Инстинктивно он упал на живот и бесшумно пополз вперед, пока его лицо не оказалось у самого края времен ной палубы, образованной драгоценным грузом.
Трое его матросов-воришек и двое минголов спали вповалку, в то время как прямо у него под носом Скор и Миккиду яростно обсуждали что-то громким шепотом. Ему ничего не стоило бы сейчас потрепать их ладонью по макушкам или – чего ему в данный момент хотелось гораздо больше – треснуть по ним кулаком.
– Вынь да положь ему этот сундук! – горячо доказывал свое Миккиду. – Да нет больше никакого сундука на «Морском Ястребе»! Мы обыскали каждый уголок и не нашли его, значит, кто-то выбросил его за борт – что же еще могло с ним случиться? Но прежде из него вынули все ткани и попрятали их в самых разных местах на этом корабле. И, при всем моем уважении, не могу не подумать на старого Урфа. Он был на вахте, пока все спали, минголам вообще нельзя доверять (да из них и слова-то вечно не вытащишь), в его жилах течет кровь торговцев, а значит, он жаден, как все они, к тому же он необычайно хитер, и…
Миккиду вынужден был остановиться, чтобы перевести дух, и тут Скор, который, казалось, только этого и дожидался, вставил:
– Обыскали все, кроме капитанской каюты. А мы ее своими глазами хорошо разглядели. Только та длинная покрытая тряпкой штуковина, за которой он сидел, да еще и кулаком стучал, и может быть этим самым сундуком. Как раз подходит по размеру…
– Это был стол капитана, – яростно зашипел Миккиду.
– Когда капитан Фафхрд занимал эту каюту, там никакого стола не было, – отрезал Скор. – И когда мы плыли туда, тоже не было. Не пытайся обмануть себя, старик. Скажи еще, что и девчонки с ним тоже не было.
– Не было там никакой девчонки! – выпалил Миккиду, израсходовав при этом весь накопленный им запас воздуха, так что Скор мог безнаказанно продолжать:
– Там была девчонка, и это мог видеть любой, кто не слеп из-за собачьей преданности, – этакий лакомый кусочек, как раз подходящего для него размера, с длинными серебристыми волосами и похотливыми зелеными глазами.
– Да не было там никакой девчонки с волосами, дубина ты стоеросовая! – завопил Миккиду, наполнив, очевидно, свои легкие новым запасом воздуха, – Это были всего лишь сухие серебристые водоросли с застрявшей в них морской галькой, обточенной морем в форме глаза – в капитанских каютах всегда можно найти подобные украшения. А у тебя так давно не было женщины, что тебе они уже всюду мерещатся, идиот… Или, – торопливо перебил он сам себя, – это могло быть серебристое кружевное платье с застежкой из зеленого камня – о таком расспрашивал меня капитан, когда мы говорили о пропавшем сундуке перед твоим приходом.
«Ну и ну, – изумился Мышелов. – Кто бы мог подумать, что у Миккиду такая богатая фантазия и что он так самоотверженно кинется меня защищать. Однако похоже, что я зря подозревал этих двоих и девчонка действительно в одиночку пролезла на борт Морского Ястреба». Если, конечно, ей не помог кто-нибудь из оставшихся – но нет, это исключено. Да, вот так штука – шлюха сказала правду".
Скор с победоносным видом объявил:
– Но если платье, которое ты видел на кровати, раньше лежало в сундуке, значит, и сундук тоже в каюте, разве нет? Да, очень может быть, что это было тонкое серебристое платье: девчонка сбросила его, прежде чем прыгнуть в постель, или же сам капитан Мышелов содрал его с нее (платьишко-то было довольно потрепанное, как я припоминаю). Он же похотлив, как хорек, это всем известно – он и сам любит похвастаться, что у него не только тот кинжал, который в ножнах, хорошо работает. Капитан Фафхрд нередко об этом говорил, ну или намекал по крайней мере.
«Что за клевета, – возмутился Мышелов, в негодовании глядя на лысую макушку Скора, – Фафхрд и сам бабник, каких мало, и не мне выслушивать подобные упреки, да еще от кого – от этого наглого, заносчивого выскочки, Фафхрдова прихвостня». От этой мысли руки его сами сжались в кулаки.
– Да, хвастливый, жадный, лживый солдафон, – чеканил Скор, а Миккиду только и мог, что брызгать слюной да фыркать от возмущения. – Как еще назвать капитана, который гоняет своих матросов в порту до седьмого пота, не платит денег, не пускает на берег, не позволяет удовлетворять естественные надобности – а потом приводит на корабль девку и тычет ею в нос всем остальным? Да еще и затевает вокруг нее какую-то дурацкую возню – пойди, видишь ли, найди ему то, чего он не терял. Мелочный – вот как сказал о нем капитан Фафхрд, ну или, по крайней мере, подумал, судя по его виду.
Разъяренный Мышелов сдерживался из последних сил. «Ну скажи же что-нибудь, Миккиду, – взмолился он про себя. – Какая чудовищная наглость – приплести сюда еще и Фафхрда. Неужели он и в самом деле…»
– Ты и правда так думаешь? – в голосе Миккиду звучало легкое сомнение. – Думаешь, в его каюте и впрямь какая-то девка? Ну если так, то он и вправду сущий дьявол!
Яростный вопль, исторгнутый предательством Миккиду из груди взвившегося, точно распрямившаяся пружина, Мышелова, прервал перепалку двух его помощников, которые уставились на него в немом изумлении, и разбудил остальных матросов, спавших тут же.
Открыв было рот, чтобы задать им такую взбучку, от которой у них вспухли бы уши, он вдруг понял, что сказать ему, в сущности, и нечего. В конце концов, в его каюте действительно была девушка – в данный момент она лежала в его постели навзничь, совершенно голая, широко раскинутые руки и разведенные в стороны ноги привязаны к четырем углам кровати. И тут его взгляд упал на веревки, все еще лежавшие на том месте, где раньше стоял сундук.
– Подобрать веревки немедленно! – проревел он. – Обвяжите ими вон те мешки с зерном, – ткнул он в другую сторону. (Тут ему пришлось остановиться, чтобы набрать в грудь побольше воздуха.) – Закрепить весь груз повторно! Того и гляди, ураган налетит, а тут все по палубе катается! – Последнее замечание было адресовано непосредственно Миккиду и Скору, которые, недоуменно взглянув в безоблачно-голубое небо, направились лично присмотреть за исполнением капитанских команд.
– Груз нужно привязать так, чтобы держался плотно, как зубы во рту, – продолжал между тем он, расхаживая по палубе и сам уже начиная верить собственным словам. – Лес закрепите, концы канатов пропустите через весельные отверстий и натяните поперек палубы. Смотрите мне, чтобы мешки с зерном и фруктами были увязаны как следует: представьте, что вы затягиваете в корсет толстую бабу – упритесь ей пониже спины коленкой да тяните изо всей мочи. А то, не ровен час, волна через палубу перехлестнет да и смоет их. Как закончите здесь, отправите людей в мою каюту – бочки и ящики надо так укрепить, чтобы между ними и переборками места осталось не больше, чем между мясом и кожей. И запомните, вы, – победоносно закончил он, – хочешь ничего не терять, не быть застигнутым врасплох и ни от кого не зависеть – держи все на привязи: и деньги, и добро, и врагов, и друзей заодно.
Глава 8
Сиф вытащила из-за корсажа массивный серебряный ключ, нагревшийся от долгого соприкосновения с ее телом, отперла тяжелую дубовую дверь сокровищницы, медленно и осторожно отворила ее и с подозрением окинула взглядом комнату – ей было не по себе здесь с тех самых пор, как морские духи учинили свой опустошительный налет. Войдя, женщина заперла дверь изнутри. Сквозь небольшое, забранное толстыми бронзовыми прутьями окошко на деревянные стены и пол комнаты лился скудный свет. На одной из полок покоились два слитка бледного серебра, три небольшие кучки серебряных монет и еще одна, совсем маленькая, золотых. Стены комнаты, казалось, со всех сторон сжимали низкий круглый стол, на серой поверхности которого темнела выжженная пентаграмма. Мысленно Сиф перечислила все пять предметов, стоявших в ее углах: Стрела Правды, погнувшаяся в тот момент, когда Фафхрд вырвал ее из руки завладевшего было ею демона; Линейка Бережливости, представлявшая собой небольшой жезл с поперечными полосками; Чаша Умеренного Гостеприимства, чуть больше наперстка величиной; Кольца Единства, соединенные так, что стоит вытащить одно, как два других тут же распадутся сами; а также странная ребристая сфера, обнаруженная Фафхрдом вместе со всем остальным и являвшаяся, как он считал, несколько деформированным Кубом Честных Сделок (в чем Сиф, впрочем, сомневалась). Она вынула из поясной сумки изображение Мышелова и положила его между предметами, прямо в центр пентаграммы. Облегченно вздохнув, она опустилась на один из трех табуретов, стоявших поблизости, и принялась пристально вглядываться в незрячее лицо тряпочного человечка.
Глава 9
Одобрив последний из узлов на перетягивавших винные бочки веревках, Мышелов коротким кивком отпустил своих все еще недоумевавших помощников и измученных бесполезной работой матросов – прямо-таки выставил их из каюты! – и почувствовал, как его охватывает пьянящий восторг власти, словно он только что перешагнул или на могучих крыльях пересек границу королевства, где все принадлежало ему одному и было отмечено надписью: «Мое собственное!».
Ну и позабавился же он, пока матросы работали, а он, стоя среди них на покрытой тканью крышке того самого сундука, который они по его приказу тщетно искали во всех углах и закоулках судна, отдавал распоряжения; и все это время совершенно голая Исисси лежала, распластавшись, на кровати, надежно укрытая одеялом, и каждый, кто был в каюте, смутно ощущал ее восхитительное присутствие, но никто не посмел и словом обмолвиться! Вот уж действительно упоение властью!
Бесконечно гордый собой, он сорвал с сундука матерчатое покрытие, откинул крышку и воззрился на открывшийся его взору роскошный медно-красный шелковый простор, пересеченный росчерками черных лент. «Чем не брачное ложе какой-нибудь принцессы», – пришла ему в голову мысль. Опрокинув очередной стаканчик бренди, он с наслаждением ощутил разлившееся по его телу приятное тепло.
В его воспаленном желанием мозгу сладострастные картины сменяли одна другую; он сделал несколько неверных шагов к кровати, отшвырнул одеяло и…
Можно было подумать, что над грубой серой простыней прошел черный снег, так густо устилали ее клочки и обрывки черных лент. Исисси на постели не было.
В первую минуту, онемев от неожиданности, он лишь созерцал это безобразие, потом принялся судорожно шарить под матрасом в поисках ножа или ножниц, а быть может, – кто знает? – и какого-нибудь острозубого зверька, который, повинуясь воле девочки-проститутки, превратил ее путы в труху.
Глубокий вздох блаженного удовлетворения заставил его резко обернуться. Прямо из только что раскрытого сундука смотрела на него, сидя скрестив ноги, бог весть как попавшая туда Исисси. Ее руки были подняты: с удивительной ловкостью и проворством заплетала она в косы свои чудные серебристые волосы. Ее тонкая талия и маленькие прелестные грудки выглядели при этом еще более соблазнительными, а лучистый зеленый взгляд и улыбка точно говорили:
«Ну разве я не умна? Поразительно умна и совершенно неотразима!»
Мышелов посмотрел на нее, мрачно нахмурившись, затем, не меняя выражения, обратил свой взор в противоположную сторону, точно намереваясь проследить путь, которым она, невидимая, попала с кровати в сундук, минуя стоящие вплотную друг к другу и намертво прикрученные к полу бочонки, – а также обнаружить следы ее таинственного помощника, будь то зверь, человек или демон. Затем он двинулся к ней, обошел вокруг сундука, пристально осматривая ее при этом с головы до ног в поисках какого-либо потайного оружия – хотя бы остро заточенного ногтя; при этом он ни на секунду не выпускал девушку из виду, пока наконец вновь не оказался с ней лицом к лицу.
Ноздри его раздувались от возбуждения. Масляная лампа мерно раскачивалась под потолком, попеременно то заливая его темную фигуру и серебристую кожу девушки своим желтым светом, то снова погружая их в тень.
Продолжая плести косы и все еще улыбаясь, Исисси начала издавать какие-то клокочущие, переливающиеся, булькающие звуки. Постепенно они стали складываться в некое подобие грубой песни или лишенного всякого изящества стихотворения. Было похоже, что она импровизирует, словно переводя на нижнеланкмарский слова другого языка:
Шесть волшебных даров имеет страна моя,
И все они сейчас стоят вокруг тебя.
Золотая Стрела Желанья, несущая смерть,
Власти Жезл, крушащий неба твердь,
Чаша Раздумий и Уединенья,
Колец Судьбы чудесное сплетенье.
И Куб, богов и эльфов дар коварный,
И Шар из Прутьев, символ Симоргии славной.
Глубоко, глубоко страна моя,
Куда унесет нас злато, тебя и меня.
Мышелов погрозил ей пальцем, вложив в этот жест мрачный вызов и угрозу. Затем отрезал от мотка черной ленты еще несколько полос, скрутил их и с силой потянул, проверяя на прочность. По-прежнему не отводя взгляда, он связал ей ноги, притянув лодыжку одной к икре другой и наоборот. Потом властно потянулся к ее рукам. Девушка, закончив плести косы, проворно уложила их в некое подобие серебряной короны и, со вздохом отвернув лицо, которое словно сжалось, лишенное серебристой завесы, протянула ему прижатые запястьями друг к другу руки ладонями вверх.
С презрительной миной он схватил ее руки, завел их ей за спину и, как прошлой ночью, связал у локтей, насильно расправив плечи. Потом он опрокинул ее лицом в медно-красный шелк, предназначавшийся Сиф (как давно это было?), и, протянув соединявшую ее руки ленту к скрещенным ногам, завязал так туго, как только мог, отчего спина ее выгнулась дугой, а лицо оказалось поднятым над шелковым покрывалом.
Но, несмотря на растущее возбуждение, Мышелов отметил, что было в ее виршах нечто странное, заставившее его насторожиться. Ах да, Симоргия. Какое отношение имеет это давно затонувшее королевство к бредням портовой шлюхи? И раньше она бормотала что-то такое о воде, смягчавшей климат той страны, где она была не то королевой, не то принцессой… Вот опять принялась за свое!
– Приди, о брат мой Мордруг, и стань нашим провожатым, – бормотала она, совершенно, видимо, не замечая чудовищного неудобства своей позы. – Приди вместе с нашими хранителями, приди на твоем коне – чудовищном пожирателе морского пространства, Разведчике Глубин. Приди вместе с могучим Крушителем и необъятным Душителем, сокруши нашу темницу и забери нас домой. Пошли вперед всех своих духов, чтобы затуманили они наш разум…
Тени в углах комнаты вдруг неестественно замерли; разбег масляной лампы под потолком, вздрогнув, прервался; все остановилось.
На палубе все тоже оцепенело. Ветер исчез совершенно; море кругом, насколько хватало взгляда, сделалось гладким, как стекло. Румпель в руках Скора безжизненно замер, шкот, который натягивал Миккиду, бессильно обмяк.
На небе по-прежнему не было ни облачка, но солнечный свет стал призрачным, точно его источнику угрожало внезапное затмение. Вдруг на расстоянии полета копья от правого борта парусника море вздыбилось громадной волной и беззвучно опустилось. Абсолютная бесшумность этого действа еще усугубила дурные предчувствия команды. «Морской Ястреб» закачался на расходившихся в разные стороны волнах. Урф и оба лейтенанта в изумлении то озирались по сторонам, то смотрели друг на друга. Никто из них не обратил внимания на тонкий пузырьковый след, потянувшийся от того места, где только что стояла водяная гора, к замершему в ожидании ветра паруснику.
Глава 10
А тем временем находившаяся в сокровищнице Сиф вдруг почувствовала, что Мышелов нуждается в защите еще больше, чем раньше. Кукла в центре пентаграммы выглядела очень одинокой. Может быть, священные предметы нужно перенести к ней поближе? Она сдвинула их к центру и, после минутного колебания, согнула тряпочную фигурку пополам и просунула ее внутрь решетчатой сферы. Туда же отправились погнутая стрела и жезл (чем больше будет рядом с ним золота, тем лучше!), и, наконец, она нахлобучила кукле на голову крошечную чашу вместо шлема и водрузила все это на переплетенные кольца.
Вернувшись на свое место, она с сомнением посмотрела на дело своих рук.
Глава 11
Серый Мышелов перекатил Исисси на спину и любовался ее серебристым телом, раскрывшимся ему навстречу, точно перламутровая морская раковина. Кровь стучала в его висках, голову распирало, точно мозг внезапно сделался слишком велик для вмещавшего его черепа. Очертания неподвижной каюты стали призрачными, в ней ощущалось незримое пульсирующее присутствие; вдруг ему показалось, что он раздвоился: одна часть его оставалась на корабле, в то время как другая, чудовищных размеров, с непостижимой скоростью вспарывала тьму, утратив всякое ощущение принадлежности к человеческому роду, – лишь растущая тяжесть внутри черепа не давала полностью забыть об этом.