— Господин маркиз сильно болен: переполнение и закупорка сосудов мозга; он хорошо сделал бы, согласившись на кровопускание, и как можно скорее.
— А вы, господин Борде?
— Я приношу извинения моему ученому собрату; но я не могу присоединиться к его мнению. У господина маркиза нервический пульс. Если бы я говорил с красивой женщиной, я сказал бы, что у нее ипохондрия. Нужно веселье, отдых, никаких терзаний, никаких дел, полная удовлетворенность — словом, все, что он находит вблизи августейшего монарха, другом которого имеет честь быть. Я предписываю продолжение прежнего режима.
— Вот две восхитительные консультации, и как должен быть просвещен после этого господин де Шовелен! Мой милый маркиз, если вы в конце концов умрете, Борде обесчещен.
— Никоим образом, государь: ипохондрия убивает, когда ее не лечат.
— Государь, если я умру, — ответил г-н де Шовелен, — то прошу Бога, чтобы произошло это у ваших ног.
— Ни в коем случае, ты меня страшно перепугаешь. Но не пора ли идти к мессе? Кажется, я вижу господина епископа Сенезского и господина кюре церкви святого Людовика. Ну, хоть теперь я получу немного удовольствия… Здравствуйте, господин кюре; как поживает ваша паства? Много ли больных, бедных?
— Увы, государь! Их много.
— А подаяния не щедры? Хлеб вздорожал? Число несчастных возросло?
— Ах да, государь!
— Почему это происходит? Откуда они берутся?
— Государь, дело в том, что даже выездные лакеи вашего дома просят меня о милостыне.
— Охотно верю, ведь им не платят. Слышите, господин де Ришелье? Разве нельзя навести в этом порядок? Какого черта! Ведь вы который год первый дворянин королевских покоев!
— Государь, выездные лакеи находятся не в моем ведении; это касается службы генерального интендантства.
— А интендантство отошлет их к кому-нибудь другому. Бедняги! — взволновался на мгновение король. — Но в конце концов не могу же я делать все! Вы пойдете с нами к мессе, господин епископ? — добавил он, повернувшись к аббату де Бове, епископу Сенезскому, проповедовавшему при дворе во время Великого поста.
— Я в распоряжении вашего величества, — ответил, кланяясь, епископ, — но я слышал здесь очень важные слова. Говорят о смерти, и никто не думает о ней; никто не думает, что она придет в свой час, когда человек ее не ждет, что она застигает нас посреди удовольствий, что она поражает великих и малых своею неумолимой косой. Никто не думает о том, что настает возраст, когда раскаяние становится столь же необходимостью, сколь долгом, когда огни вожделения должны угаснуть перед великой мыслью о спасении.
— Ришелье, — улыбаясь, перебил король, — мне кажется, что господин епископ бросает камешки в ваш огород.
— Да, государь, и бросает их с такой силой, что они долетают до версальского парка.
— О, хороший ответ, господин герцог! Вы по-прежнему умеете быстро ответить, как и в ваши двадцать лет… Господин епископ, эта речь хорошо начата, мы продолжим ее в воскресенье в часовне; я обещаю послушать вас… Шовелен, чтобы вас развеселить, мы избавляем вас от необходимости следовать за нами. Ступайте и ждите меня у графини, — тихо добавил он. — Она получила свое знаменитое золотое зеркало, шедевр Ротье. Это стоит увидеть.
— Государь, я предпочитаю отправиться в Гробуа.
— Опять! Вы говорите вздор, мой милый, ступайте к графине, она вас расколдует. Господа, к мессе! К мессе! Этот день начинается очень плохо. Вот что значит старость!
VI
ЗЕРКАЛО ГОСПОЖИ ДЮБАРРИ
Маркиз, повинуясь королю, как ни отвратительна была ему эта покорность, отправился к фаворитке.
Графиня пребывала в состоянии чрезвычайной радости; она танцевала, как дитя; когда доложили о г-не маркизе де Шовелене, она побежала к нему навстречу и, не дав ему выговорить ни слова, воскликнула:
— О дорогой маркиз, дорогой маркиз! Как вы кстати! Я сегодня счастливее всех на свете! У меня было самое очаровательное пробуждение, какое только может быть! Во-первых, Ретье прислал мне мое зеркало; вы, конечно, пришли посмотреть на него, но надо подождать короля. Потом — ибо большие радости приходят всегда вместе — прибыла знаменитая карета, вы знаете, та, что подарил мне господин д’Эгильон.
— Ах да, — сказал маркиз, — карета-визави, о которой повсюду говорят. Этим она обязана вам, сударыня.
— О, я хорошо знаю, что об этом говорят, Боже мой! Я знаю даже, что именно говорят.
— Поистине, вы знаете все!
— Да, почти; но я, вы понимаете, над этим смеюсь! Взгляните, вот стихи — я нашла их сегодня утром в обивке визави. Я могла велеть арестовать бедного шорника, но полно, такие вещи хороши были для госпожи де Помпадур, а я сегодня слишком довольна, чтобы мстить. Впрочем, стихи, мне кажется, неплохи, и если бы меня всегда так называли, честное слово, я бы не жаловалась.
Она протянула листок г-ну де Шовелену.
Он взял его и прочел:
Беззаботная куртизанка громко расхохоталась; потом она вновь заговорила:
— «Бесчестный д’Эгильон», вы слышите, «прачка»! Ах, по правде говоря, автор прав, и это не слишком сильно сказано; действительно, без меня бедный герцог, несмотря на муку, которой он выпачкался в битве при… — я никогда не знаю названий битв, — без меня бедный герцог остался бы страшно очерненным. Ну что ж, мне все равно; как говорил со своим итальянским акцентом мой предшественник господин де Мазарини, «они смеются — значит, будут платить»; а одна филенка моей визави стоит больше, чем все эпиграммы, сочиненные по моему адресу за четыре года. Сейчас я вам покажу карету. Идите за мной, маркиз.
И графиня, забыв о том, что она уже не Жанна Вобернье, забыв о возрасте маркиза, сбежала, напевая, по ступенькам потайной лестницы, ведущей на маленький двор, где находились ее каретные сараи.
— Посмотрите, — сказала она совсем запыхавшемуся маркизу, — достаточно это прилично для экипажа прачки?
Маркиз остановился: он был поражен. Ему не приходилось видеть ничего более великолепного и одновременно более изящного. На четырех главных филенках красовался герб рода Дюбарри со знаменитым боевым кличем: «Стойкие, вперед!» На каждой из боковых филенок повторялось изображение корзины, украшенной ложем из роз, на котором нежно целовались два голубка; все было покрыто лаком Мартена, чей секрет теперь уже утрачен.
Карета стоила пятьдесят шесть тысяч ливров.
— Король видел этот великолепный подарок, госпожа графиня? — спросил маркиз де Шовелен.
— Еще нет, но в одном я уверена.
— В чем же вы уверены? Скажите.
— В том, что он будет очарован.
— Э-э!..
— Что за «э-э!»?
— Я в этом сомневаюсь.
— Вы сомневаетесь?
— И даже держу пари, что король не позволит вам его принять.
— Почему же?
— Потому что вы не сможете им пользоваться.
— Вот как? В самом деле? — спросила она с иронией. — Вас пугает такой пустяк?
— Да.
— Вы еще не то увидите! И золотое зеркало тоже! А вот этого, — добавила она, вынимая из кармана какую-то бумагу, — вот этого вы не увидите.
— Как вам будет угодно, сударыня, — ответил маркиз, кланяясь.
— Однако вы после этой старой обезьяны Ришелье самый старый друг короля; вы хорошо его знаете; он вас слушает; вы могли бы мне помочь, если бы захотели, и тогда… Вернемся в мой кабинет, маркиз.
— К вашим услугам, сударыня.
— Вы сегодня очень угрюмы. Что с вами?
— Я печален, сударыня.
— А! Тем хуже… Это глупо!
И г-жа Дюбарри, указывая маркизу дорогу, стала подниматься более степенным шагом по той потайной лестнице, с которой только что легко спорхнула, распевая, как птичка.
Она вернулась в свой кабинет, г-н де Шовелен шел за нею; затем она закрыла дверь и, быстро обернувшись к маркизу, сказала:
— Послушайте, вы любите меня, Шовелен?
— Вы не можете сомневаться в моем уважении и в моей преданности, сударыня.
— Вы стали бы служить мне против всех?
— Исключая короля.
— И в любом случае, если вы не одобрите то, что узнаете, вы останетесь нейтральным?
— Обещаю, если вы этого требуете.
— Ваше слово?
— Слово Шовелена!
— Тогда читайте.
И графиня протянула ему бумагу, самую необычную, самую смелую, самую забавную из всех, что когда-либо поражали взгляд дворянина. Маркиз сначала даже не мог понять ее смысла.
Это была адресованная папе просьба о расторжении брака графини с графом Дюбарри под тем предлогом, что она была любовницей его брата, а поскольку каноны религии запрещают какой бы то ни было союз в подобных случаях, то брак этот крайне необходимо признать недействительным; графиня добавляла: когда ее тотчас после брачного благословения предупредили, что она собирается совершить святотатство, о чем она до тех пор не догадывалась, ее охватил страх, и брак фактически не имел места.
Маркиз дважды перечитал это прошение и, возвращая его фаворитке, спросил, что она собирается с ним делать.
— По всей видимости, отослать, — ответила та со своим обычным бесстыдством.
— Куда?
— По адресу.
— Папе?
— Папе.
— И затем?
— Вы не догадываетесь?
— Нет.
— Боже мой, до чего вы сегодня непонятливы!
— Возможно; но так или иначе я не догадываюсь.
— Значит, вы подумали, что я покровительствовала госпоже де Монтессон, не имея своей цели? Значит, вы забыли о великом дофине и мадемуазель Шуэн, о Людовике Четырнадцатом и госпоже де Ментенон? Целыми днями призывают короля подражать своему прославленному предку. Так что им нечего будет сказать. Я, кажется, вполне стою вдовы Скаррона; и, кроме того, мне не шестьдесят лет.
— О сударыня, сударыня, что я слышу? — сказал г-н де Шовелен, бледнея и делая шаг назад.
В эту минуту дверь отворилась и Замор возвестил:
— Король.
— Король! — воскликнула г-жа Дюбарри, схватив г-на де Шовелена за руку, — это король, ни слова. Мы вернемся к этой теме как-нибудь в другой раз.
Вошел король.
Взгляд его устремился прежде всего на г-жу Дюбарри, однако первые слова обращены были к маркизу.
— Ах, Шовелен, Шовелен! — воскликнул король, пораженный тем, как изменились черты маркиза, — да неужели вы вправду хотите умереть? У вас действительно вид призрака, друг мой.
— Умереть! Господину де Шовелену умереть! — вскричала, смеясь, безрассудная молодая женщина. — Да, как бы не так! Я ему это запрещаю. Вы же помните, государь, предсказание, которое ему сделали пять лет назад на Сен-Жерменской ярмарке?
— Какое предсказание? — спросил король.
— Повторить его?
— Конечно.
— Надеюсь, вы не верите предсказаниям, государь.
— Нет; но даже если бы и верил, все равно говорите.
— Так вот, господину де Шовелену нагадали, что он умрет за два месяца до кончины вашего величества.
— И какой глупец предсказал ему это? — с некоторым беспокойством спросил король.
— Весьма искусный колдун, тот самый, что предсказал мне…
— Все это глупости! — перебил король с жестом явного нетерпения. — Пойдемте смотреть зеркало.
— Тогда, государь, надо пройти в соседнюю комнату.
— Идемте.
— Укажите нам дорогу, государь, вы ее знаете, ведь это дорога в спальню вашей покорной слуги.
Король в самом деле знал дорогу; он пошел первым.
Зеркало стояло на туалетном столике, оно было закрыто плотным покрывалом, которое по приказу короля упало, давая возможность любоваться подлинным шедевром, достойным Бенвенуто Челлини. Это зеркало в раме из массивного золота было увенчано двумя рельефными амурами, поддерживающими королевскую корону, и под ней, естественно, оказывалась голова того, кто смотрелся в зеркало.
— Ах, вот это великолепно! — воскликнул король. — Поистине Ротье превзошел самого себя. Я поздравляю его. Графиня, я, разумеется, дарю вам это.
— Вы дарите мне все?
— Разумеется, я дарю вам все.
— И зеркало и раму?
— И зеркало и раму.
— Даже это? — добавила графиня с улыбкой сирены, улыбкой, заставившей маркиза содрогнуться, особенно после того, что он несколько минут назад прочитал.
Графиня показывала на королевскую корону.
— Эту игрушку? — ответил король.
Графиня слегка кивнула.
— О, вы можете сколько угодно забавляться ею, графиня; только предупреждаю вас, она тяжела. Но послушайте, Шовелен, неужели вы так и не развеселитесь даже в присутствии графини и в присутствии ее зеркала? А ведь она оказывает вам этим двойную милость, ибо вы видите ее дважды!
Королевский мадригал был вознагражден поцелуем графини.
Маркиз оставался безучастным.
— Что вы думаете об этом зеркале, маркиз? Ну-ка, скажите нам ваше мнение.
— Зачем, государь? — спросил маркиз.
— Затем, что вы человек с хорошим вкусом, черт побери!
— Я предпочел бы его не видеть.
— Вот как! Почему же?
— Потому что тогда, по крайней мере, я мог бы отрицать его существование.
— Что это значит?
— Государь, королевская корона в руках амуров помещена неудачно, — ответил маркиз с глубоким поклоном.
Госпожа Дюбарри побагровела от гнева.
Смущенный король сделал вид, что не понял.
— Как так! Наоборот, эти амуры восхитительны, — сказал Людовик XV, — они держат корону с несравненной грацией. Посмотрите на их маленькие ручки, как они округлены; разве не кажется, что они несут гирлянду цветов?
— Это и есть их настоящее занятие, государь: амуры только на это и пригодны.
— Амуры пригодны на все, господин де Шовелен, — сказала графиня, — когда-то вы в этом не сомневались, но в вашем возрасте уже не вспоминают о таких вещах.
— Без сомнения; вспоминать об этом подобает молодым людям вроде меня, — со смехом сказал король. — Ладно, словом, зеркало вам не нравится.
— Не зеркало, государь.
— Но что же тогда? Уж не очаровательное ли лицо, которое в нем отражается? Черт возьми! Вы разборчивы, маркиз!
— Напротив, никто не относится с более истинным почитанием к красоте госпожи графини.
— Но, — нетерпеливо спросила г-жа Дюбарри, — если это не зеркало и не лицо, которое оно отражает, то что же вам не нравится? Скажите!
— Место, где оно находится.
— Наоборот, разве оно не чудесно выглядит на этом туалетном столике, тоже подаренном его величеством?
— Оно лучше выглядело бы в другом месте.
— Да где же? Вы меня просто из терпения выводите, мы никогда вас таким не видели.
— Оно лучше выглядело бы у госпожи дофины, сударыня.
— Как?
— Да, корона с лилиями может венчать лишь голову той, кто была, есть или будет королевой Франции.
Глаза г-жи Дюбарри метали молнии.
Король скорчил страшную гримасу.
Затем, поднявшись, он сказал:
— Вы правы, маркиз де Шовелен, вы больны, ваш рассудок расстроен. Отправляйтесь отдыхать в Гробуа, раз вам плохо с нами; ступайте, маркиз, ступайте.
Господин де Шовелен вместо ответа поклонился, вышел из кабинета пятясь, как выходил бы из парадных апартаментов Версаля, и, строго соблюдая этикет, запрещающий кланяться кому бы то ни было в присутствии короля, скрылся, даже не взглянув на графиню.
Графиня кусала ногти от ярости; король попытался ее успокоить.
— Бедный Шовелен, — сказал он, — ему, наверно, приснился такой же сон, как и мне. И в самом деле, все эти вольнодумцы гибнут от первого же удара, когда черный ангел коснется их своим крылом. Шовелен на десять лет моложе меня, но считаю, что я стою больше, чем он.
— О да, государь, вы стоите больше их всех! Вы умнее, чем ваши министры, и моложе, чем ваши дети.