- Могу я с кем-то поговорить? – еще раз громко выкрикнул Гуччи. – Я офицер полиции!
Ни звука не послышалось в ответ. Убедившись, что он наверняка сейчас один в здании Исторического Общества, Томас снял картину со стены и поставил у витрины. Из запыленного, покрытого сзади паутиной подрамника выпала небольшая деревянная табличка. Гуччи поднял и рассмотрел ее – ни номера, ни штампа музея на этой вещи не было, только выжженное на потемневшем дереве изображение распятия. Не долго думая, мужчина убрал ее в пустой карман куртки. Мало ли, что за знак или подсказку мог кто-то спрятать за картиной дяди. Не исключено было и то, что сам Филлип что-то знал, о чем так и не успел сказать родным.
Полисмен достал из футляра нож и разрезал обои в том месте, где висело полотно. Под ними оказался слой шпаклевки, миновав который, лезвие уперлось в листовой металл, проскрежетав по нему и соскочив. Одним ножом продвигать работу пришлось бы слишком долго. Проверив одно за другим служебные помещения, Томас нашел пожарный щит и снял с него топор. Вернувшись к поврежденной стене, он сделал первый удар, прогремевший металлическими громом и шелестом осыпавшейся шпаклевки. Еще пара ударов практически полностью обнажила низкую, обшитую листами дверь. Офицеру пришлось действовать грубо – прорубить топором обшивку и, отогнув железо, вырубить сломанные замки. Когда открыть тайный проход удалось, взору полисмена предстал длинный узкий коридор, уходящий вниз, в исполненную плесенных миазмов темноту. Где оканчивался зловонный лаз, разглядеть было невозможно, но казалось, что у него нет и ответвлений, ни поворотов. Гуччи шагнул в темноту.
Скользкая грязь покрывала пол и стены тоннеля. Мужчина спускался достаточно долго, чтобы стать практически недосягаемым для слабого света из музейного зала, оставшегося позади. Однако он все же не хотел использовать карманный фонарик без острой необходимости, даже когда его нога почувствовала небольшую неровность на полу. Под ботинком Томаса оказался небольшой предмет. Наощупь офицер смог определить, что это еще одна деревянная табличка, борозды на поверхности которой образовывали кольцо с какими-то символами внутри. Полисмен отправил ее в карман к первой подобной находке и продолжил осторожно ступать по заплесневелой каменной кладке. В конце концов, топор, который он держал выставленным перед собой, с металлическим лязгом ударился обо что-то впереди. Гуччи напрягся, схватившись за оружие двумя руками, приготовившись встретить нападение, но вскоре понял, что он был здесь один. Он постучал древком топора по преграде, вставшей на пути – это могла быть стена или дверь. Извлекши из кармана и включив фонарик, Томас отчетливо увидел дверь, обитую металлом, с поржавевшим навесным замком, который он сорвал вместе со скобами, вновь используя топор.
С отворением двери тишину нарушили суетные шорохи, похожие на копошение насекомых или крыс в углах и щелях подвала. Но помещение, в котором оказался офицер полиции, не было просто подвалом. Грибок проник всюду, распространив тошнотворный запах гниения, но не его густо насаженные ржаво-красные пятна покрывали стены и решетки. Ряд решеток по правую сторону от узкого прохода утопал в смердящем черном мраке. У Томаса не было сомнений в том, куда он попал – это была закрытая и забытая многими тюрьма Толука. О подобных страницах истории всегда и всюду предпочитают не помнить, однако их призраки все равно остаются на земле или, как вышло в данном случае, под землей. Спрятанное от посторонних глаз железными дверями место лишения свободы выглядело так, будто оно было тысячекратно окроплено кровью, освящено именами жестоких, пирующих на казнях богов. Осматриваясь, Гуччи нежданно едва не выронил фонарь – откуда-то справа, из-за решеток послышалось подобие булькающего невнятного бормотания. Мужчина тут же взял себя в руки, решив, что это может быть просто вода, и почему-то снова вспомнил о трубах, внушавших ему необъяснимое отвращение. Протекшие трубы словно будили в нем какие-то забытые эмоции, что-то похожее на старую боль, заставляющую его чувствовать себя несчастным. Мысли на этот счет вновь навалились тяжестью, но очередное глухо хрипящее и захлебывающееся бормотание, подобное богомерзкой молитве помешенного фанатика, заставило снова дернуться и сбросить с себя груз ненужных мыслей. Томас приблизился к решеткам и пошел мимо них вперед, осматривая одну за другой пустующие грязные камеры. Где-то он видел едва заметные насечки на стенах, где-то были разбросаны рисунки и записи на пожелтевших, запятнанных плесенью листах. Около одной камеры
он задержал взгляд – там на стене была вырезана отчетливая надпись: «Военные преступления? Какая же чушь! Как будто война сама по себе просто благодать божья». В этот миг снова раздалось хрипящее прерывистое бульканье. Отделаться от тревоги не удавалось – мерзкие звуки все равно напоминали невнятную человеческую речь.Еще несколько камер оказались ничем не примечательными. Но почти в самом конце их ряда решетка была отворена. В незапертой камере не находилось ничего, кроме черной книги с теснением в виде креста на переплете. Гуччи знал что-то из этой книги, сугубо в рамках общей осведомленности, в подчинении некому негласному правилу, что образованный человек должен знать Библию. Да и в его работе могли произойти случаи различных преступлений, совершенных на религиозной почве, и не обязательно на почве опасного учения некой локальной секты. Однако то, что он знал, никогда не задевало струн его души. И теперь Томас наверняка прошел бы мимо старой книги, если бы не найденная ранее табличка с выжженным распятием. Офицер предположил, что может найти некое указание, пометку в тексте, но никак не ожидал увидеть испачканные бордово-коричневыми пятнами страницы Библии, часть которых в середине была вырвана, а на их месте – вложенные рукописи, также запятнанные и оттого малоразборчивые. От руки начертано было следующее: «Я, Кристоф Гуччи, сын несправедливо варварски казненного Томаса Гуччи, хочу засвидетельствовать здесь правду о своем отце.
Прибыв сюда как миссионер католической церкви, он понятия не имел, с чем столкнется. Какой безумный Орден властвует на попранной индейской земле. Его тщетные попытки сталкивались с гневом и угрозами расправы. Лишь одна…».
Далее половина страницы оказалась практически нечитаемой, после чего понятный текст продолжился: «…когда ее сожгли посреди города!
И когда он стал свидетелем настоящего ужаса, что творили здесь безумцы из Ордена, он понял, что Сайлент Хилл не заслуживает милосердного всепрощающего бога. Да и такой мягкотелый бог бессилен против людского зла! Этот город не заслужил вообще никакого бога, но алого демона крови и возмездия Кзучилбару!
…Они пытали его перед смертью. Раскрыли горло и вытащили язык через шею. Язык, который говорил …хульные вещи».
Томас нашел символ, ста…
…разделилась на две части после его обезглавливания. Я храню голову идола и передам ее…
Он явится. В ночь большого огня… карать грешников на некогда священных землях молчаливых ду…
…красный бог…освятит кровью зем…
…Его питает отчаяние, и оно достигнет края, когда грешники отберут двадцать четыре невинные жизни! Я верю в возрождение Кзучилбары любой ценой!».
После вложенных рукописей недоставало еще целой пачки страниц церковной книги, на месте которых лежала деревянная табличка. В этот раз на ней была выжжена пирамида. Просто пирамида, не похожая на египетскую или индейскую. Гуччи вспомнил о второй табличке, которую он так и не осмотрел, и теперь взглянул на нее. Знак на ней имел отношение к культу, процветавшему в Сайлент Хилле. Сектанты называли его Нимбом Солнца. Этот знак, распятие и пирамида не складывались ни в какую общую картину. Томас перечитал записи еще раз. Не было сомнений: ранее в музее он прочитал о своем предке. «Меня зовут в честь него, - осознание отдавало горечью. – Он был обезглавлен здесь. Его пытали перед смертью. Его сына тоже? Окровавленная Библия… Или Кристоф все же смог выйти отсюда? Он написал про идола. Он хранил голову. Может, я нашел именно его часть? Но как же выглядел тот красный бог? И какое это все имеет отношение теперь ко мне? И к моему отцу?». Вопросов снова стало больше, чем ответов. Томас с чувством опустошенности, некого чудовищного познавательного голода покинул камеру и направился к концу коридора. Там его ожидала еще одна массивная, обитая металлом дверь, а за ней широкая темная площадь с высоким сводом и голой землей вместо пола, посреди которой было что-то установлено. Подойдя ближе, полицейский увидел, что это деревянный помост виселицы. Гуччи внимательно изучил его, даже взойдя, хоть и с некоторым моральным сопротивлением, на дощатый эшафот. «Тринадцать ступеней, - отметил он. – Верования, ритуалы, пророчества, боги! Это так… невыносимо. Это все я должен воспринимать всерьез?!». Офицер спустился и обошел виселицу еще раз. На помосте темнело небольшое квадратное углубление, а над ним крепилась металлическая табличка с мелкой гравировкой. Напрягая зрение до боли в глазах, Томас прочитал: «Теперь, пройдя все ступени, ты должен держать ответ. Если ты все понял верно, ты увидишь мертвых. У них будет то, что тебе надо – мертвые все знают. И хранят свои тайны. И если ты ошибешься и потревожишь их напрасно, то заслуженно понесешь свою кару. Так во что верил твой предок?». «Это обращено ко мне, - попытался заверить самого себя Гуччи. – Не хочу гадать, каким образом, но сейчас это факт. И что мне выбрать? Точно не местный религиозный Орден. По всем свидетельствам… тот Томас Гуччи был католиком. Но что там было насчет кровавого бога? Пирамида – его символ? Нет четкого упоминания, что миссионер отказался от своей веры – его могли истязать и за то, что он католик, и его молитвы могли быть для них «богохульными вещами». Пусть будет так». Он водрузил табличку с распятием на предназначенное для нее место на эшафоте. Ничего не произошло. Полисмен уже намеревался уйти с места исполнения казней ни с чем, когда нечто ударило снизу и сбило его с ног. В свете упавшего фонаря он увидел, как на всей площади появляются, невероятно беспрепятственно и плавно поднимаясь из земли, разлагающиеся твари нового вида, похожие на раздавленных слизняков с человеческим торсом – с голыми округлыми головами и двумя толстыми, растоптанными, напоминающими деревянные чопы, по которым многократно ударяли молотком, конечностями. На спинах существ высились свинцово-серые грузы, выглядящие почти как гробы. Как закрытые солдатские гробы. Гуччи только успел это осознать, когда прочувствовал, что нечто недюжинной массой навалилось на его грудь. Увидев перед своим лицом круглый комок плоти, служивший существу головой, лишенной глаз, носа, ушей и прочего, с одним лишь вечно оскаленным ртом - ведь губ у твари не было, словно их срезали, намеренно обнажив кровоточащие десны, - Томас подумал, что сейчас эти кривые зубы, покрытые коричнево-красным налетом запекшейся крови, вгрызутся в его лицо. Однако монстр не разжимал челюстей и только громко хрипло дышал, усиливая давление на грудную клетку мужчины. Полисмен чувствовал, что еще немного – и его ребра лопнут, и воздух, находящийся в легких, вырвется наружу из всех отверстий тела с душераздирающим хрипом, извергая с собой куски разорванных альвеол и сгустки