Хогун и Эликас стали в голове клина, и солдаты выстроились в установленном порядке — по сотне с каждой стороны.
— Вперед! — скомандовал Эликас, и конница двинулась — сперва рысью, потом галопом, с пиками наперевес. Расстояние сокращалось — кровь Хогуна бурлила, и сердце стучало в лад с громом подков вороных коней.
Он уже видел лица надиров и слышал, как они кричат.
Клин врезался в надирские ряды — громадные вороные кони с легкостью прокладывали путь, сминая мелких степных лошадок. Пика Хогуна пронзила надиру грудь и сломалась, когда тот вылетел из седла. Настал черед сабли: Хогун сшиб с коня другого надира, отразил удар слева и обратным движением рассек врагу горло. Справа Эликас с дренайским кличем поднял своего коня на дыбы, и тот передними копытами сокрушил пегого степняка, а всадник свалился под копыта коней.
Черные Всадники пробились и понеслись вперед — к далекому, ненадежному укрытию Дрос-Дельноха.
Оглянувшись, Хогун увидел, что надиры перестраиваются и скачут рысью на север. Погони не было.
— Сколько человек мы потеряли? — спросил он Эликаса, переходя на шаг.
— Одиннадцать.
— Могло быть хуже. Кого?
Эликас перечислил имена. Все они были славные воины, пережившие немало сражений.
— Мерзавец Оррин еще заплатит за это, — с горечью бросил Эликас.
— Перестань! Он был прав. Скорее случайно, чем по здравому расчету, но прав.
— В чем это он прав, хотел бы я знать? Мы ничего не узнали, а потеряли одиннадцать человек.
— Мы узнали, что надиры ближе, чем нам казалось. Эти псы-конники принадлежат к племени Волчьей Головы, из которого происходит и Ульрик, — они его личная гвардия. Он не стал бы высылать их далеко от основного войска. У нас впереди не больше месяца — в лучшем случае.
— Проклятие! А я уж собрался выпустить этому борову кишки — и будь что будет.
— Скажи, чтобы ночью не разводили костров, — велел Хогун и подумал: "Это твое первое мудрое решение, толстяк.
Только бы оно не оказалось последним".
Глава 9
Вековая краса леса трогала суровую душу легендарного воина. Все здесь казалось зачарованным. Корявые дубы стояли в лунном свете молчаливыми часовыми — величественные, непреклонные, бессмертные. Что им до войн, которые ведет человек? Легкий ветерок шелестел в их сплетенных ветвях над головой старика. Лунный луч лег на поваленное дерево, придав ему неземную прелесть. Одинокий барсук, попавши в полосу света, шмыгнул в кусты.
Сидящие у костра разбойники грянули удалую песню, и Друсс тихо выругался. Лес опять стал просто лесом, а дубы — всего лишь громадными деревьями. Подошел Лучник с двумя кожаными кубками и винным мехом.
— Это вентрийское, — сказал он. — От него твои волосы опять почернеют.
— Хорошо бы, — ответил Друсс.
Молодой человек разлил вино по кубкам.
— Ты что-то загрустил, Друсс. Я думал, возможность еще одного славного сражения зажжет твое сердце.
— Хуже пения твоих молодцов за последние двадцать лет я ничего не слыхал. Только песню портят. — Друсс прислонился спиной к дубу, поддавшись расслабляющему действию вина.
— Зачем ты идешь в Дельнох? — спросил Лучник.
— А хуже всех были пленные сатулы. Знай тянули одно и то же. В конце концов мы их отпустили, посчитав, что этой своей песней они подорвут боевой дух своего племени за неделю.
— Старый конь, от меня не так-то легко отвязаться. Ответь мне — хоть как-нибудь. Соври, если хочешь, — но скажи, зачем ты идешь в Дельнох.
— К чему тебе это знать?
— Для меня это загадка. Даже кривому видно, что Дельнох падет — тебе ли этого не знать, с твоим-то опытом? Так почему же?
— А знаешь ли ты, паренек, сколько безнадежных дел я брал на себя за последние сорок лет?
— Думаю, что не так уж много. Иначе ты не сидел бы тут и не рассказывал о них.
— Ошибаешься. Из чего ты заключаешь, что сражение будет проиграно? Из численного или стратегического перевеса, из позиции, которую занимают войска? Все это плевка не стоит. Все дело в том, готовы люди на смерть или нет. Армия, превышающая числом другую, терпит крах, если ее солдаты менее готовы умереть, нежели победить.
— Риторика, — бросил Лучник. — Прибереги это для Дроса. Тамошние дурни как раз развесят уши.
— Один человек против пяти, да и тот калека, — с трудом сдерживаясь, сказал Друсс. — На кого бы ты поставил?
— Я понял, куда ты клонишь, старче. Этот самый калека — Карнак Одноглазый, так? Тогда я, само собой, поставил бы на него. Но много ли в Дрос-Дельнохе таких Карнаков?
— Кто знает? И Карнак когда-то был безвестен. Имя себе он составил на кровавом ратном поле. Прежде чем Дрос-Дельнох падет, он подарит нам много героев.
— Так ты признаешь, что Дрос обречен? — торжествующе усмехнулся Лучник. — Ну, наконец-то.
— Будь ты проклят, парень! Нечего говорить за меня, — огрызнулся Друсс. «Где ты, Зибен, старый друг, — подумал он. — Как бы мне теперь пригодились твое красноречие и острый ум».
— Тогда не делай из меня дурака. Признайся, что Дрос обречен.
— Ты сам сказал — это и кривому видно. Но я, парень, плевать хотел на это. Пока меня не повалят окончательно, я буду надеяться на победу. А боги войны переменчивы. Ну а ты какого мнения обо всем этом?
Лучник улыбнулся и снова наполнил кубки. Некоторое время он молчал, наслаждаясь вином и неловким положением старика.
— Так как же? — спросил Друсс.
— Ну, вот мы и добрались до сути.
— До какой сути? — Друссу стало не по себе под беззастенчивым взглядом атамана.
— До причины твоего прихода в мой лес, — с открытой, дружеской улыбкой сказал Лучник. — Полно тебе, Друсс. Я слишком тебя уважаю, чтобы тянуть волынку дальше. Тебе нужны мои люди для твоего безумного дела. Я говорю «нет» — но ты пей.
— Неужто меня так легко раскусить?
— Если Друсс-Легенда разгуливает по Скултику накануне конца времен, ясно, что он пришел туда не за желудями.
— Значит, это все, чего ты хочешь от жизни? Ты спишь в плетеном шалаше и ешь, когда тебе попадается дичь — а когда не попадается, голодаешь. Зимой ты мерзнешь, летом тебе под одежду забираются муравьи, и вши тебя грызут. Ты не создан для такой жизни.
— Никто из нас не создан для жизни, старый конь. Это жизнь создана для нас. Мы проживаем ее и уходим. Я не отдам свою жизнь ради твоего кровавого безумства. Предоставляю геройствовать таким, как ты. Ты свои годы потратил на то, чтобы переходить из одной жалкой войны в другую. И что от этого изменилось? Думал ли ты о том, что, не победи ты вентрийцев при Скельне пятнадцать лет назад, мы вошли бы в могущественную империю — и пусть бы о надирах болела голова у нее.
— Свобода стоит того, чтобы за нее драться.
— О какой свободе ты говоришь? У души ее никто не отнимет.
— Ну а свобода от иноземной власти?
— Такую свободу мы ценим лишь тогда, когда она оказывается под угрозой, — стало быть, цена ее не столь высока.
Нам бы спасибо сказать надирам за то, что они повысили цену нашей свободы.
— Будь ты проклят. Ты запутал меня своими хитрыми словами. Ты точно дренанские краснобаи — в них тоже треску, как в больной корове. Не говори мне, что я потратил жизнь зря, — я этого не потерплю! Я любил хорошую женщину и всегда был верен своим заветам. Я никогда не совершил ничего постыдного или жестокого.
— Но, Друсс, не все же такие, как ты. Я не оспариваю твоих взглядов — не пытайся только навязать их мне. У меня нет никаких устоев, и они мне ни к чему. Хорош был бы из меня разбойник с высоконравственными устоями.
— Почему же ты тогда не позволил Йораку меня пристрелить?
— Я же сказал — это нечестно. И не в моем стиле. Но в другой раз, когда я озябну или буду в дурном настроении...
— Ты дворянин, верно? Богатый мальчик, играющий в разбойников. С чего я, собственно, сижу здесь и точу с тобой лясы?
— С того, что тебе нужны мои лучники.
— Нет. Я уже отказался от этой затеи. — Друсс подставил разбойнику кубок, и тот наполнил его с прежней насмешливой улыбкой.
— Отказался? Как бы не так. Сейчас я скажу тебе, что ты будешь делать. Ты поторгуешься со мной еще немного, предложишь мне награду и помилование за мои преступления — а если я откажусь, ты убьешь меня и предложишь то же самое моим людям.
Друсс был потрясен, но не показал виду.
— Может, ты и по руке читать умеешь? — спросил он, попивая свое вино.
— Ты слишком честен, Друсс. И мне это нравится. Поэтому я скажу тебе прямо, что позади нас в кустах сидит Йорак со стрелой наготове.
— Значит, я проиграл. И твои лучники останутся при тебе.
— Э-э, любезный, не ожидал я, что Друсс-Легенда так легко сдастся. Выкладывай свое предложение.
— Нет у меня времени в игры с тобой играть. Был у меня друг, такой же, как ты, — Зибен-Бард. Он тоже умел молоть языком и мог убедить тебя в том, что море — это песок. Мне никогда не удавалось его переспорить. Он тоже говорил, что не имеет никаких устоев, — и лгал, как и ты.
— Но это он сотворил легенду и сделал тебя бессмертным, — мягко заметил Лучник.
— Да. — Друсс перенесся мыслью в давно прошедшие годы.
— Ты правда прошел весь свет в поисках своей женщины?
— Да, это как раз правда. Мы с ней поженились совсем юными. Потом работорговец по имени Хариб Ка налетел на нашу деревню и продал мою жену восточному купцу. Меня в это время не было дома — я работал в лесу. И я пошел за ними следом. Мне понадобилось семь лет, чтобы найти ее, — она жила с другим мужчиной.
— И что же с ним сталось?
— Он умер.
— А она вернулась с тобой в Скодию?
— Да. Она любила меня. По-настоящему.
— Любопытное дополнение к твоей саге.
— Как видно, с годами я размяк, — хмыкнул Друсс. — Обычно я не люблю распространяться о прошлом.
— А что стало с Зибеном?
— Он погиб при Скельне.
— Он был тебе дорог?
— Мы были как братья.
— Не могу понять, почему я напоминаю тебе его.
— Может быть, потому, что вы оба прячете какую-то тайну.
— Может быть. Но скажи же — что ты собирался мне предложить?
— Помилование всем и по пять золотых рагов на брата.
— Этого мало.
— Ничего лучшего я тебе предложить не могу.
— Скажем так: помилование, по пять золотых рагов на всех шестьсот двадцать человек и еще одно условие. Как только будет взята третья стена, мы уходим — с деньгами и с грамотами о помиловании, скрепленными княжеской печатью.
— Почему именно третья стена?
— Потому что это — начало конца.
— Да ты стратег, как я погляжу.
— Можешь не сомневаться. Кстати, как ты относишься к женщинам-воительницам?
— Я знавал таких. Почему ты спрашиваешь?
— Среди нас есть одна.
— Какая разница — умела бы стрелять из лука.
— Я тоже особой разницы не вижу. Просто подумал, что об этом следует упомянуть.
— Есть что-то, что я должен знать об этой женщине?
— Только то, что она убийца.
— Это просто замечательно — я приму ее с распростертыми объятиями.
— Не советую, — вкрадчиво сказал Лучник.
— Будьте в Дельнохе через две недели — и я вас всех встречу с распростертыми объятиями.
Рек открыл глаза и увидел солнце, только что взошедшее над дальними горами. Быстро стряхнув с себя остатки сна, он потянулся, вылез из-под одеяла и подошел к окну их спальни, помещенной в башне. Внизу во дворе уже были собраны лошади — статные, с подстриженными гривами и заплетенными хвостами. Все происходило в полнейшей тишине, только кованые копыта стучали по булыжнику — Тридцать не разговаривали между собой. Рек вздрогнул.
Вирэ застонала во сне, вытянув руку поперек широкой постели.
Рек посмотрел, как монахи внизу проверяют доспехи и затягивают подпруги. Как странно. Ни шуток, ни смеха — ничего такого, что слышишь обычно от солдат, выступающих на войну. Шутки разгоняют страх, проклятия снимают напряжение.
Появился Сербитар в белом плаще поверх серебряных лат, в серебряном шлеме на заплетенных в косы белых волосах.
Тридцать приветствовали его, и Рек потряс головой. Немыслимо: точно один человек, отраженный в тридцати зеркалах.
Вирэ открыла глаза, зевнула, повернулась на бок и улыбнулась, увидев силуэт Река на фоне утреннего солнца.
— Твое брюшко отходит в прошлое.
— Нечего насмехаться. Если не хочешь предстать нагишом перед тридцатью воинами, поторопись. Они уже собрались во дворе.
— Это единственный способ выяснить, люди они или нет. — Она села, и Рек с трудом оторвал от нее взгляд.
— Какое странное действие ты на меня оказываешь. Мне сразу приходит охота заняться любовью в самое неподходящее время. Ну-ка, одевайся живо.
Во дворе Сербитар пригласил всех соединить свои мысли в молчаливой молитве. Винтар любовно следил за молодым альбиносом, радуясь тому, как быстро тот сумел принять легшую на него ответственность.
Сербитар закончил молитву и направился в башню, Неловкость нарушала его гармонию с окружающим миром. Поднимаясь по винтовой каменной лестнице, он вспомнил обещание, которое дал высокому дренаю и его женщине, и улыбнулся. Было бы куда проще соединиться с ними мысленно, нежели взбираться в башню.
Он постучал в дверь с железными заклепками. Рек открыл и пригласил его войти.
— Я видел, вы уже собрались. Мы скоро.
Сербитар кивнул.
— Дренаи уже столкнулись с надирами, — сообщил он.
— Разве надиры уже подошли к Дельноху? — встревожился Рек.
— Нет-нет. Легионеры встретились с ними в поле и хорошо себя проявили. Ими командует Хогун. Хоть он-то не внушает сомнений.
— Когда это было?
— Вчера.
— Снова ваши способности?
— Да. Тебя это подавляет?
— Мне немного не по себе — но только потому, что я не разделяю вашего дара.
— Мудрое замечание, Рек. Со временем ты привыкнешь, поверь мне. — Сербитар поклонился Вирэ, вышедшей из смежной умывальни.
— Извините, что заставила вас ждать. — Кроме обычной серебристой кольчуги с бронзовыми накладками на плечах, Вирэ надела серебряный шлем с воронеными крыльями и белый плащ — подарки Винтара. Свои светлые волосы она заплела в две косы.
— Ты точно богиня, — улыбнулся Рек.
Они сошли во двор к Тридцати, сели на коней и двинулись в путь к устью Дринна. Сербитар и Менахем ехали рядом с ними.
— В устье мы сядем на лентрийский корабль, — сказал Менахем, — и доплывем до Дрос-Пурдола. Это сократит наше путешествие на две недели. Из Пурдола мы поедем сперва по реке, потом по суше и доберемся до Дельноха за месяц. Боюсь, как бы сражение не началось еще до нашего прибытия.
Они ехали долго. Постепенно скачка превратилась для Река в истинный кошмар. Спину ломило, ягодицы уже отнимались. Наконец Сербитар скомандовал полуденный привал. Привал был коротким, и к сумеркам страдания Река усугубились.
Они остановились на ночлег в рощице у ручья. Вирэ почти что свалилась с седла, полумертвая от усталости, но, как образцовая наездница, позаботилась о своем скакуне, прежде чем растянуться на земле, опершись спиной о дерево. Рек в это время еще обтирал своего Улана, не испытывая никакого желания сесть. Он покрыл коня попоной и повел к ручью, с гордостью подумав, что тот ни в чем не уступает скакунам монахов.
Тем не менее он по-прежнему относился к своему мерину с некоторой опаской — Улан нет-нет да норовил хватить хозяина зубами.
— Славный конь, — сказал поутру Сербитар, потрепав Улана по гриве. Мерин лязгнул зубами, и Сербитар отскочил, а после спросил:
— Можно я поговорю с ним?
— С конем-то?
— Не словами. Я просто передам, что не желаю ему вреда.
— Валяй говори.
Через некоторое время Сербитар улыбнулся:
— Он проявил дружелюбие, но чуть не цапнул меня опять.
У этого животного очень сварливый нрав.
В лагере уже весело пылали костры, и путники жевали овсяные лепешки. Вирэ спала под деревом, завернувшись в красное одеяло и положив под голову свой белый плащ. Рек подсел к Сербитару, Винтару и Менахему. Арбедарк сидел у соседнего костра.