Офицер Гуччи открыл глаза. В теле чувствовалась разбитость, как после неспокойного горячечного сна. Мужчина так и не мог понять, что заставило его потерять сознание и как долго он пролежал на холодном полу секционной, но сейчас самым важным все равно было то, что он победил в кошмарной, бредовой схватке с порождением чего-то испорченного, неизлечимо больного. Возможно, некой чумой, «разросшейся, как опухоль», была поражена вся реальность – такое можно было предположить, увидев, как снова изменился мир вокруг. Белый кафель теперь приобрел грязно-желтый, мерзкий цвет и покрылся засохшими и свежими пятнами и потеками. Меду плитками на полу застыли алеющие разводы крови с темными свернувшимися сгустками. И вновь отвратительные мокрые сочащиеся трубы пролегли под потолком по всему периметру помещения. Ржавые столы казались липкими от грязи. На одном из них лежал Майк. Бледное лицо казалось еще более осунувшимся в дрожащем слабом свете единственной лампы – щеки и глазка ввалились, от носа к губам и между бровей пролегли морщины. Серый костюм был забрызган кровью – удар монстра глубоко рассек тело в области живота. «Черт, да его… практически… пополам! – невольно ужаснулся Гуччи, несколько минут назад имевший шанс разделить такую участь. – Это не шутки, это… это… Мертв, - заключил он, коснувшись уже похолодевшей шеи доктора. – Разумеется, мертв. Проклятье!».
Собравшись с мыслями, офицер проверил карманы несчастного и нашел дополнительную заряженную обойму, которую сразу забрал, испытав бледное подобие радости, и записную книжку в черном переплете. Вторую находку следовало изучить. Блокнот оказался подписанным: «Кауфман Майкл». Более доказательств не требовалось. Никакого второго клиента не было, доктор Майк сам столкнулся с испорченной реальностью. И когда она почему-то начала на него охоту, он уже не мог относиться к ней, как к сугубо научному феномену. Кауфман пытался вступить в бой. Но было слишком поздно для него.
Страницы блокнота были заполнены зарисовками планов местности или зданий, несвязными фразами, шифрами и наборами цифр, многие из которых были перечеркнуты. Врач определенно занимался сумбурным поиском некого решения, кропотливо собирая все, что могло быть условием задачи или подсказкой. И поиск этот остановился на последней, подчеркнутой двумя жирными линиями записи: «NB! Papaver somniferum - * K 2 ; C 4 ; A ∞ ; G ∞ ». По какой-то причине Кауфман был убежден, что должен запомнить именно эту формулу. Гуччи вырвал листок с записью из блокнота и положил в карман вместе со сложенной картой. Следуя намеченной ранее цели, нужно было найти печь для кремации.
«Никто еще в одиночку не вступал в бой с чумой всего мира, - начал про себя невольно размышлять Томас. – Майкл был обречен на поражение в бою, но она… эта зараза еще не выиграла войну. Он сдал пост, а я его принял… наверное, с этим блокнотом. Посмотрим, куда откроет доступ его пароль. Наверное, каждый мужчина, который приходит в силовые структуры, мечтает о таком «подвиге» - вступить в бой против всего зла мира! И только меня завели так далеко подобные чаяния!». Томас вновь оказался неподготовленным к тому, что ждало его за грязной и ржавой дверью секционной. От стен коридора второго подвала больницы осталась одна арматура, но в вездесущем мраке невозможно было рассмотреть, что находится за ее решеткой. Мужчине казалось, что он снова слышал глухие, нечеловеческие голоса. А потом он увидел это – очередного несуразного омерзительного монстра. Тварь висела на арматуре, зацепившись за нее костлявыми деформированными руками, локти которых были вывернуты наизнанку. Лицо – точнее, его подобие – было черным и жутко деформированным, как поврежденная тяжелой гангреной конечность. Вместо ног, словно оторванных почти под корень, у существа были лишь потемневшие, будто обожженные, культи. Его тело обматывали грязные бинты, покрытые желтыми пятнами гноя, вытекшего из лопнувших нарывов. Повязки намертво присохли к розовой сочащейся коже. Все это наводило на мысли о невыносимой боли, когда нарывы лопаются, либо когда приходится отрывать присохшие бинты от ран. Казалось, одно движение этого существа – и его кожа лопнет с отвратительным треском, жесткий бинт врежется в отекшие кожные складки, из язв брызнет гной, и оно взвоет от боли, как человек, с которого живьем сдирают кожу. От этих образов в сознании по кишкам проходила невыносимая судорога. Удивительно, что при всем отвращении Томас подумал о страданиях монстра и, достав пистолет, постарался прицелиться в голову, чтобы оборвать его муки как можно быстрее. Эта мысль о сострадании к чему-то столь тошнотворному и чужеродному даже вызвала улыбку, мелькнувшую на долю секунды на лице полисмена. Не оборачиваясь на сорвавшийся с ржавых прутьев труп, Гуччи поспешил к двери без каких-либо табличек в конце того, что осталось от коридора.
В длинном помещении с коричневыми от ржавого налета и колоний черной плесени стенами выстроились два ряда медицинских каталок, накрытых белыми простынями, далеко не стерильными, но все же ярко контрастирующими с вездесущей темнотой. Никаких источников света не было, и мир во мраке казался непостоянным, дрожащим, пульсирующим, словно все пространство вокруг при малейшем изменении угла зрения искажалось. То и дело взгляд притягивала иллюзия шевеления бледных горбов накрывавших каталки простыней. Путь к
печи для кремации, находящейся в центре дальней части помещения, проходил здесь по коридору, образованному двумя шеренгами белесых тканевых призраков. Запах стоял просто убийственный, отчего офицер снова стал чувствовать болезненную тяжесть в голове. Что-то глухо стукнуло с одной стороны – из-под несвежей простыни вывалилась раздутая рука трупа. Томас обернулся на звук и машинально вскинул пистолет, после чего сам поразился тому, как мог дойти до такого – даже будучи сотрудником полиции, теперь он не мог быть на сто процентов уверенным в том, что трупы не представляют опасности. Миновав с оружием на изготовке коридор «привидений», Гуччи остановился. Перед черным квадратом – дверцей печи – на стене алой краской была начертана надпись: «Все в согласии с богами!». «Что это? – задал он мысленно сам себе вопрос. – И здесь не обходится без пресловутого местного религиозного фанатизма? Культ навряд ли мог организовать все это, впрочем… если он окажется причастен, я не удивлюсь».Полисмен подошел печи, дверца которой была наглухо закрыта. Рядом с черным квадратом находилась панель с мелкими клавишами. На некоторых из них цифры уже практически полностью были стерты, но об их расположении можно было догадаться. Вот только был нужен код. «Что там Кауфман должен был запомнить? – достав блокнот доктора, Томас перечитал: - «Papaver somniferum - * K 2 ; C 4 ; A ∞ ; G ∞ ». Если отбросить все эти значки, выходит всего две цифры. Нет, коды не могут быть столь простыми! Так… может, это не так уж и логично, но если мы повернем знаки бесконечности?». Гуччи, напрягая зрение, всмотрелся в мелкие стертые клавиши и ввел комбинацию «2488». С мощным, но приглушенным щелчком дверца печи для кремации приоткрылась. Томас отворил ее полностью и едва разглядел очертания чего-то сероватого, высотой около четырех дюймов. Не без опаски мужчина сунул руку в печь и достал стоявший там предмет. Он оказался каменным, слегка шершавым и несколько истертым. Это была статуэтка некого человекообразного существа – возможно, языческого божка, у которого была отбита голова. Насколько Томас Гуччи был осведомлен в данной области, резьба напоминала ему рисунки и барельефы индейцев Центральной Америки. Осмотрев со всех сторон безголового идола, он заметил маркировку на основании фигурки: «SHHS 00358». «Видимо, инвентарный номер, - заключил полицейский, - и аббревиатура Исторического Общества Сайлент Хилла. Уж не знаю, что здесь делает вещь из музея. Но, думаю, стоит ее вернуть».
Такое направление дальнейших действий было абсолютно разумным, что уже успокаивало. Как минимум Гуччи вернет городскому музею пропавшую вещь. И, разумеется, обязательно расспросит работников исторического общества про божка – вряд ли у них найдется повод отказать ему в этом. Хоть что-то должно было проясниться, а в лучшем случае и вовсе кончатся все необъяснимые явления и загадки. С этим можно было, наконец, покинуть определенно нехороший госпиталь.
III
Темные обветшалые коридоры госпиталя с растрескавшимися и залатанными выщербленным металлом стенами, с заросшими ржавчиной, словно косматым, свесившим трухлявые бороды мхом, сочащимися трубами стали невероятно длинными. Либо это больничный воздух вдруг стал столь плотным, что тормозил все движения, создавая иллюзию вязкого, с усилием тянущегося времени. Тяжелый комок в затылке постоянно задевал какие-то нервы, посылавшие импульсы боли через всю голову, шею, плечи и даже спину. Томас протер тыльной стороной ладони влажные глаза, привыкшие к мраку настолько, насколько это было возможно. Кто-то стоял посреди коридора. В нечетком сером силуэте не было на первый взгляд ничего монструозного. Гуччи не предпринял попытки заговорить с кем бы то ни было, лишь убрал за спину руку, держащую наготове пистолет покойного Кауфмана. По мере приближения, время которого казалось вечностью, мужчина начал различать, что впереди стоит женщина в грязной одежде защитного цвета. Облегченные боевые ботинки, свернутый жгут под погоном, нашивка с красным крестом на армейской панаме. Но лицо… Лицо полевой медсестры, как уже назвал ее в своих мыслях офицер полиции, скрывалось в тени, и даже когда между ней и Томасом оставался всего лишь шаг, Гуччи не смог разглядеть ее черты. В том миг, ознаменовав конец вечности, острый предмет, сверкнув, пронесся мимо лица мужчины, моментально отшатнувшегося в сторону и выстрелившего в воздух. И прежде, чем далеко не стерильный ланцет, зажатый в женской руке, облаченной в перепачканную белую медицинскую перчатку, вновь устремился к нему, офицер Гуччи понял напрасность предупредительного выстрела. У «полевой медсестры» не было лица или даже чего-то, сколько-нибудь похожего на него – в тени полей панамы скрывалась лишь сплошная разверстая рана, наслоение коричневых лепестков мертвой плоти в окружении припухших складок влажной желтоватой кожи. Да и женское тело, в целом выглядящее вполне нормальным, неповрежденным и лишенным уродств, покрывали синюшные и желто-коричневые пятна, расчерченные сетками темных, почти черных кровеносных сосудов. Полисмен нажал на спуск, и безликая голова падающей навзничь твари резко запрокинулась назад, заставив дернуться ее груди - гротескно, насмешливо выставленные напоказ налитые груди, изъязвленные, словно плесенью, трупными пятнами.
Припав взмокшей спиной к холодной сырой стене, Гуччи заменил обойму и, выставив заряженное оружие перед лицом, заглянул за угол. Он увидел то, что уже без сомнений ожидал увидеть – еще пару застывших в тени силуэтов тварей, похожих на женщин в униформе военных медиков. Томас предполагал, что когда, прицелившись в ближайшее из существ, он выстрелит, второй монстр отреагирует на звук и бросится в атаку, но времени на то, чтобы поразить и эту цель на безопасном расстоянии, останется достаточно. Главное, чтобы рука не дрогнула. Успешно выстрелив первый раз, полицейский пытался засечь промежуток между ударами собственного сердца. В тот момент он уже не чувствовал своих рук, напряженных до предела, твердых, словно отлитых из металла. Если бы только перед мысленным взором не вставала картина той старой открытой слоистой раны, что была на месте лица у несущейся из по коридору твари! Время оставалось вязким. Офицер Гуччи выстрелил второй раз и лишь тогда смог опустить пистолет, который, как теперь казалось, прибавил в массе как минимум вдвое, расслабить похолодевшие руки и вновь сделать вдох после задержки дыхания. Воздух был тяжел, он не мог в полной мере унять потребность организма в кислороде подобно тому, как горячая вода не может полноценно успокоить жажду.
Отдышавшись, Томас быстро сорвался с места. Все его мысли теперь заняло стремление скорее покинуть госпиталь, выйти навстречу влажной прохладе туманного дня. Даже пепел, сыпавшийся утром с неба, теперь мало заботил его. Однако, толкнув тяжелую дверь, Гуччи сделал шаг вперед не так решительно, как собирался сделать его секунду назад. На улицах было