можно, но не следует, потому что с восточными людьми мы никогда не ладили и не ладим. На юге же селений нет вовсе – там сплошные топи, а живность такая, что лучше ее не встречать.

Раньше я думал, что люди бывают лишь мужчинами или женщинами. Мужчины – это которые пасут домашнюю живность, а на дикую охотятся. Еще они сеют колос-траву и волокно-траву на полях, сбивают с деревьев орехи и шишки, конопатят мхом хижины и стоят на страже у опоясывающей селение изгороди. Самые сильные мужчины не вылезают из кузницы, а самые умные учат мелкоту уму-разуму и царапают на деревянных дощечках всякую дребедень, другим умникам в назидание. Женщины ничего не делают, лишь шьют нательные рубахи и штаны из волокна-травы да рожают детей, какая сколько успеет. Потом возятся с приплодом, пока не помрут. Как, например, моя мама, которая померла через три кольца после того, как родила меня.

Так я думал до вчерашнего дня, сорок восьмого с начала сезона травы. Умники называли этот день равнотравьем. Когда он наступал, мужчины переставали работать, а женщины нянчиться с мелкотой. Вместо этого и те, и другие пили сок из плодов хмельного дерева, ели от пуза и плясали, оттаптывая друг другу ноги. А к вечеру выбирался из своего жилища Колдун и звал в круг тех, кому между последним равнотравьем и наступившим стукнуло девять колец. Каждому из них Колдун давал имя – кто какое заслужил. Имя это предстояло носить, пока не помрешь.

– Эй, ты, – позвал Колдун третью дочку хромой Ивницы, вертлявую и тощую, как скелет. – Будешь Костянкой!

– Теперь ты, – поманил он старшего сына носатой Клювницы, такого же вислоносого, как мамаша. – Будешь Крючком!

– Будешь Топором! Рябиной! Храбром! Побегуньей! Буквенником! Грязницей! Кривозубом!

Когда Колдун утер пот со лба, опростал берестяную плошку с хмельным соком, крякнул и перевел мутный взгляд на восток, где стояли мы трое, я узнал, что, кроме мужчин и женщин, бывают еще и выплятки. И что один из них – я.

Мне и раньше приходилось слышать это словцо. Но до сих пор я думал, что оно – обычное ругательство или проклятие из тех, что роняют в сердцах сельчане, зашибив ногу о камень или наступив на ядовитого ползуна.

– Иди сюда, выпляток, – буркнул Колдун, уставившись на сына Красавки. – Будешь Недоумком! Теперь ты, – поморщился он при виде дочери черноволосой Птицы. – Будешь Тупкой! Ну а тебя, выпляток, как назвать? – ткнул он заскорузлым пальцем в моем направлении.

– Придурком? – несмело подсказал сутулый Буквочей. – Или Безголовом, быть может?

Колдун пожевал губами и почесал седые патлы.

– Вроде этот посмышленее остальных будет, – возразил он. – Правда, ненамного. Зато жрет, как стадо голодных грязников. Обжорой, что ли, тебя назвать… Нет – слабоватое, пожалуй, имечко. Будешь Проглотом, выпляток! Понял? Все понял? Ну, тогда ступай.

Много позже я осознал, что изменился именно тогда, в свой девятый день равнотравья. Насмешки и тычки от сверстников, на которые я раньше особого внимания не обращал, стали вдруг казаться обидными. Презрительные и надменные взгляды, которыми оделяли меня те, кто постарше, – несправедливыми. А имя, что дал мне Колдун, – язвительным и недобрым.

На следующий день, когда новоиспеченный Топор, угрюмый и вечно насупленный сынок рябой Ежевики, по привычке дал мне пинка и назвал вонючкой, я размахнулся и от души смазал его по скуле. Топор покатился в траву, но сразу вскочил и, утирая сопли, засвистел, призывая приятелей. В считаные мгновения их собралось вокруг него десятка четыре – и те, у которых были уже имена, и те, к которым пока обращались «эй, ты» или «поди-ка сюда». Мне же и звать никого было не надо – Недоумок и Тупка, с которыми я сызмальства держался бок о бок, уже стояли по правую и левую руку. И не было больше в нас того добродушия, той безобидности и покорности, к которым привыкли сверстники.

Они не полезли в драку. Некоторое время они топтались вокруг нас, подначивая и подбадривая друг друга, но приблизиться никто так и не решился.

– Выплятки, – угрюмо буркнул, наконец, Топор. – Что с выплятков взять?

Наверное, именно в этот самый миг я впервые осознал, что мы особенные. Что отличаемся от остальных. И прежде всего – отличаюсь я.

На девятом кольце я был выше любого из сверстников, толще и шире в плечах. Я вечно ходил голодным, потому что пищи мне требовалось больше, чем им. И я отставал. Кое-как помнил буквы, но считывать их с деревянных дощечек и складывать из них слова мог лишь с превеликим трудом. Ходил неуклюже, бегал медленно. Вечно промахивался, метая копье или стреляя из лука, а если пытался забраться на нижние ветки шишечника, непременно срывался и вместо того, чтобы добывать шишки, набивал их себе на лбу.

В то же время в стычке один на один я одолевал любого однокольца и тяжести таскал наравне со старшими, только вот проку при починке изгороди, рытье подземного склада или постройке хлева для грязников от меня было мало. Я постоянно что-то ронял, ломал, портил, путался под ногами, и вообще мне больше хотелось играть с Недоумком и Тупкой в охотников, чем конопатить крыши, копать землю или толочь созревшую колос-траву.

За все это мне частенько перепадали тумаки, подзатыльники и проклятия, я вжимал голову в плечи, виновато ежился и терпел. До той поры, пока терпеть внезапно мне расхотелось.

– Сунешься – изувечу, – пообещал я Топору и оглядел остальных прочих. – Ко всем относится. Ну, подходи, есть желающие?

Желающих не нашлось.

Жил я до сих пор где придется, потому что со смертью матери наша хижина отошла к многодетной Хромоножке, а строить отдельное жилище для непутевого и ненужного сироты, к тому же выплятка, никому и в голову не пришло. О всяких житейских премудростях я попросту не думал – и потому, что было не интересно, и оттого, что искренне считал себя тупым дурнем, как не раз называли меня сельчане. Теперь же, сам не знаю с чего, я заинтересовался множеством вещей, которыми раньше пренебрегал.

– Почему я выпляток? – подступился я к Буквочею через пару дней после равнотравья. – И кто они такие, выплятки?

Буквочей долго бубнил себе под нос что-то невнятное, кашлял, отхаркивался, потом, наконец, проворчал:

– Что толку рассказывать тебе это, Проглот? Ты все одно не поймешь.

– А ты попробуй.

– Ладно. Откуда, по-твоему, берутся дети?

Этой темой, в отличие от прочих, я интересовался и раньше. И с Недоумком ее обсуждал, и с Тупкой, и к сверстникам приставал, и к умникам, что учили буквенным премудростям молодняк. Даже Колдуна однажды спросил, но тот меня прогнал, напутствовав на прощание суковатой палкой, которой отгоняют домашнюю живность. Так или иначе, версий было множество. Кто-то считал, что детей надувает женщинам ветром, если раззявить пошире рот и постоять в сезон жары во дворе. Иные полагали, что рот разевать ни к чему, а надо вместо этого посидеть враскорячку под тремя ночными солнцами. Были среди молодняка и такие, что городили вовсе несусветную чушь. По их словам, женщина, решившая завести ребенка, раздевалась догола и бегала по селению по ночам до тех пор, пока кто-нибудь ее не отлавливал и не заваливал в грязь. И тогда поймавший катался вместе с нею в грязи до рассвета, а потом от этого катания появлялся, мол, на свет новорожденный. Явное вранье, потому что я множество раз пробуждался в сезон слякоти по ночам, чтобы подкараулить хотя бы одну такую бегунью и посмотреть, как ее ловят. И всякий раз засыпал под утро несолоно хлебавши.

Впрочем, умники говорили, что дело обстоит совсем не так, но как именно оно обстоит, умалчивали, ссылаясь на то, что, мол, придет время, все и так узнают. Теперь походило на то, что мое время пришло.

– Не знаю, откуда они берутся, – честно признался я Буквочею. – Но, может быть, ты мне расскажешь?

Он повздыхал, поперхал, побормотал, что мне еще рано и что меня, бездельника, надо бы гнать взашей, но потом все же гнев на милость сменил.

– Когда женщине приходит срок плодородия, – сказал Буквочей, – она выбирает себе мужчину, отца своего будущего ребенка. Что между ними происходит дальше, тебе знать пока ни к чему. Но так устроен свет, понял? Не только у людей, у всех. Клыкарица выбирает себе клыкаря и от него рожает щенков. Птица-падальщица находит падальщика себе под стать. Ревуница приваживает ревуна, грязнуха приманивает грязника. Женщина выбирает мужчину и носит потом зачатое от него дитя три сезона. Производит это дитя на свет и вновь выбирает. Иногда того же самого мужчину, чаще другого. Ясно тебе?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.