Советник сгинул, но морок, напущенный им, многое испортил.
Многие сеньоры, в самом деле, сняли подписи под прошением. После полудня, однако, явилась депутация горожан. Они, видите ли, посовещались и заявили, что война будет разорительна для них, потому что всякая война начинается с налогов. Король даже изумился, потому что в его представлении всякая война велась ради выгоды.
Горожане поэтому соглашались с Кукушонком касательно Выборного Совета, и король сразу понял, что никаких военных налогов этот совет не утвердит. Никогда бы города не решились быть такими смелыми, если б не меч Кукушонка!
Правда, сам-то Кукушонок долго, говорят, не сможет держать меча в руках.
После этого явились люди из города Дитты, где графа недавно утопили в бочке с вином, и сказали, что решили в случае войны быть на стороне империи.
Более же всех поразила короля сестра.
Король велел ей отослать обратно свадебные подарки экзарха и портрет. Девушка пришла к нему в слезах и сказала:
– Ты отказываешь экзарху. Он, однако, будет воевать за просватанную невесту, и еще не было такой песни, чтоб война несправедливо отвергнутого жениха не была удачной.
Король изумился: никак девица влюбилась по портрету! И тут колдовство Арфарры! Подумал и сказал:
– А знаешь ли ты, что Марбод Кукушонок затеял все вчерашнее дело, чтобы стать вторым человеком после меня в королевстве, и получить твою руку, а может, и трон. Стало быть, это тоже война жениха!
Айлиль заплакала и сказала:
– Может, так оно и было вначале, а теперь он женился на горожанке, и в городе поют непристойные песенки о браке Неба и Земли, чтоб отвести беду от этой свадьбы.
И только после всего явился Даттам, хитрый и осторожный, и заявил, что храм – ленник империи, а не короля. А треть земель королевства, и, естественно, столько же рыцарей – у храма.
Блеснул золотыми глазами:
– Вам не победить империи. Вы, я знаю, внимательно расспрашивали о чудесах в Голубых Горах три недели назад. То же будет и с вашими воинами в стране Великого Света.
Король рассердился, что его войска сравнивают с нищими бунтовщиками, и сказал:
– Это несправедливо! Люди империи мягки и изнежены!
Даттам засмеялся:
– Лучше на несправедливых условиях прийти к согласию, чем погибнуть.
* * *Король хотел разорить покои советника и явился туда сам. Заплакал и не велел ничего трогать. Зашел вечером в розовый кабинет: покой и порядок, только укоризненно глядели глаза зверей и переплеты книг. На низком столике стояли фигурки купцов и мышей. Мыши были яшмовые, мертвые, никуда не бегали. Порядок фигурок был противоположный принятому, и у Золотого Дерева треснул сучок. Круглый хрустальный шар не отражал ни прошлого, ни будущего. Король велел всем уйти, глядел в шар, глядел – но заклинаний не знал.
Вдруг шар стал мутнеть, зазвенел. Король обернулся: за ним, у стены стоял Арфарра-советник. Король сначала решил, что это дух-двойник, потом разглядел тень на полу и сказал:
– Как вы осмелились сюда явиться!
Советник глядел на короля своими золотыми глазами:
– Вы сами выбрали свою судьбу. Вы не захотели процветания своего народа. Есть, однако, множество причин, по которым вам не суждено стать государем Великого Света.
– Вроде недавних чудес в Голубых Горах? – горько спросил король.
Арфарра-советник помолчал и ответил:
– Главная причина та, что вы хуже правитель, чем экзарх Харсома.
Советник снова помолчал и продолжал:
– Первые короли из рода Ятунов правили Варнарайном как вассалы государя. Собственно, король – была такая же должность, как граф или викарий. Но пользовались они много большей властью, неужели даже вы. Рыцари повиновались королю как господину, а горожане – как представителю империи. Вы проиграли войну, не начав ее. Пусть это будет справедливая война, – вы можете сохранить свое королевство, признав себя вассалом экзарха Варнарайна, и женитьба вашей сестры будет порукой этого союза.
Король сощурился и сказал:
– Никогда!
– У вас есть выбор. Или ваша власть будет крепче прежней, но вы признаете себя ленником империи. Или вы сохраните титул, а править будет Выборный Совет от городов и местечек, как хочется калеке с обожженными руками.
Король сказал:
– А если я предпочту последнее?
– Тогда, – ответил Арфарра, – небо покарает и этот замок, и этот город, как оно покарало бунтовщиков в Голубых Горах, и все, что я строил в течение года, я заставляю исчезнуть в один миг.
– А если первое? – спросил король. – Куда вы денете Марбода Кукушонка? Убьете?
– Ни в коем случае, – ответил Арфарра. – Мертвый герой – это еще хуже, чем мертвый колдун.
* * *Наутро, когда народ вновь собрался у Белой Горы, король покаялся, признал себя вассалом государя Великого Света и принял королевство в лен обратно. Заросла трещина, разделившая мир и прошедшая через сердце Золотого Государя.
Об Арфарре-советнике, однако, не было на клятвах и жертвоприношениях ни слуху ни духу, и друга его, Клайда Ванвейлена, тоже не было.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
о том, что случилось с послушником Неревеном из-за нарушенного обета; о том, как господин Даттам размышлял о преимуществах представительного правления, и о том, как наконец заросла трещина, расколовшая мир и прошедшая через сердце каменной статуи Золотого Государя
На столе перед Неревеном лежали бумаги, писанные Клайдом Ванвейленом, и послушник, склонив голову, делал еще одну, таким же почерком. Неревен кончил, Арфарра взял бумагу, посыпал песочком, оттиснул личную печать Ванвейлена, и отдал вместе с нефритовым кольцом начальнику тайной стражи Хаммару Кобчику. Тот взял письмо и спросил:
– А если он не придет?
Арфарра-советник усмехнулся и ответил:
– В прошлый раз он был достаточно глуп, чтобы взяться за меч, и достаточно умен, чтобы выпустить меч раньше, чем кислота разъест кости. В этот раз он будет достаточно глуп, чтобы прийти, и достаточно умен, чтобы взять с собой товарища.
Хаммар Кобчик еще раз покачал головой. Он был кровником Марбода Белого Кречета, и поэтому затея Арфарры ему была не очень по душе. Но Арфарра решил так, что Кобчик боится ответственности, если что-то не выйдет, и сказал:
– Хорошо. Тогда возьмите с собой Неревена, и в случае неожиданности считайте, что его решение – мое решение.
Хаммар Кобчик нахмурился, но кивнул.
Арфарра еще раз оглядел своего послушника, потом вдруг спросил:
– Однако, что это за история с нарушенным обетом?
– Каким обетом? – тревожно спросил Неревен.
– Ты ведь вышивал покров Парчовому Бужве, а отдал его за жемчужное ожерелье королевской сестре.
Арфарра усмехнулся и добавил:
– Я, конечно, не скажу, что это Бужва рассердился, а только она его в тот же вечер изорвала в старом саду. Обрывки, говорят, до сих пор по воде плавают.
Неревен опустил глаза и покраснел по самые ушки.
– Ладно, – усмехнулся советник. – Я не Парчовый Бужва. Беги.
Советник долго глядел в раздвижную дверь, закрывшуюся за Неревеном, потом вдруг подошел и быстро распахнул ее. Никого. Советник вернулся, сел в кресло и сказал Хаммару Кобчику:
– Побежал за покровом.
– Зачем? – изумился Хаммар Кобчик.
– Затем, что он его не дарил, – сказал советник.
Помолчал и добавил:
– Мой послушник – шпион экзарха Харсомы. Это, впрочем, было ясно с самого начала.
Хаммар Кобчик изумился:
– И вы все равно преданы экзарху?
Арфарра поднял голову и сказал ровным голосом:
– Истинный государь действует, внимая мнению народа и зная все обстоятельства дела. Как же знать мнение народа без шпионов и жалобщиков?
Арфарра помолчал и добавил:
– Я, однако, лично хочу передать эту вышивку экзарху, чтобы не создавать недоверия между нами.
Хаммар подумал и все понял:
– Даже если вы прочтете в этой вышивке вещи неблагоприятные?
Арфарра усмехнулся и сказал:
– Я ничего не смогу прочесть в этой вышивке. И никто не сможет, кроме секретаря экзарха. И экзарх это знает.
Арфарра подошел к зеркалу, вделанному в стену храмового подземелья, стал вглядываться. Ничего, однако, кроме собственного лица, не увидел; опять кровь на лбу, мешки под глазами, глаза из золотых стали чуть красноватыми.
Арфарра обернулся и сказал:
– Неревена, однако, убьете у Золотой Горы. За этим я его и посылаю с вами. Идите.
Хаммар Кобчик ушел, Арфарра неслышно повернул зеркало, прошел темными храмовыми коридорами, раскрыл тяжелую дверь. За дверью, на золотом алтарном покрове, разостланном прямо на полу, лежал Клайд Ванвейлен, дышал редко и тяжело. Советник потрогал его лоб, холодный, бледный и очень потный.
Советник подумал, что, не считая Даттама в молодости, человека более близкого у него не было и, вероятно, не будет. Что же до экзарха Харсомы, то Харсома – не человек. Бог. Бог воскресающий и умирающий, по имени государство.
* * *Когда Хаммар Кобчик ушел, из смежной комнаты, другой, чем та, в которую он вышел поначалу, показался Неревен, лег на пол и заплакал горько и страшно. Он слышал все. Неревен ждал, пока Арфарра вернется. Но советник не возвращался, и Неревен не знал, куда и как он ушел. Неревен заметался, схватил было бумагу и тушечницу, разбил ее второпях. Это показалось ему плохим предзнаменованием, он бросил бумагу и побежал вон из храма.
* * *После того, как король в один день объявил войну стране Великого Света, а на другой день признал себя ее вассалом, после речей Марбода Белого Кречета и чудес в лощине у людей, присутствующих на Весеннем Совете, звенело в ушах и прыгало в глазах, – а это, надо сказать, состояние опасное.
У Ламасских горожан тоже звенело и прыгало.
Заявив королю, что они не собираются воевать, а собираются лучше стать на сторону Марбода Белого Кречета, граждане Ламассы собственно, никак не думали, что король бросит войну, а думали добиться торговых уступок. И, увидев, что их заявление имело такой успех, они очень огорчились, с одной стороны, а с другой – очень обрадовались своей силе.
Надо сказать, что, хотя слухи об экзархе Варнарайна ходили везде замечательные, о самой империи замечательные слухи разносила только чернь. А граждане уважаемые на мнение черни не полагались. И теперь в ратуше, посовещавшись, решили, что Ламасса – город вольный. И, конечно, король вправе давать вассальные клятвы кому угодно, а граждане Ламассы и при короле-вассале вправе требовать Выборного Совета.
Теперь чернь повсюду разносила пророчество, – откуда оно взялось, бог весть, – что божий суд свершится над городом, если тот вздумает противиться империи. Граждане Ламассы, были, однако, люди рассудительные. Божий суд, испытания огнем и водой и прочие чудеса давно были запрещены в городском суде и происходили только в судах королевских и поместных. С чего бы божьему суду свершиться над городом? Граждане Ламассы за чудесными мечами не гонялись, а ковали и продавали лишь обычные.
Впрочем, люди состоятельные пригласили колдунов, колдуны облили бычьей кровью каждый уголок в каждом зажиточном доме, и домохозяева окончательно успокоились.
После этого городская депутация явилась в замок Белых Кречетов, и застала там множество рыцарей и уважаемых людей из других городов.
Народу было так много, что сначала сели за столы в серединной зале, потом вышли на поле, где играют в мяч, а потом стали ставить столы за стенами.
Горожане и рыцари не очень задирались, потому что сходились в почитании хозяина, – а хозяином сегодня был, бесспорно, Марбод Белый Кречет, а не его старший брат.
Кроме того, была еще и хозяйка. На женщине была атласная юбка-колокольчик, затканная цветами и травами, атласная же кофта с распашными рукавами, отороченными куньим мехом, и накидка с перьями кречета.
Горожане шептались, что, хотя горожанку взяли в дом второй женой, она принимает гостей, как первая. А рыцари видели, как она и Марбод Белый Кречет смотрят друг на друга, и говорили, что тем, кто так смотрит друг на друга, все позволено.
Солнце уже перевалило за полдень, и было много съедено и сказано много дельных слов, когда монашек-ятун принес Марбоду записку и нефритовое кольцо. Кольцо было то самое, что Марбод дал на прощание Клайду Ванвейлену. Женщина взяла записку, спрятала в рукав и дала монашку серебряную монетку, но тот отказался, – подставил котелок, получил половник каши и ушел.
Через некоторое время ушел от гостей и Марбод Белый Кречет: все вздохнули, вспомнив его руки. Позвали гадателей, и вышло следующее: что в роду такой случай уже был. Ранут Белый Кречет был отличным воином, а лишившись руки и глаза, стал прорицателем. Так что теперь Марбоду боги послали знамение, что не руками ему надлежит драться.
В горнице, меж тем, Марбод Кукушонок читал письмо Ванвейлена.
Советник писал, что понял: позавчерашний разговор не окончен. Он хотел бы его продолжить сегодня, в час второго прилива, у речной часовни, у Золотой Горы. В конце была приписка: как вам это ни тяжело, прошу вас быть одному. Зная, что вы безоружны, я тоже буду без меча.
Письмо пошло по кругу.
Большинство товарищей Марбода считало, что ехать можно.
Шодом Опоссум, человек рассудительный, сказал:
– Не такой человек Клайд Ванвейлен, чтобы убить безоружного и потерять лицо.
А Белый Эльсил, сидя у ног Кукушонка, возразил:
– Золотая Гора стала скверным местом. Помните, король ходил в гости к Золотому Государю? Туда скакали, а обратных следов не было: вернулись во дворец через зеркало.
Марбод сидел, положив перед собой забинтованные руки, глядел на кольцо и думал: можно ли так – поменяться с противником кольцами, а потом сжечь ему руки? А ведь знал, знал – так и ел руки глазами… Но и не идти невозможно: все может перемениться от такой встречи.
Марбод сказал:
– Мы поедем вместе с Эльсилом. Что он, что я, – один человек. – Засмеялся и добавил: – А то я один свалюсь с лошади и не влезу обратно.
* * *Золотая Гора была примерно на четверти пути между королевским замком и храмом Золотого Государя, ехать до нее было часа два, и люди Марбода удивились, что он стал собираться сразу же. Марбод отвечал, что он хочет быть у горы много раньше.
Марбод и Эльсил оделись неброско, но хорошо, руки Марбод спрятал под широким жемчужно-зеленым плащом.
Доехали до развилки к королевскому замку – Марбод повернул серого в яблоках коня. Эльсил удивился про себя. В лощинке, близ храма Виноградного Лу, спешились. Марбод велел привязать коней. Марбод понимал, что в замок ему сейчас не пробраться, даже если б руки были целы, однако Эльсил кое-как его переволок через разрушенные стены в бывший сад, к озеру, где Марбод последний раз виделся с Айлиль.
– Тихо! – вдруг сказал Марбод, выглянув из пышных рододендронов. По берегу озерца прыгала фигурка: Неревен!
Послушник очистил длинный прут, вынул из-за пояса крючок и волос, приладил их к пруту и стал закидывать. Было ясно, чего он хотел: зацепившись за лист водяного ореха, на воде покачивался кусочек шитого покрова. Марбод сначала подумал, что маленький колдун не умеет плавать, потом решил, что тот боится лезть в воду Серединного Океана, хотя бы и бывшего. Марбод подивился силе колдовства: мальчишка ловил свои путы, хотя бы и разорванные, и не думал, что здесь, у замка, его могли застать люди короля.
Наконец маленький колдун выловил большую часть клочков, разложил их на траве, видимо, в правильном порядке, сел рядом и заплакал. Вышивка была грязна, облеплена тиной, в фигурке мальчишки было что-то до того жалкое, что Марбод вспомнил, как хорошо тот поет.
Неревен собрал клочки и пошел. Когда он проходил мимо кустов, Марбод кивнул головой: Эльсил прыгнул мальчишке на плечи, зажал рот, обмотал плащом и поволок.
Марбод и Эльсил принесли послушника в храм Виноградного Лу. Эльсил обыскал его, вытащил объеденную вышивку, небольшой кинжал, а из рукава черепаховую трубку. Эльсил глянул в трубку и дал посмотреть Марбоду. В трубке сидел такой же морок, как в подземных храмах Ятуна: то, что вдали, казалось тем, что вблизи. Эльсил снял с послушника пояс и связал ему руки за спиной, голову положил себе на колени, а под подбородок подставил обнаженный кинжал. Неревен лежал, не бился и не кричал, только дышал, как ящерка. «Вот и славный способ спросить, – подумал Марбод, – с ведома или без ведома Арфарры явится к Золотой Горе советник Ванвейлен».