Джилад прибавил ходу и устремился вперед. Оррин прилип к нему, скрипя зубами, — гнев придал гану сил, и усталые мускулы словно ожили.
Десять ярдов до конца. Оррин поравнялся с солдатом. Он уже слышал несущиеся из толпы крики. Солдат поднажал, скривив лицо в мучительной гримасе.
Тень ворот упала на Оррина, и он рванулся вперед. Он влетел в толпу и покатился по земле. Он ни за что не поднялся бы сам — но другие руки поднимали его, и ставили на ноги, и хлопали по спине.
— Ты походи, — сказал кто-то. — Это помогает. Давай-ка, двигай ногами. — И Оррин пошел, поддерживаемый с обеих сторон. Со стены раздался голос Друсса:
— Полусотня последнего — еще круг.
«Огонь» побежал снова, на сей раз трусцой.
Джилад и Бреган усадили Оррина на выступ стены. Ноги у него тряслись, но дышать он стал чуть ровнее.
— Прошу прощения за то, что оскорбил вас, — сказал Джилад. — Я хотел, чтобы вы разозлились. Мой отец всегда говорил, что злость придает сил.
— Ты напрасно оправдываешься. Я все равно не стал бы взыскивать с тебя.
— Я не оправдываюсь. Я мог бы пробежать это расстояние еще хоть десять раз — как и большинство наших. Просто подумал — вдруг поможет.
— И помогло. Спасибо, что бежал со мной.
— По-моему, вы бежали просто здорово, — сказал Бреган. — Я-то знаю, каково вам. Мы ведь почти уже две недели бегаем, а вы всего-то второй день.
— Завтра опять придете? — спросил Джилад.
— Нет. Я бы рад, но дел много. — Оррин внезапно улыбнулся. — С другой стороны, Пинар прекрасно управляется с бумажными делами, а мне чертовски надоело целый день принимать депутации жалобщиков. Приду, пожалуй.
— Можно дать вам один совет?
— Конечно.
— Наденьте доспехи попроще. Меньше будете выделяться.
— Мне полагается выделяться, — улыбнулся Оррин. — Я ведь ган.
Высоко над ними Друсс и Хогун распили бутылку лентрийского красного.
— Нужно немало мужества, чтобы сегодня вернуться к ним после вчерашних насмешек, — сказал Друсс.
— Пожалуй. Нет, черт возьми, я полностью с тобой согласен и хвалю его. Просто непривычно как-то. Это благодаря тебе он обрел хребет.
— Он не мог бы обрести его, если бы не имел — просто раньше он его не искал. — Друсс ухмыльнулся и потянул из бутылки, передав наполовину пустую Хогуну. — Мне нравится этот толстячок. Он из настоящих!
Оррин лежал на своей узкой койке, подперев спину подушками, с глиняной чашкой в руке. Он твердил себе, что нет никакой доблести в том, чтобы прийти предпоследним, но чувствовал совсем другое. Он никогда не был хорошим бегуном — даже в детстве, но он происходил из семьи воинов и вождей и по воле отца прошел всю солдатскую науку. Он всегда хорошо управлялся с мечом — в глазах отца это искупало другие, более крупные недостатки. Например, неспособность переносить боль или понять после самых терпеливых объяснений суть ошибки, допущенной назредами в битве при Плеттии. Хотел бы Оррин знать, понравилось бы отцу, как сын его покатился по земле, стремясь обогнать простого кула.
Он улыбнулся: отец, конечно, счел бы его сумасшедшим.
Стук в дверь вернул Оррина к реальности.
— Войдите!
Это был Друсс — но без своего черного с серебром колета.
«Удивительно, — подумал Оррин, — каким старым он сразу становится без своих легендарных одежд». Старик расчесал бороду и надел простую белую рубашку с пышными рукавами, собранными у запястий. Талию охватывал широкий черный пояс с серебряной пряжкой. Он принес с собой бутыль лентрийского красного.
— Вот решил выпить с вами, если вы не спите. — Друсс придвинул стул, перевернул его и сел верхом — совсем как Хогун.
— Зачем вы это делаете? — спросил Оррин.
— Что?
— Переворачиваете стул.
— От старой привычки трудно избавиться — даже среди друзей. Это воинский обычай. Когда так сидишь, легче встать.
Притом между твоим брюхом и человеком, с которым ты говоришь, оказывается солидная деревяшка.
— Понятно. Я все хотел спросить об этом Хогуна, да так и не собрался. И как же приобретаются подобные привычки?
— Их приобретаешь, поглядев на своего друга с ножом в животе.
— Опять-таки ясно. Вы обучите меня этим штукам, Друсс, до прихода надиров?
— Нет. Вам придется постигать их самому. Разве что мелочь какую-нибудь подскажу — авось и поможет.
— Мелочь? Вы интригуете меня, Друсс. Назовите хоть одну. — Друсс подал Оррину чашу вина — сам он пил прямо из бутылки. Он отпил половину и сказал:
— Ладно. Вот скажите-ка мне — почему наши люди каждое утро получают померанцы?
— Это подкрепляет их и предотвращает кишечное расстройство. Освежает и притом дешево обходится. Так?
— Не совсем. Это Бронзовый Князь завел в армии померанцы — отчасти по названным вами причинам, но в основном потому, что, если втереть померанцевый сок в ладонь, меч не будет липнуть к потной руке. А если натереть соком лоб, пот в глаза не попадает.
— Я этого не знал. Хотя, наверное, должен был. И до чего просто! Расскажите еще что-нибудь.
— Нет уж, в другой раз. Скажите лучше, зачем вы вышли на учение вместе с кулами?
Оррин сел и вперил темные глаза в лицо Друсса.
— Вы находите это неудачной затеей?
— Смотря чего вы хотите этим достичь. Хотите завоевать уважение?
— О боги, нет. Я давно оставил мысль об этом. Нет — но в ту ночь, когда солдат подняли и заставили бежать, я спросил вас, разумно ли это, а вы ответили: «Они должны знать свой предел». Вот и мне захотелось узнать свой. Я ни разу не бывал в бою и хочу знать, как себя чувствуешь, когда тебя поднимают после целого дня битвы и снова зовут в бой. Я и так уже много навредил здесь — и боюсь навредить еще, когда надиры полезут на стену, хоть и надеюсь, что этого не случится. Мне нужно стать крепче и проворнее — и я стану. Разве я плохо придумал?
Друсс запрокинул бутылку, облизнул губы и улыбнулся.
— Нет. Хорошо. Но когда вы немного продвинетесь, побывайте и в других полусотнях — это пойдет на пользу делу.
— Правда?
— Вот увидите.
— Видели вы князя? — внезапно спросил Оррин. — Син говорит, он совсем плох.
— Хуже не бывает. Он постоянно бредит — не знаю, на чем он только держится.
Они проговорили еще около часа. Оррин расспрашивал старика о его жизни и о битвах, в которых тот участвовал, то и дело возвращаясь к бессмертной истории Скельна и разгрому короля Горбена.
Когда в замке раздался набат, оба вскочили. Друсс выругался, отшвырнул бутылку и кинулся к двери. Оррин скатился с койки и последовал за ним. Они промчались через плац по короткому подъему, ведущему в замок, влетели в ворота и устремились вверх по длинной винтовой лестнице в опочивальню князя. Там находился кальвар Син, а еще дун Мендар, Пинар и Хогун. Старый слуга навзрыд плакал у окна.
— Он умер? — спросил Друсс.
— Нет, но отходит, — ответил кальвар Син.
Друсс присел на край кровати. Князь открыл глаза и моргнул.
— Друсс? — позвал он слабо. — Ты тут?
— Тут.
— Она идет. Я вижу ее. Вся в черном, с капюшоном на голове.
— Плюнь ей в глаза за меня, — сказал Друсс, поглаживая огромной рукой пылающий лоб князя.
— После Скельна я думал.., что буду жить вечно.
— Упокойся с миром, друг мой. Я точно знаю одно: смерть лает страшнее, чем кусает.
— Я вижу их, Друсс. Бессмертных. Они бросили против нас Бессмертных! — Умирающий вцепился в руку Друсса, пытаясь приподняться. — Они идут! Боги, Друсс, да посмотри же на них!
— Они всего лишь люди. Мы отобьемся.
— Сядь у огня, доченька, и я расскажу тебе об этом. Только матери не говори — ты же знаешь, как она ненавидит кровавые истории. Ах, Вирэ, любимая крошка! Ты никогда не поймешь, что это значило для меня — быть твоим отцом...
Друсс склонил голову, слушая затихающий бред старого князя. Хогун скрипнул зубами и закрыл глаза. Кальвар Син сгорбился в кресле, а Оррин стоял у двери, вспоминая, как умирал его отец много лет назад.
— Мы много дней стояли на перевале, сдерживая всех, кого они посылали против нас, — кочевников, колесницы, пехоту и кавалерию. Но угроза Бессмертных все время висела над нами. Их никто еще не побеждал! Старый Друсс стоял посередине нашей первой шеренги. Когда Бессмертные двинулись на нас, мы оцепенели. Паника витала в воздухе.
Меня тянуло пуститься наутек, и то же чувство я читал на лицах окружающих. Тогда старина Друсс вскинул свой топор и взревел в голос. Это было словно волшебство. Чары рассеялись, и страх прошел. Он показал им топор и крикнул — я как сейчас его слышу: «Сюда, брюхатые сукины дети! Я Друсс, а это — ваша смерть!» Вирэ... Вирэ! Я так ждал тебя.., так хотел тебя увидеть еще раз. Так хотел... — Хрупкое тело дрогнуло и затихло. Друсс закрыл глаза умершему и провел рукой по своим.
— Не надо было ему отсылать ее, — проговорил кальвар Син. — Он любил дочь, только ради нее и жил.
— Быть может, потому-то он ее и отослал, — сказал Хогун.
Друсс покрыл шелковой простыней лицо князя и отошел к окну. Теперь здесь не осталось больше никого, кто был с ним при Скельне. Друсс оперся о подоконник и втянул в грудь ночной воздух.
Луна заливала Дрос нездешним серым светом. Друсс смотрел на север. Оттуда показался голубь и закружил над хижиной около замка. Друсс отвернулся от окна.
— Похороним его завтра же и скромно, — сказал он. — Нельзя прерывать учения ради пышных церемоний.
— Друсс, но это ведь князь Дельнар! — сверкнул глазами Хогун.
— Это, — Друсс указал на постель, — изъеденный раком труп. У него нет имени. Сделаем так, как я сказал.
— Ты бездушный ублюдок! — воскликнул дун Мендар.
Друсс обратил на него ледяной взгляд.
— Вспомни об этом, парень, в тот день, когда вздумаешь выступить против меня, — и это относится к любому из вас.
Глава 12
Рек, опершись о поручни и одной рукой обнимая Вирэ за плечи, смотрел на море. Он думал о том, как меняет ночь природу океана. Она превращает его в огромное плотное зеркало, отражающее звезды, и двойник луны плывет, дробясь, в миле от корабля — всегда в миле, не ближе. Легкий бриз наполняет треугольный парус, и «Вастрель» пенит волны, чуть заметно ныряя то вниз, то вверх. Помощник капитана стоит у рулевого колеса, и его серебряная наглазная повязка сверкает при луне. Молодой матрос бросает в волны грузило — измеряет глубину, пока судно проходит над невидимым рифом.
Все исполнено мира, покоя и гармонии. Плеск волн усиливает чувство отъединенности от всего света, которое испытывает, глядя на море, Рек. Звезды вверху, звезды внизу — они с Вирэ плывут посредине Вселенной, вдали от людских дрязг, караулящих впереди.
«Это, должно быть, и есть блаженство», — думал Рек.
— О чем ты думаешь? — спросила Вирэ, обнимая его за пояс.
— Я люблю тебя, — сказал он. Дельфин выскочил из воды, протрубил свой мелодичный привет и вновь ушел в глубину.
Рек смотрел, как вьется среди звезд его гибкое тело.
— Я знаю, что любишь, — я спрашиваю, о чем ты думаешь.
— Об этом самом. Я счастлив. Спокоен.
— Ну еще бы. Мы ведь плывем на корабле, и ночь так хороша.
— Женщина, у тебя нет души, — сказал он, целуя ее в лоб. Она подняла на него глаза и улыбнулась.
— Что ты такое говоришь, глупый? Просто я не умею так красиво врать, как ты.
— Жестокие слова, госпожа моя. Разве бы я осмелился соврать тебе? Да ты бы мне глотку перерезала.
— И перережу. Сколько женщин слышало от тебя, что ты их любишь?
— Сотни, — сказал Рек, глядя ей в глаза и видя, как уходит из них улыбка.
— Почему я тогда должна тебе верить?
— Потому что веришь.
— Это не ответ.
— Еще какой ответ. Ты ведь не какая-нибудь тупоумная молочница, которую можно обмануть сладкой улыбкой. Ты способна отличать правду от лжи. Почему ты вдруг во мне усомнилась?
— Я не сомневаюсь в тебе, олух! Просто хочу знать, скольких женщин ты любил.
— То есть со сколькими я спал?
— Если угодно.
— Не знаю, — солгал он. — Я ведь не считал. И если ты теперь спросишь «кто лучше всех», то останешься в одиночестве, потому что я сбегу вниз.
Она спросила — но он не сбежал.
Помощник у руля смотрел на них, слышал их смех и тоже улыбался, хотя и не знал, отчего им так весело. Дома его ждали жена и семеро детей, и сердце его радовалось при виде этой молодой пары. Он помахал им, когда они отправились вниз, но они не заметили.
— Хорошо быть молодым и влюбленным, — сказал капитан, неслышно появившись из своей каюты.
— Старым и влюбленным быть тоже неплохо, — ухмыльнулся помощник.
— Ночь тихая, но бриз крепчает. Не нравятся мне вон те облака на западе.
— Они пройдут стороной. Но погода точно испортится и будет подталкивать нас сзади. Еще пару дней авось урвем. Известно тебе, что они едут в Дельнох?
— Да, — кивнул капитан, почесывая рыжую бороду и выверяя курс по звездам.
— Грустно это, — с искренним чувством сказал помощник. — Говорят, Ульрик посулил сровнять крепость с землей.
Слыхал, что он сделал в Гульготире? Убил каждого второго защитника и каждого третьего из женщин и детей. Выстроил всех горожан и велел своим воинам рубить их.
— Слыхал — только не мое это дело. Мы торгуем с надирами уже много лет. Люди как люди — такие же, как все.
— Согласен. Я когда-то жил с надиркой. Огонь, а не женщина, — сбежала от меня с жестянщиком. Я слышал, потом она перерезала ему горло и увела его повозку.
— Это она из-за коня, должно быть. За хорошую лошадь она у себя дома может купить себе мужчину. — Оба хмыкнули и умолкли, вдыхая благодатный ночной воздух.
— И чего их несет в Дельнох? — спросил помощник.
— Девушка — дочь князя. Будь она моей дочкой, я бы уж позаботился о том, чтобы она не вернулась. Услал бы ее куда-нибудь на самый юг империи.
— Надиры придут и туда, и даже дальше. Это вопрос времени.
— Но за это время многое может случиться. Дренаи, несомненно, покорятся им. Ну вот — опять этот проклятый альбинос со своим дружком. У меня от них мурашки бегут по коже.
Помощник посмотрел туда, где Сербитар и Винтар остановились у правого борта.
— Я тебя понимаю. Они все время молчат. Скорее бы уж увидеть, как они сходят с корабля. — Помощник начертил над сердцем знак Когтя.
— Их демонов этим не отгонишь, — покачал головой капитан.
Сербитар улыбнулся, когда Винтар передал ему:
— Нас тут не очень-то любят, мой мальчик, — Да, как и везде. Мне трудно не презирать этих людей.
— Ты должен бороться с этим.
— Я борюсь — это трудно, но возможно.
— Слова, и только. Сказав, что это трудно, ты уже признаешь свое поражение.
— Ты никогда не перестаешь наставлять, отец настоятель.
— И не перестану, покуда на свете будут ученики.
Сербитар усмехнулся, что редко случалось с ним. Над кораблем кружила чайка, и молодой альбинос коснулся ее разума.
В разуме птицы не было ни радости, ни горя, ни надежды. Только стремление утолить голод — и досада от того, что корабль не дает никакой пищи.
Чувство безумного восторга вдруг нахлынуло на Сербитара, чувство всеобъемлющей власти, экстаза и осуществления желаний. Вцепившись в перила, он пошел по следу этой волны и остановился у входа в каюту Река.
— Они очень сильно чувствуют, — передал ему Винтар.
— Негоже нам вникать в это, — чопорно ответил Сербитар, покраснев так, что это было заметно даже при лунном свете.
— Ошибаешься, друг мой Сербитар, Мало что может спасти этот мир — и к этому немногому относится способность людей любить друг друга с великой и неувядаемой страстью. Я радуюсь, когда они предаются любви. Им так хорошо.
— Да ты, оказывается, любишь подглядывать, отец настоятель, — улыбнулся Сербитар, а Винтар рассмеялся вслух.
— Верно. От них, молодых, исходит такая сила...
В уме у обоих внезапно возникло тонкое, серьезное лицо Арбедарка с отвердевшими чертами.