– Из детского конструктора? – удивленно спросил Ричард, взглянув на старика.
– Да. У Джона был такой набор лет… э-э… наверное с шести. Я сам подарил ему на рождество. Он уже тогда сходил с ума по всяким приборчикам. Все равно каким, а уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился. Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей это получается, мистер Хагстром.
– Пожалуй, – сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные им за все эти годы, игрушек ненужных, забытых или бездумно сломанных, потом взглянул на текст-процессор. – Значит, он не работает?
– Наверно, стоит сначала попробовать, – сказал Нордхоф. – Мальчишка был почти гением во всяких электрических делах.
– Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике и что он получил приз на технической выставке штата, когда учился только в шестом классе…
– Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них уже закончили школу, – добавил Нордхоф. – Так по крайней мере говорила его мать.
– Так оно и было. Мы все очень гордились им. – Здесь Ричард немного покривил душой: гордился он, гордилась мать Джона, но отцу Джона было абсолютно на все наплевать. – Однако проекты для технической выставки и самодельный гибрид текст-процессора… – Он пожал плечами.
Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:
– В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов, смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень открыл тахионы – отрицательные частицы, которые, предположительно, движутся по времени в обратном направлении, – еще в 1954 году. А в Уотербери, что в Коннектикуте, одиннадцатилетний мальчишка сделал бомбу из целлулоида, который он соскреб с колоды игральных карт, и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительней, иногда такое могут выкинуть, что только диву даешься.
– Может быть. Может быть.
– В любом случае это был прекрасный мальчуган.
– Вы ведь любили его немного, да?
– Мистер Хагстром, – сказал Нордхоф. – Я очень его любил. Он был по-настоящему хорошим ребенком.
И Ричард задумался о том, как это странно, что его брата (страшная дрянь, начиная с шести лет) судьба наградила такой хорошей женой и отличным умным сыном. Он же, который всегда старался быть мягким и порядочным (что значит «порядочный» в нашем сумасшедшем мире?), женился на Лине, превратившейся в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета. Глядя в честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается понять, почему так получилось и какова здесь доля его вины, в какой степени случившееся – результат его собственного бессилия перед судьбой?
– Да, – сказал Ричард. – Хорошим.
– Меня не удивит, если эта штука заработает, – сказал Нордхоф. – Совсем не удивит.
Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку и включил текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что сейчас на экране появятся буквы IBM. Буквы не появились. Вместо них, словно голос из могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН.
– Боже, – прошептал Ричард, как подкошенный опустившись на стул.
Его брат, жена брата и их сын две недели назад возвращались из однодневной поездки за город. Машины вел пьяный Роджер. Пил он практически каждый день, но на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со своим старым пыльным фургоном, сорвался с почти стофутового обрыва. Машина загорелась. Джону было четырнадцать лет, нет – пятнадцать. Старик сказал, что ему исполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года – и он бы освободился из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день
Рождения… И скоро наступит мой.
Через неделю. Джон приготовил ему в подарок текст-процессор.
От этого Ричарду почему-то стало не по себе, и он даже не мог сказать, почему именно. Он протянул было руку, чтобы выключить машину, но остановился.
"Какой-то парнишка смастерил атомный ускоритель из двух консервных банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять долларов.
Ну-ну. А еще в нью-йоркской канализации полно крокодилов, и ВВС США прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если честно, то, может быть, я не хочу быть уверенным в этом на сто процентов".
Он встал, обошел машину и заглянул внутрь через прорези на задней крышке дисплейного блока. Все, как Нордхоф и говорил: провода «Radio Shack. Made in Taiwan», провода «Western Electric», «westtrecs» и «Electric Set» [детский конструктор] с маленькой буквой 'R', обведенной кружочком. Потом он заметил еще кое-что, что Нордхоф или не разглядел, или не захотел упоминать: трансформатор «Lionel train» [игрушечная железная дорога], облепленный проводами будто невеста Франкенштейна.
– Боже, – сказал он, рассмеявшись, и почувствовал, что на самом деле близок к слезам. – Боже, Джонни, что ты такое создал?
Но ответ он знал сам. Он уже давно мечтал о текст-процессоре, говорил об этом постоянно и, когда саркастические насмешки Лины стали совсем невыносимы, поделился своей мечтой с Джоном.
– Я мог бы писать быстрее, мигом править и выдавать больше материала, – сказал он Джону однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на него своими серьезными голубыми глазами, умными, но из-за увеличивающих стекол очков всегда настороженными и внимательными. – Это было бы замечательно… Просто замечательно.
– А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя Рич?
– Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, – улыбнулся Ричард. – Самая простая модель «Radio Shack» стоит около трех тысяч. Есть и еще дороже. До восемнадцати тысяч долларов.
– Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, – заявил Джон.
– Может быть, – сказал тогда Ричард, похлопав его по спине, и до звонка Нордхофа он больше об этом разговоре не вспоминал.
Провода от детского электроконструктора.
Трансформатор «Lionel train».
Боже!
Он вернулся к экрану дисплея, собравшись выключить текст-процессор, словно попытка написать что-нибудь в случае неудачи могла как-то очернить серьезность замысла его хрупкого обреченного на смерть племянника.
Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу «EXECUTE», и по спине у него пробежали маленькие холодные мурашки. «EXECUTE» [казнить, а также исполнить, выполнить] – если подумать, странное слово. н не отождествлял его с писанием, слово ассоциировалось скорее с газовыми камерами, электрическим стулом и, может быть, пыльными старыми фургонами, слетающими с дороги в пропасть.
«EXECUTE».
Процессорный блок гудел громче, чем любой из тех, что ему доводилось слышать, когда он приценивался к текст-процессорам в магазинах. Пожалуй, он даже ревел. «Что там в блоке памяти, Джон? – подумал Ричард. – Диванные пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервные банки из-под супа?» Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими чертами лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально – так ревновать чужого сына к его отцу.
«Но он должен был быть моим. Я всегда знал это, и, думаю, он тоже знал». Белинда, жена Роджера… Белинда, которая слишком часто носила темные очки в облачные дни. Большие очки, потому что синяки под глазами имели отвратительное свойство расплываться. Но бывая у них, он иногда смотрел на нее, тихий и внимательный, подавленный громким хохотом Роджера, и думал почти то же самое: «Она должна была быть моей».
Эта мысль пугала, потому что они с братом оба знали Белинду в старших классах и оба назначали ей свидания. У них с Роджером два года разницы, а Белинда была как раз между ними: на год старше Ричарда и на год моложе Роджера. Ричард первый начал встречаться с девушкой, которая впоследствии стала матерью Джона, но вскоре вмешался Роджер, который был старше и больше, Роджер, который всегда получал то, что хотел, Роджер, который мог избить, если попытаешься встать на его пути.
«Я испугался. Испугался и упустил ее. Неужели это было так? Боже, ведь действительно так. Я хотел, чтобы все было по-другому, но лучше не лгать самому себе о таких вещах, как трусость. И стыд».
А если бы все оказалось наоборот? Если бы Лина и Сет были семьей его никчемного брата, а Белинда и Джон – его собственной, что тогда? И как должен реагировать думающий человек на такое абсурдно сбалансированное предложение? Рассмеяться? Закричать? Застрелиться?
«Меня не удивит, если он заработает. Совсем не удивит».
«EXECUTE».
Пальцы его забегали по клавишам. Он поднял взгляд – на экране плыли зеленые буквы:
«МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ».
Буквы плыли перед глазами, и неожиданно он вспомнил об игрушке, которую ему купили в детстве. Она называлась «Волшебный шар». Ты задавал ему какой-нибудь вопрос, на который можно ответить «да» или «нет», затем переворачивал его и смотрел, что он посоветует. Расплывчатые, но тем не менее завораживающие и таинственные ответы состояли из таких фраз, как «Почти наверняка», «Я бы на это не рассчитывал», «Задай этот вопрос позже».
Однажды Роджер из ревности или зависти отобрал у Ричарда игрушку и изо всех сил бросил ее об асфальт. Игрушка разбилась и Роджер засмеялся. Сидя в своем кабинете, прислушиваясь к странному прерывистому гудению процессора, собранного Джоном, Ричард вспомнил, что он тогда упал на тротуар, плача и все еще не веря в то, что брат с ним так поступил.
– Плакса! Плакса! Ах, какая плакса! – дразнил его Роджер. – Это всего лишь дрянная дешевая игрушка, Риччи. Вот посмотри, там только вода и маленькие карточки.
– Я скажу про тебя! – закричал Ричард что было сил. Лоб его горел, он задыхался от слез возмущения. – Я скажу про тебя, Роджер! Я все расскажу маме!
– Если ты скажешь, я сломаю тебе руку, – пригрозил Роджер. По его леденящей улыбке Ричард понял, что это не пустая угроза. И ничего не сказал.
«МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ».
Из чего бы ни состоял этот текст-процессор, но он выводил слова на экран. Оставалось еще посмотреть, будет ли он хранить информацию в памяти, но все же созданный Джоном гибрид из клавиатуры «Wang» и дисплея «IBM» работал. Совершенно случайно он вызвал у него довольно неприятные воспоминания, но в этом Джон уже не виноват.
Ричард оглядел кабинет и остановил взгляд на одной фотографии, которую он не выбирал для кабинета сам и не любил. Большой студийный фотопортрет Лины, ее подарок на рождество два года назад. «Я хочу, чтобы ты повесил его у себя в кабинете», – сказала она, и, разумеется, он так и сделал. С помощью этого приема она, очевидно, собиралась держать его в поле зрения даже в свое отсутствие. «Не забывай, Ричард. Я здесь. Может быть, я и „поставила не на ту лошадь“, но я здесь. Советую тебе помнить об этом».
Портрет с его неестественными тонами никак не уживался с любимыми репродукциями Уистлера, Хоумера и Уайета. Глаза Лины были полуприкрыты веками, а тяжелый изгиб ее пухлых губ застыл в неком подобии улыбки. «Я еще здесь, Ричард, – словно говорила она. – И никогда об этом не забывай».
Ричард напечатал:
«ФОТОГРАФИЯ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА ЗАПАДНОЙ СТЕНЕ КАБИНЕТА».
Он взглянул на появившийся на экране текст. Слова нравились ему не больше, чем сам фотопортрет, и он нажал клавишу «ВЫЧЕРКНУТЬ». Слова исчезли, и на экране не осталось ничего, кроме ровно пульсирующего курсора.
Ричард взглянул на стену и увидел, что портрет жены тоже исчез.
Очень долго он сидел, не двигаясь – во всяком случае, ему показалось, что долго, – и смотрел на то место, где только что висел портрет. Из оцепенения, вызванного приступом шокового недоумения, его вывел запах процессорного блока. Запах, который он помнил с детства так же отчетливо, как то, что Роджер разбил «Волшебный шар», потому что игрушка принадлежала ему, Ричарду. Запах трансформатора от игрушечной железной дороги. Когда появляется такой запах, нужно отключить трансформатор, чтобы он остыл.
Он выключит его.
Через минуту.
Ричард поднялся, чувствуя, что ноги его стали словно ватные, и подошел к стене. Потрогал пальцами обивку. Портрет висел здесь, прямо здесь. Но теперь его не было, как не было и крюка, на котором он держался. Не было даже дырки в стене, которую он просверлил под крюк.
Исчезло все.
Мир внезапно потемнел, и он двинулся назад, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, но удержался, и окружающее вновь обрело ясные очертания.
Ричард оторвал взгляд от того места на стене, где недавно висел портрет Лины, и посмотрел на собранный его племянником текст-процессор.
«Вы удивитесь, – услышал он голос Нордхофа, – вы удивитесь, вы удивитесь… Уж если какой-то мальчишка в пятидесятых годах открыл частицы, которые движутся назад во времени, то вы наверняка удивитесь, осознав, что мог сделать из кучи бракованных элементов от текст-процессора, проводов и электродеталей ваш гениальный племянник. Вы так удивитесь, тут даже с ума можно сойти…»
Запах трансформатора стал гуще, сильнее, и из решетки на задней стенке дисплея поплыл дымок. Гудение процессора тоже усилилось. Следовало выключить машину, потому что как бы Джон ни был умен, у него, очевидно, просто не хватило времени отладить установку до конца.
Знал ли он, что делал?
Чувствуя себя так, словно он продукт его же собственного воображения, Ричард сел перед экраном и напечатал:
ПОРТРЕТ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА СТЕНЕ.
Секунду он смотрел на предложение, затем перевел взгляд обратно на клавиатуру и нажал клавишу «EXECUTE».
Посмотрел на стену.
Портрет Лины висел там же, где и всегда.
– Боже, – прошептал он. – Боже мой…
Ричард потер рукой щеку, взглянул на экран (на котором опять не осталось ничего, кроме курсора) и напечатал:
НА ПОЛУ НИЧЕГО НЕТ
Затем нажал клавишу «ВСТАВКА» и добавил:
КРОМЕ ДЮЖИНЫ ДВАДЦАТИДОЛЛАРОВЫХ ЗОЛОТЫХ МОНЕТ В МАЛЕНЬКОМ ПОЛОТНЯНОМ МЕШОЧКЕ.
И нажал «EXECUTE».
На полу лежал маленький, затянутый веревочкой мешочек из белого полотна. Надпись, выведенная выцветшими чернилами на мешочке, гласила: «Walls fargo» [один из крупных американских банков].
– Боже мой, – произнес Ричард не своим голосом. – Боже мой, боже мой…
Наверное, он часами взывал бы к спасителю, не начни текст-процессор издавать периодическое «бип» и не вспыхни в верхней части экрана пульсирующая надпись: «ПЕРЕГРУЗКА».
Ричард быстро все выключил и выскочил из кабинета, словно за ним гнались черти.
Но на бегу он подхватил с пола маленький завязанный мешочек и сунул его в карман брюк.
Набирая в тот вечер номер Нордхофа, Ричард слышал, как в ветвях деревьев за окнами играет на волынке свою протяжную заунывную музыку холодный ноябрьский ветер. Внизу репетирующая группа Сета старательно убивала мелодию Боба Сигера. Лина отправилась в «Деву Марию» играть в бинго.
– Машина работает? – спросил Нордхоф.
– Работает, – ответил Ричард. Он сунул руку в карман и достал тяжелую, тяжелее часов «Родекс», монету. На одной стороне красовался суровый профиль орла. И дата: 1871. – Работает так, что вы не поверите.
– Ну почему же, – ровно произнес Нордхоф. – Джон был талантливым парнем и очень вас любил, мистер Хагстром. Однако будьте осторожны. Ребенок, даже самый умный, остается ребенком. Он не может правильно оценить свои чувства. Вы понимаете, о чем я говорю?
Ричард ничего не понимал. Его лихорадило и обдавало жаром. Цена на золото, судя по газете за тот день, составляла 514 долларов за унцию. Взвесив монеты на своих почтовых весах, он определил, что каждая из ни вести около четырех с половиной унций и при нынешних ценах они стоят 27 756 долларов. Впрочем, если продать их коллекционерам, можно получить раза в четыре больше.