– Я был вчера в библиотеке, – заговорил Скелет. – Елена Александровна нашла книгу, археологические исследования. Что раньше было на месте Калининграда, как обживались эти места, где какие капища стояли, каким богам где поклонялись. У пруссов было три священных дерева – дуб, бузина и ясень. Эти деревья росли в священных рощах, им поклонялись. Не думаю, что капище было именно здесь, вполне возможно, местный дуб – остатки древней священной рощи. Наверное, когда-то ему поклонялись, потом он просто стал частью сада. Пока были пруссы, они несли в себе память о древних богах. И мы сейчас слышим… – Матвей пожал плечами, – эхо…
– Что мы слышим? – Смиля не верила своим ушам. Парк, соглашаясь с ней, застонал, заохал, наполнился звуками, голосами.
– Ничего не слышим, – буркнул Матвей.
Смиля всхлипнула. И вдруг перед ней встала картинка. Она падает, а внизу стоит Матвей.
– Это ты спас меня! – выкрикнула она. – Ты уничтожил деревья! Старые боги ушли!
Матвей увернулся бы, но Смиля на этот раз оказалась быстрее. Она кинулась на шею, успев впечатать свои губы в его впалую щеку.
– Спасибо! – прошептала на ухо, прежде чем он успел ее от себя оттолкнуть.
– Да не делал я ничего, – с натугой произнес Матвей, силясь развести сцепленные на шее руки. – Если эта роща и была, то на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. А мы на улице Гоголя. Нет здесь никаких священных рощ и старых дубов. Я пришел на улицу Гоголя.
– Ты лучший! – Смиля прижалась к Матвею, сама не понимая, зачем сейчас с ним борется. – Я тебя люблю!
– Не дай бог! – высвободился, наконец, Скелет.
– Почему ты такой злой!
– Нормальный я. Это вы тут все одной дубинкой стукнутые.
В Доме послышалось движение, посыпались мелкие камешки под легкими ногами. Матвей задрал голову.
– Эрик с Верой пришли. Сейчас будем пить кофе.
Он достал из кармашка давно забытую губную гармошку.
– И что? Все закончилось? – прошептала Смиля.
Ее слова заглушили протяжные звуки. Скелет помотал головой.
– Почему? Деревьев больше нет. Лауме ушла!
Ту-тууу – позвала гармошка наверх. Скелет кивнул на плед, намекая, чтобы Смиля его не забыла. Скрылся за домом, но тут же выглянул.
– Войны никогда не заканчиваются. Боги любят выяснять между собой отношения. – Подмигнул. – Ничего, мы еще подеремся. Ты чью сторону выберешь?
Ушел, на невидимой веревочке уведя за собой музыку. Но внезапно появился опять.
– Кстати, – снова показался из-за угла Матвей, – Гера вчера вечером уехал-таки в Ладушкин. Он вбил себе в голову, что видел землю Аистов и принес оттуда фигурку из янтаря. Утверждал, что отдал свою душу, чтобы побывать там. Душу передавал через Снежку, все как в легенде. Мать испугалась, что Гера сходит с ума, и отправила его к бабке. А там, в этом Ладушкине, свой дуб есть. Говорят, ему восемьсот лет. Под ним сидел Наполеон перед тем, как подписать Тильзитский мир, и останавливалась карета с тяжелобольным Кутузовым – после победы над французами он ехал домой умирать. Ни Наполеону, ни Кутузову дуб не помог. Не тем богам они молились.
Снова заиграл нечто протяжное, печальное. И откуда он только берет такие мелодии? Как будто кто специально ему подсказывает.
Смиля встряхнула плед, смахивая с него соринки. Скелет и есть Скелет. Ничего толком сказать не может.
Она посмотрела на Дом, на запущенный сад. А что если он прав? И не было никакого падения, не было деревьев, не было ночи с альпами. Надо бежать домой, выяснять, что с комнатой, не переругались ли родители. Да! И вернуть лапоток. Он где-то в подвале лежит. Хватит ее домовому путешествовать, пора дома наводить порядок. Пока его не захватили альпы.
С третьего этажа доносились приглушенные голоса. Из окна в окно блуждал дрожащий свет. У них есть свечи, Синеглазка наверняка принесла красивую скатерть. Сейчас там хорошо, уютно. Настаивается в термосе кофе, на тарелки раскладываются свежие пироги.
Смиля закуталась в плед и пошла к лестницам. Шлось с трудом. Ногу потянула, лицо покалывает, зудит локоть, в плечо точно воткнули длинную иголку. А неплохо ее отделали. Дома разденется, посмотрит, есть ли на теле живое место.
В подвале зашуршало, будто кто пробежал. Смиля присела около полукруглого окна. Как здесь в такой тьме разглядишь лапоток? Его затоптали уже – столько народа туда-сюда пробежало.
– Домой не пора? – спросила она темноту.
Посыпался песок, отлетел камешек, подброшенный ловкой ногой. Ну, конечно, кто еще мог гонять альп, превратившихся в кошек? Домовой. Вот откуда эти постоянные камешки. Вот кто не пускал сюда Томиловых, чтобы они не становились хозяевами, чтобы не было жертв.
– Поехали!
Смиля опустила руку. Пальцы нащупали крошечную соломенную обувку.
«Домой, домой! – засело у нее в голове. – Кофе и пироги потом».
Плед защищал ее от утренней прохлады. Август. Скоро осень. Ночь несет нотки приближающейся зимы. Опять будет война. Лета с зимой, любви с нелюбовью. Боги всегда выясняют свои отношения через людей.
– Ох, осень, осень, тяжелое время. К зиме надо готовиться.
Домовой сидел под кустом, вертел в коротеньких пальчиках корявую дубовую веточку.
Лаума выступила из-за старого засохшего дуба.
– В следующий раз ты подготовиться не успеешь, – пообещала она.
– Вот в следующий раз и поговорим.
Домовой закряхтел, вставая. Треснула в руках палочка.
– Мне скоро понадобятся новые жертвы, – напомнила Лаума.
– Ну, поищи, поищи.
Домовой хитро улыбнулся.
– Наша война еще не закончена, – холодно произнесла ведьма.
– Это вы воюете, а мы уж так, живем, как можем.
Из рукава домовой достал сушку и звонко ею захрустел.
Лаума гордо вздернула подбородок.
– Кто мог подумать, что мальчишка меня обманет. – Ее голос был глух. – Он побывал в стране Аистов и вернулся. Почему?
– Значит, было к кому возвращаться. Любовь, она и с того света людей приводит.
– Эта девчонка с синими глазами… – В словах Лаумы слышалось сожаление. – А я ведь с самого начала знала, что она подведет и прогнала ее отсюда. Зачем она вернулась?
– Зачем, зачем… чтобы вытащить любимого. Иль не понимаешь? Да куда тебе…
Домовой махнул рукой, и Лаума неожиданно покачнулась, словно он ее ударил.
– Люди изменились, – мрачно проговорила она. – Раньше они жертвовали всем ради своего доброго имени и славы своего рода, а теперь ради других людей. Очень все неудобно.
– Так уходи. Давно пора. – Домовой отряхнул руки, поправил веревочку на поясе, собираясь.
Лаума провела ладонью по корявому стволу сухого дуба.
– Рано. Меня еще помнят в этих краях.
– Ну, как знаешь, как знаешь. Если что – я поблизости.
Домовой шагнул в высокую траву и исчез. Без шороха, без звука. Растворился в природе, которая теперь жила по его законам.
– Я – тоже здесь, – пустоте перед собой ответила Лаума.
Война не закончилась. Завербованные солдаты стоят на границе, готовые ринуться в бой. И пускай в этот раз один мальчишка обманул ее. Он и сам себя обманул. Образ земли Аистов теперь вечно будет полыхать в его душе. И посмотрим, что будет сильнее – любовь или тоска. Одного-то она все равно заманила, и он теперь воюет на ее стороне. А девчонка с таким странным славянским именем Смиляна… Кажется, это название цветка бессмертника. Нашли себе защиту у природы, ни убить, ни утопить. Ну да природа – она всегда на стороне победителей…
– Она уходит!
Янус склонился через подоконник, глядя в сад.
– Скоро вернется. – Скелет грел дыханием губную гармошку.
– Что ты ей сказал?
– Что мы ее ждем.
Синеглазка поправила на скатерти тарелки с пирогами.
За спиной Януса прошла Лаума. Что она всегда умела, так это ждать. Войны порой бывают такими долгими.
Елена Усачева
Невеста смерти
Любого, прибывающего на поезде в столицу Эстонии Таллин, встречает Длинный Герман. Узкая высокая башня с триколором на шпиле покатым боком подпирает здание Сейма. Сурово поглядывает на приезжих.
Мало кто поворачивает голову к Длинному Герману. Все спешат по своим делам, бегут через дорогу, мимо Тоомпарка, вперед, вперед по корявой брусчатке под надежную защиту старых стен. Туда, где стекло и бетон, где задыхающиеся деревья залиты в асфальт, где то тут, то там искоркой высвечиваются остатки прошлого. А может быть, все так торопятся, потому что в спину им тяжелым взглядом смотрит дозорная башня Вышгорода?
– Город умирает, – грустно произнес один.
– Молотки еще стучат [1], – усмехнулся второй.
– Это старая легенда, о ней все забыли.
Второй напоминает:
– У меня есть новая. Пока рождаются легенды, город жив.
– Ты о школьниках, которые бегали друг за другом? – корчит ехидную рожу первый.
– Почему друг за другом? От тебя, Рява, бегали, от тебя.
Первый вздернул подбородок, посмотрел на собеседника, тряхнул черноволосой головой.
– А хоть и от меня, что за печаль?
– Ты хотел их оставить в городе.
– Это город хотел их у себя оставить, потому что врали много.
– Дети есть дети, – не согласился второй. – Что бы ты ни говорил, а новая легенда есть. О том, как черт пытал детей разными искусами, невесту себе искал да не нашел. Уехали дети.
Первый рассмеялся тонким козлиным смехом.
– С детьми так сложно. Они слишком четко делят добро и зло, у взрослых эта граница теряется. В следующий раз возьмусь за взрослых. У меня на второй день будет ворох легенд.
Ветер трепал триколор на флагштоке, пытался сбить две призрачные фигуры с крыши Высокого Германа.
– Значит, жив город, говоришь? – произнес тот, кого назвали Рявой.
– Жив! – Второй выпрямился. Он был невысок, крепок, с лобастой головой и упрямым открытым взглядом.
– Ну, так будет ему новая легенда! – Улыбка расколола лицо черноволосого, пустила лучики морщинок по лицу. – Жили-были мальчик и девочка, родители их были соседями…
– Знаю я эту легенду, – перебил черноволосого собеседник и помрачнел. – Она стара.
– Дружили они, – словно не слышал его слов первый. – Так дружили, что когда мальчик невзначай слишком внимательно смотрел на девочку, она краснела.
– Замолчи! – стукнул кулаком о каменный парапет второй.
– Эдик, ты сентиментален.
– А ты зол, Рява.
– Зато честен. Что обещал, то сделал. А я уже сказал, что новая легенда будет.
Эдик молчал, глядел на зелень деревьев, на далекое серое море. В том, что говорил Рява, не было правды, зато присутствовала сила – темная, мрачная, жестокая. И ничего с этим поделать было нельзя.
– Не трогай никого, – тихо попросил он.
Рява продолжил противным голосом:
– И вот однажды мальчик с девочкой пошли гулять и присели на холм около Харьюских ворот. У девочки был красивый голос. И она так звонко смеялась. – Рассказывая, Рява шел вокруг флагштока легкой танцующей походкой, торжественно помахивая рукой над головой.
Эдик закрыл глаза. Он и сам хорошо помнил эту легенду о рыцаре ордена розенкрейцеров. Смех девочки помешал рыцарским размышлениям, и он проклял детей [2]. Через пятьсот лет приехали не знакомые с традициями города школьники, разворошили все, наполнили мертвые стены топотом быстрых ног, попытались завершить легенду. Но так просто легенды не умирают. Потому что стоят еще стены вечного Таллина, сбегает по его холмам зеленая трава, плещут веселые воды в озерах.
Эдик сжал кулак, на котором умирающей каплей крови полыхнул рубин, знак розенкрейцеров. Все было слишком запутано, чтобы так просто завершиться.
– А давай пари, – подпрыгнул к собеседнику черноволосый. – Новая легенда – и ты свободен!
– Не хочу я пари. Легенды не будет.
– А вот посмотрим, – щелкнул пальцами Рява. – Сам говорил: стучат молотки в городе! Строится Таллин! Значит, жив?
Эдик отвернулся. В пришедшей электричке погасли огни. Зато веселые лампочки окружили шапочки башенок, промелькнул по черепичным крышам электрический свет, родил нехорошую желтую тень в бойницах. Город расцвел ночными красками.
– Нет, – прошептал Эдик, и кончик носа его покраснел.
– А вот и зря! – веселился черноволосый. – Мог бы и выиграть.
Эдик молчал. Легче было не отвечать, чем втягиваться в бесконечный спор.
– Знаешь, какой сегодня день?
Эдик повел глазами, дернул ртом. Было 22 июня. Кто не знает, что это за день?
– Ты бы еще Наполеона вспомнил! – радовался Рява, прочтя ответ на растерянном лице собеседника. – Почему они именно в этот день напали? Потому что под локоть их змеи толкали.
– Какие змеи? – не выдержал Эдик.
– Огнедышащие.
– Драконы?
– И эти тоже. День-то сегодня змеевик, время змеиных свадеб, время нарождения драконов. А когда дракон рождается, земля трясется и стонет и огонь по траве бежит.
Эдик покосился на мигающие вдоль дороги огоньки. Им здесь только драконов не хватает.
– Таллин – город драконов. Что-то их давно не было видно. Не пора ли воскресить парочку?
– Так ты спорить со мной будешь или драконов на улицах считать? – резко повернулся к собеседнику Эдик.
– Спорить, спорить, – так активно закивал черноволосый, что, казалось, у него вот-вот голова отвалится. – На новую легенду!
– На новую, – протянул ладонь Эдик.
– Я говорю, что легенда будет – и будет по-моему!
– И я говорю, что легенда будет, но станет по-моему!
– Это как это? – хитро блеснул глазами Рява.
– А так, что никто не пострадает.
– Какая же легенда без трупов? – Рява сказал это так, словно малое дитя пожалел. – В легендах завсегда помирают. Вспомни Тристана [3]. Или Зигфрида [4]. – За разговором незаметно Рява выдернул из-за пояса свернутый трубкой лист бумаги, длинной толстой булавкой потянулся к руке Эдика.
– Перебьешься! – дернулся Эдик. – Будем на честное слово спорить.
– Ну, какое же у черта честное слово? – На лице Рявы проступила обида.
– А вот такое и слово, – засмеялся Эдик. – От которого отказаться нельзя будет.
– А что на кону?
– Если я выиграю, ты сломаешь мое кольцо! – Эдик протянул руку с алой каплей рубина на пальце.
– А если выиграю я?
– Город умрет. Все, как ты хотел. С трупами.
Черноволосый закрыл глаза.
– Ты не выиграешь, – прошептал он. – Что бы делало добро, если бы не было зла? Ты не победишь! А как проиграешь, я придумаю, что с тобой сделать. Может, рядом с собой оставлю? Люблю проигравших – они такие несчастные. А главное – злые.
– Дракон – царь над всеми сынами гордости. Об нее ты и споткнешься, – пообещал Эдик.
– Кольцо в залог! – торжественно протянул руку Рява.
Эдик, не глядя, бросил ему в ладонь тяжелый перстень и побежал вниз по винтовой лестнице.
– Кольцо мне пригодится, – засмеялся Рява ему вслед.
Его холодные черные глаза смотрели в темноту парка под башней.
Лето. Тепло. Змеи выползают из своих нор. Они любят влагу и тепло. В Таллине хватает и того, и другого.
Глава 1
Змеевик
Полина, милая рыжеволосая девушка в очках, стояла в тени башни церкви Олевисте и с сомнением смотрела в черную глубину за оградой. Там, в темной нише в храмовой стене копошились и неприятно шипели. Звук был такой, будто долго осторожно сворачивали полиэтиленовый пакет. От страха Полину закачало, и она, чтобы не упасть, взялась за ледяные прутья ограды, прижалась пылающим лбом к железу.
Страшнее всего было то, что она не помнила, как сюда пришла. Ночь, темно, она давно бы уже спала… Если бы не это шуршание. Оно заставило ее выйти из номера их крошечной гостиницы, спуститься вниз. Шипение складывалось в зов: «Пооолииинаааа».
Кто ее мог знать в чужом холодном городе? Никто. Мальчишки хулиганят? Они часто разыгрывают Полину. А Зое Игоревне как всегда плевать. Тоже – учительница нашлась! Крокодил какой-то, а не учительница.