– А той ночью?
– O! Той ночью было еще хуже! Обычно она шлепает по мне в кожаных башмаках, а той ночью явилась в сабо.
– Вот так и приходит?..
– Каждую ночь, дарованную нам Господом. Вот, я похудел: вы прекрасно видите, что я отощал. Но сегодня утром я принял решение.
– И какое же решение ты принял, Мокэ?
– Я принял решение пальнуть по ней, вот!
– Это мудрое решение. И когда ты намерен его выполнить?
– O! Сегодня или завтра вечером, генерал.
– Вот досада! А я хотел было отправить тебя в Вилье-Эллон.
– Ничего страшного, генерал. То, что я должен там сделать, – это срочно?
– Очень срочно!
– Хорошо, я могу сходить в Вилье-Эллон – всего-то четыре лье леском – и вернуться к вечеру. Каких-то восемь лье. Мы куда больше на охоте протопывали, мой генерал.
– Договорились, Мокэ. Я дам тебе письмо к господину Коллару, и ты отправишься.
– Да, и я отправлюсь, генерал.
Отец встал с кровати и написал письмо господину Коллару. Письмо было составлено в таких выражениях:
Дорогой Коллар!
Отправляю к вам своего дурачка-сторожа, вы его знаете; он воображает, будто какая-то старуха морочит его ночи напролет, и, чтобы покончить с этой вампиршей, он хочет просто-напросто ее убить. Но поскольку правосудие могло бы счесть такой способ своевольно избавляться от затруднений неподходящим, я отправляю его под каким-то там предлогом к вам. Вы же, под предлогом, что он вам пришелся по душе, отправьте его к Данрэ из Вути, который пошлет его к Дюлолуа, который, под предлогом или без оного, пошлет его к черту, если захочет.
Короче говоря, нужно, чтобы его путешествие длилось минимум пару недель. Через две недели мы переедем и будем жить в Антийи, и тогда, поскольку он уже будет вдали от Арамона и, вероятнее всего, по дороге его кошмар исчезнет, матушка Дюран сможет спать спокойно – чего бы я ей не советовал, пока Мокэ проживает в окрестностях.
Он принесет вам с дюжину бекасов и зайца, которых мы подстрелили вчера на охоте в болотах Валю. Тысячу теплых пожеланий вашей красавице Эрмине и тысячу поцелуев дорогой крошке Каролине. Ваш друг
АЛЕКС. ДЮМА
Мокэ отправился в путь через час после того, как письмо было написано, и возвратился через три недели уже в Антийи.
– Ну как, – спросил отец, видя его бодрым и в добром здравии, – как там мамаша Дюран?
– Хорошо, мой генерал, – ответил сияющий Мокэ, – она оставила меня в покое, старая кротиха; похоже, она имеет власть только в округе.
VII
После кошмаров Мокэ прошло двенадцать лет. Мне уже минуло пятнадцать.
Это было зимой с тысяча восемьсот семнадцатого на тысяча восемьсот восемнадцатый год.
Увы! Десять лет назад мой отец умер.
У нас больше не служили ни садовник Пьер, ни камердинер Ипполит, ни сторож Мокэ.
Тогда мы уже не жили ни в замке Фоссэ, ни на вилле Антийи; мы проживали в Виллер-Коттре в маленьком домике на площади, напротив фонтана, а моя мать держала табачную лавку.
Еще там продавался порох, дробь и пули.
С молодости я уже был заядлым охотником.
Только я охотился – в прямом смысле слова – лишь тогда, когда мой двоюродный брат, господин Девьолен, лесничий из Виллер-Коттре, благоволил отпросить меня у матери.
В остальное время я браконьерствовал.
На оба случая, охоты и браконьерства, у меня было чудесное одноствольное ружье, которое прежде принадлежало принцессе Боргезе, и на нем был выгравирован ее вензель.
Его мне подарил отец, когда я был еще совсем ребенком, и на торгах, последовавших после его смерти, я так настойчиво протестовал, что мое ружье не продали вместе с другим оружием, лошадьми и экипажами.
Самым радостным временем для меня была зима.
Зимой земля покрывается снегом, и лишенные пропитания птицы слетаются туда, где им насыплют зерен.
Некоторые старые друзья моего отца, у которых были прекрасные сады, позволяли мне устраивать в этих садах охоту на птиц.
Я расчищал снег, посыпал дорожку зернами и из какого-нибудь укрытия, устроенного на расстоянии в половину ружейного выстрела, открывал огонь, убивая порой с одного раза шесть, восемь или даже десять птиц.
Позже, когда снег уже лежал крепко, появлялась другая надежда: затравить волка.
Затравленный волк принадлежит всем.
Это общий враг, убийца, поставленный вне закона. Каждый имеет право на свой выстрел. Нечего и говорить, что я, не слушая криков матери, которая вдвойне боялась за меня, брал ружье и первым являлся на встречу.
Зима тысяча восемьсот семнадцатого – тысяча восемьсот девятнадцатого года была суровой.
Выпал снег толщиной в фут; все промерзло, и снег лежал уже две недели.
Но при этом никакие разговоры об охоте не велись.
В один прекрасный день, часам к четырем пополудни, к нам явился Мокэ. Он пришел пополнить запас пороха.
Покупая порох, он подмигнул мне. Когда он вышел, я последовал за ним.
– Что скажешь, Мокэ, – спросил я у него, – что случилось?
– Вы не догадываетесь, господин Александр?
– Нет, Мокэ.
– Вы не догадываетесь, что если я пришел за порохом к госпоже генеральше, вместо того чтобы купить его у себя в Арамоне, то есть что если я прошел лье вместо четверти лье, то у меня есть что вам предложить?
– О, милый Мокэ! А что именно?
– Появился волк, господин Александр.
– Да что ты? Не может быть!
– Сегодня ночью он утащил барана у господина Детурнеля, и я преследовал его до леса в Тийе.
– И что же?
– А то, что в эту ночь я его, конечно, увижу снова и спугну, а завтра утром мы с ним расправимся.
– О, какое счастье!
– Только нужно разрешение…
– Разрешение? Чье, Мокэ?
– Разрешение генеральши.
– Хорошо, возвращайся, Мокэ, – мы его у нее попросим.
Мать наблюдала за нами в окно. И почти не сомневалась, что мы что-то замышляем.
Мы возвратились в дом.
– Ах, Мокэ! Как же ты нерассудителен, смотри у меня!
– Как же так, госпожа генеральша? – спросил Мокэ.
– Вскружить мальчику голову… Он и так слишком много думает об этой пресловутой охоте!
– Конечно! Госпожа генеральша, это, ну… это как породистые псы… его отец был охотником, он охотник, его сын будет охотником. Вам нужно смириться.
– А если с ним случится несчастье?
– При мне? Несчастье? Несчастье при Мокэ? Ну и ну! Я отвечаю за него, за господина Александра, своим телом. С ним случится несчастье? С ним, с сыном генерала? Да никогда! Никогда! Никогда в жизни!
Моя бедная мать опустила голову. Я повис у нее на шее.
– Мамочка, – сказал я, – прошу тебя.
– Но ты зарядишь ему ружье, Мокэ?
– Будьте спокойны! Шестьдесят гранов пороха, ни одним больше, ни одним меньше, и фунт пуль-двадцаток.
– Ты его не оставишь?
– Даже его тень.
– Он будет рядом с тобой?
– Плечо к плечу.
– Мокэ! Я доверю его тебе одному.
– Я приведу его целым и невредимым. Вперед, господин Александр, собирайте пожитки и идем: генеральша разрешает.
– Как, ты уже забираешь его, Мокэ?
– Послушайте! Завтра будет слишком поздно приходить за ним; на волка охотятся на рассвете.
– Как! Ты отпрашиваешь его у меня, чтобы охотиться на волка?
– Вы боитесь, что волк его съест?
– Мокэ! Мокэ!
– Э! Говорю же вам, я за все отвечаю!
– Но где же бедный ребенок будет спать?
– У папаши Мокэ, где же еще! У него будет хороший матрас на полу, простыни белые, как те, что Господь постелил на равнине, и два теплых одеяла – он не простудится, отвечаю!
– Ах, мама! Не волнуйся! Идем, Мокэ, я готов.
– Ты меня даже не обнимешь, бедное дитя?
– О! Конечно, обниму, и даже дважды!
Я бросился матери на шею и чуть не задушил ее в объятиях.
– А когда вы вернетесь?
– О! Не волнуйтесь, мы вернемся завтра к вечеру.
– Как «завтра к вечеру»! Ты же говорил о рассвете!
– На рассвете – это о волке; но если мы его не найдем, то нужно же будет ребенку подстрелить одну-две диких утки в болотах Валю.
– Еще лучше! Ты его утопишь!
– Черт возьми! – сказал Мокэ. – Если бы я имел честь разговаривать не с женой моего генерала, я бы сказал …
– Что, Мокэ, что бы ты сказал?
– Что вы сделаете из сына мокрую курицу. Да если бы мать генерала ходила за ним по пятам и цеплялась за край одежды так, как вы бегаете за этим ребенком, он никогда бы не переплыл моря и не оказался бы во Франции.
– Ты прав, Мокэ, забирай его; я потеряла голову.
И мать отвернулась, чтобы смахнуть слезу. Материнская слеза, бриллиант сердца, ценнее жемчуга Офира. Я видел, как она скатилась.
Я подошел к бедной женщине и совсем тихо сказал:
– Если хочешь, мама, я останусь.
– Нет, иди! Иди, дитя мое, – сказала она. – Мокэ прав: нужно, чтобы ты когда-то стал мужчиной.
Я поцеловал ее напоследок. Потом догнал Мокэ, уже по дороге. Пройдя шагов сто, я обернулся. Мать вышла на середину улицы, чтобы как можно дольше не терять меня из виду.
Теперь пришла моя очередь смахивать слезы с ресниц.
– Ну вот! – сказал Мокэ. – Теперь и вы плачете, господин Александр!
– Полно, Мокэ, это от холода.
Но вы, Господь мой и Бог, который подарил мне эти слезы, вы ведь знаете, что я плачу не от холода…
VIII
Мы добрались к Мокэ затемно.
Поужинали яичницей на сале и фрикасе из кролика в вине.
Потом Мокэ постелил мне. Он сдержал слово, данное матери: в моем распоряжении был хороший матрас, две белые простыни и два очень теплых одеяла.
– Вперед! – сказал мне Мокэ. – Заройтесь поглубже и спите; вероятно, завтра в четыре часа утра нужно будет начать действовать.
– В любое время, как ты скажешь, Мокэ.
– Да-да, вечером вы ранняя пташка, а завтра утром нужно будет выплеснуть на вас полный ушат холодной воды, чтобы разбудить.
– Разрешаю это сделать, Мокэ, если тебе придется повторять дважды.
– Ну-ну, увидим!
– Ты очень спешишь лечь спать, Мокэ?
– А что же вы хотите, чтобы я делал в такое время?
– Мне кажется, Мокэ, ты мог бы рассказать одну из тех историй, которыми развлекал меня, когда я был маленьким.
– А кто встанет за меня в два часа, если я буду до полуночи рассказывать истории? Господин кюре?
– Ты прав, Мокэ.
– И на том спасибо!
Я разделся и лег. Мокэ упал на кровать прямо в одежде. Через пять минут он уже вовсю храпел. А я два часа ворочался с боку на бок – мне никак не удавалось заснуть. Сколько же бессонных ночей я провел накануне открытия охоты!
Наконец к полуночи усталость взяла свое.
В четыре часа утра я внезапно проснулся от холода. Я открыл глаза.
Мокэ сдернул с меня одеяло и стоял рядом, опираясь обеими руками на ружье и с трубкой во рту.
Его лицо еле виднелось в слабом свете, исходящем от трубки, и при каждой затяжке освещалось сильнее.
– Ну что, Мокэ? – спросил я его.
– Ну… его спугнули.
– Волка? А кто же его спугнул?
– Бедняга Мокэ.
– Ах, браво!
– Догадайтесь только, куда он забрался. Не волк, а просто послушный ребенок!
– Куда же он забрался, Мокэ?
– О! Держу пари, что не угадаете! В заросли Трех Дубов.
– И что же? Он окружен?
– Еще бы!
Три Дуба называлась рощица из деревьев и кустарника размером арпана в два в центре долины Ларньи, примерно в пятистах шагах от леса.
– А охотники? – продолжал я.
– Предупреждены, – ответил Мокэ, – они на опушке леса, все отменные стрелки: Муана, Мильдэ, Ватрэн, Лафей, лучшие из лучших. Мы с вами, со своей стороны, оцепим заросли с господами Шарпантье из Валю, Ошдезом из Ларни, Детурнелем из Фоссэ, спустим собак, лесник их науськает – и готово!
– Мокэ, оставишь меня в удобном месте.
– Я же говорил, что вы будете рядом со мной. Однако уже пора вставать.
– Ты прав, Мокэ. Бр-р-р!
– Так-так, сжалимся над вашей молодостью и подбросим хвороста в печь.
– Мокэ, я не осмеливался просить об этом, но если ты это сделаешь, то, честное слово, буду весьма признателен.
Мокэ сходил в сарай за охапкой дров, которые он бросил в очаг, подталкивая ногой, потом поднес к тонким веточкам зажженную спичку.
В тот же миг огонь вспыхнул и радостно взвился вверх. Я присел на выступ печки и оделся. Клянусь, я проделал это быстро. Мокэ был просто поражен.
– Вперед, – сказал он. – Глоток «Парфэт-амура» – и в путь!
И Мокэ наполнил два стаканчика желтоватым ликером, который мне даже не нужно было пробовать, чтобы узнать.
– Ты знаешь, что я не пью спиртного, Мокэ.
– А! Вы настоящий сын своего отца! Но что же вы тогда будете пить?
– Ничего, Мокэ, ничего.
– Вы знаете поговорку: «В пустом доме поселяется злой дух». Поверьте мне, бросьте что-нибудь в желудок, пока я заряжу ваше ружье, – нужно сдержать слово, данное бедной мамаше.
– Хорошо, краюшку хлеба и стаканчик пинеле.
Пинеле – это слабое вино тех краев, где нет виноградников.
Обычно говорят, что, чтобы его пить, нужны три человека: один пьет, двое его держат.
Я достаточно привык к пинеле и пил его без посторонней помощи. Итак, пока Мокэ заряжал мое ружье, я проглотил стакан пинеле.
– Послушай, Мокэ, что ты делаешь? – спросил я его.
– Крест на вашей пуле, – ответил он. – Поскольку вы будете рядом со мной, мы можем выстрелить одновременно, и – не ради награды, я прекрасно знаю, что вы уступите ее мне, но из мелкого тщеславия! – если волк упадет, будет видно, кто его застрелил. Итак, цельтесь хорошенько.
– Буду стараться изо всех сил, Мокэ.
– Вот ваше ружье, оно заряжено на птиц. Вперед, идем, и дуло вверх.
Я послушался разумного совета старого стрелка, и мы тронулись в путь.
IX
Встреча была назначена на дороге в Шавиньи.
Там уже были сторожа и часть охотников. Через десять минут подошли и остальные.
К пяти часам все были в сборе.
Состоялся совет. Условились, что нужно обойти Три Дуба подальше и потихоньку приближаться, сжимая круг.
Двигаться следовало как можно тише, учитывая хорошо известную повадку господ волков срываться с места при малейшем шуме.
Каждый должен был по пути внимательно все осматривать, чтобы убедиться, что волк по-прежнему в зарослях. Лесник держал собак Мокэ на привязи.
Каждый подошел и занял свое место у Трех Дубов.
Случаю было угодно, чтобы мы с Мокэ оказались с северной стороны, то есть с той части зарослей, которая шла параллельно лесу. Как и говорил Мокэ, мы очутились в самом лучшем месте.
Весьма вероятно, что волк будет стремиться в лес, а значит, выскочит с нашей стороны.
Мы отошли друг от друга на пятьдесят шагов, и каждый прислонился спиной к дубу. Все замерли и, затаив дыхание, стали ждать.
Собак спустили на стороне, противоположной той, которую охраняли мы. Они пару раз подали голос и замолчали.
Лесник пошел за ними в заросли. Он стучал палкой по деревьям и кричал:
– Ату!
Но собаки, выпучив глаза, оскалив зубы, вздыбив шерсть, казалось, прилипли к земле. Их нельзя было заставить сдвинуться с места.
– Эй, Мокэ! – крикнул лесник. – Сдается, это матерый волчище. Рокадор и Томбель не хотят на него идти.
Мокэ предпочел отмолчаться – звук голоса мог указать зверю место, где он обнаружил бы врагов.
Лесник продолжал идти вперед, стуча по деревьям. Две собаки следовали за ним, но крадучись, не забегая вперед, семеня, не лая и довольствуясь порыкиванием.
– Гром и молния! – вдруг закричал лесник. – Я чуть не наступил ему на хвост! Волк! Волк! Он к тебе, Мокэ, к тебе!
И впрямь к нам что-то приближалось. Животное выскочило из зарослей быстро, словно удар молнии, как раз между мною и Мокэ.
Это был громадный волк, почти белый от старости.
Мокэ выстрелил из двух стволов.