Наша задача в том, чтобы добиться наибольшего успеха с наименьшими усилиями. Каждый отход должен быть рассчитан с точностью до мгновения, и каждый офицер должен знать свою роль назубок.
— Кроме того, — сказал Арбедарк, — нам следует не только обороняться, но и нападать. Мы видели, как Ульрик вырубает целые леса для постройки баллист и осадных башен. Нам понадобятся горючие вещества и хранилища для них.
Около часа, пока солнце вставало над восточным горизонтом, четверо из Тридцати обсуждали и уточняли планы на будущее.
Наконец Сербитар призвал всех соединить руки. Арбедарк, Менахем и Винтар, сняв преграды, уплыли во тьму, и Сербитар принял в себя их силу.
— Друсс! Друсс! — звал он, летя над океаном мимо морской крепости Дрос-Пурдол, вдоль Дельнохского хребта и сатулийских поселений, над огромной Сентранской равниной — все быстрее и быстрее.
Друсс проснулся, как от толчка, и обвел комнату голубыми глазами, раздувая ноздри в поисках опасности. Он потряс головой. Кто-то произнес его имя — но беззвучно. Друсс начертил над сердцем знак Когтя, но кто-то неведомый продолжал звать его.
На лбу у него выступил холодный пот.
Он перегнулся через постель и схватил со стула Снагу.
— Послушай меня, Друсс, — молил голос.
— Убирайся из моей головы, сын шлюхи! — взревел старик, скатившись с кровати.
— Я из числа Тридцати. Мы едем в Дрос-Дельнох, чтобы помочь тебе. Послушай меня!
— Уйди из моей головы!
У Сербитара больше не было выбора — боль была невыносима. Он оставил старого воина и вернулся на корабль.
Друсс с трудом поднялся на ноги, упал и встал снова.
Дверь отворилась, вошел кальвар Син.
— Я же велел тебе не вставать до полудня! — гаркнул лекарь.
— Голоса, — сказал Друсс, — голоса! У меня в голове!
— Ляг и послушай меня. Ты наш воевода, и все должны тебе повиноваться — на то и дисциплина. А я лекарь, и мои больные должны повиноваться мне. Что за голоса? Рассказывай.
Друсс опустил голову на подушку и закрыл глаза. Чудовищная боль терзала голову, и желудок до сих пор не угомонился.
— Голос был только один. Он звал меня по имени, а потом сказал, что он из Тридцати и что они идут нам на помощь.
— Это все?
— Да. Что со мной такое, кальвар? Раньше со мной никогда такого не случалось от удара по голове.
— Может быть, дело и правда в ударе: от контузии человеку порой являются видения и слышатся голоса. Но обычно это скоро проходит. Вот тебе мой совет, Друсс. Самое плохое, что ты сейчас можешь сделать, — это разволноваться.
Это грозит тебе потерей сознания, если не худшим. Удар по голове может доконать человека даже и через несколько дней.
Отдохни, успокойся, а если услышишь голоса снова, то выслушай их — можешь даже ответить. Только не тревожься.
Понятно?
— Чего ж тут не понять. Я обычно не кидаюсь в панику, доктор, но есть вещи, которые мне не нравятся.
— Я знаю, Друсс. Дать тебе что-нибудь, чтобы ты легче уснул?
— Нет. И разбуди меня в полдень. Я должен судить фехтовальный турнир. Да не бойся ты, — добавил Друсс, видя раздраженный огонек в единственном глазу лекаря, — я не стану волноваться и сразу после турнира отправлюсь обратно в постель.
За дверью ждали Хогун и Оррин. Кальвар Син сделал им знак молчать и увел их в соседнюю комнату.
— Я не слишком им доволен, — сказал он. — Он слышит голоса — а это дурной знак, поверьте. А так он крепок как бык.
— Ему что-то угрожает? — спросил Хогун.
— Трудно сказать. Утром я так не думал. Но он слишком напрягался последнее время, и сейчас это оборачивается против него. И он уже немолод, хотя об этом легко забыть.
— А голоса? — спросил, в свою очередь, Оррин. — Уж не сходит ли он с ума?
— Могу побиться об заклад, что нет. Он сказал, что получил известие от Тридцати. А князь Дельнар говорил мне, что послал к ним Вирэ с письмом — быть может, среди них есть вещун. Возможно также, что это был кто-то от Ульрика — среди его шаманов тоже есть вещуны. Я велел Друссу успокоиться и послушать, что скажут голоса, если они опять появятся, — а потом рассказать обо всем мне.
— Нам без старика не обойтись, — сказал Оррин. — Сделайте все, что в ваших силах, кальвар. Если с ним что-то случится, это для всех станет страшным ударом.
— Думаете, я сам не знаю? — огрызнулся лекарь.
Турнир завершился шумным пиршеством. На нем присутствовали все, кто вошел в сотню лучших. Офицеры и рядовые, сидя бок о бок, шутили, болтали и похвалялись почем зря.
Джилад сидел между баром Британом, который недавно разделал его под орех, и дуном Пинаром, который, в свою очередь, победил Британа. Чернобородый бар беззлобно ругал Пинара, уверяя, что деревянный меч уравновешен куда хуже кавалерийской сабли.
— Удивляюсь, как это ты не попросил позволения сразиться верхом, — сказал Пинар.
— Я просил — а они предложили мне потешного конька.
Все трое расхохотались, и весь стол, узнав, о чем речь, присоединился к ним. Потешным коньком называлось седло на палочке, которое возили туда-сюда за веревки, — оно служило мишенью при стрельбе из лука и на турнирах.
Вино лилось рекой, и Джилад понемногу расслабился. Он не хотел идти на пир, боясь, что, как человек простого звания, будет неловко себя чувствовать с офицерами. Только уговоры товарищей убедили его — как-никак, он единственный из «Карнака» вошел в сотню лучших. Теперь он был рад, что согласился. Бар Британ оказался заправским остряком, а Пинар, несмотря на свое происхождение — или благодаря ему, — сделал все, чтобы Джилад почувствовал себя среди друзей.
На дальнем конце стола между Хогуном и Оррином сидел Друсс, а рядом с ними — командир лучников из Скултика.
Джилад ничего не знал о нем, кроме того, что он привел в Дрос шестьсот лучников.
Хогун в полных парадных доспехах Легиона — в серебряном, инкрустированном слоновой костью панцире и черной с серебром кольчуге, неотрывно смотрел на серебряный меч, лежащий на столе перед Друссом.
На финальном поединке, где Хогун сражался с Оррином, присутствовало более пяти тысяч человек. Первый удар после четырех минут красивой борьбы нанес Хогун. Второй, обманув противника ложным выпадом, нанес Оррин. Хогун отвел было удар, но из-за легкого выгиба запястья деревянный клинок соперника скользнул по его боку. После двадцати минут поединка счет Хогуна стал два против одного, и до победы ему недоставало только одного очка.
Во время первого перерыва Друсс подошел к Хогуну, который, сидя со своими секундантами в тени первой стены, освежался разбавленным вином.
— Ты молодец, — сказал Друсс. — Однако и он хорош.
— Да, — согласился Хогун, утирая лоб белым полотенцем, — но правая у него слабее моей.
— Зато ты менее проворен, когда дело касается низких ударов.
— Это недостаток всех уланов. Мы ведь большей частью бьемся в седле. И он ниже меня ростом, поэтому здесь имеет преимущество.
— Верно. Оррину на руку то, что он дошел до финала.
Мне даже кажется, что его подбадривают громче, чем тебя.
— Ну, меня это мало волнует.
— Хочу надеяться. Однако солдатам полезно видеть, как хорошо проявляет себя в бою верховный ган. — Хогун поднял голову и посмотрел Друссу в глаза, а старый воин улыбнулся и вернулся к судейскому месту.
— Чего это он? — спросил Эликас, массируя Хогуну шею и плечи. — Хотел подбодрить вас, что ли?
— Ага. Разомни-ка мне предплечье — мускулы там совсем затекли.
Молодой ган заворчал, когда Эликас погрузил в его руку свои мощные пальцы. Неужто Друсс хочет, чтобы он проиграл? Нет, конечно же, нет. И все же...
Оррину было бы полезно выиграть серебряный меч — и это безусловно укрепило бы его растущую популярность.
— О чем вы думаете? — спросил Эликас.
— О том, что правая у него слабовата.
— Он будет ваш, Хогун. Используйте тот хитрый прием, который применили против меня.
Поединок возобновился, и при счете два против двух Хогун сломал свой деревянный меч. Оррин отошел, дав ему возможность сменить оружие и проверить новый клинок в деле.
Хогун остался недоволен балансировкой и снова сменил меч.
Все это время он думал: вправду ли Друсс намекал, чтобы он поддался, или нет?
— Вы витаете в облаках, — сурово заметил ему Эликас. — Что это с вами? Легион поставил на вас уйму денег.
— Знаю.
Хогун принял решение. Нет, он не способен проиграть сознательно — даже из благих побуждений.
В последнюю атаку он вложил всего себя. Отразив очередной выпад Оррина, он ринулся вперед — но еще прежде, чем он ткнул Оррина в живот, меч верховного гана хлопнул его по шее. Оррин предвосхитил его ход и нарочно приоткрылся.
В настоящем бою они оба поплатились бы жизнью, но бой был ненастоящим, и Оррин выиграл. Противники обменялись рукопожатием, а солдаты окружили их с воплями ликования.
— Плакали мои денежки, — сказал Эликас. — Но есть в этом и светлая сторона.
— В чем же она заключается? — спросил Хогун, потирая саднящую руку.
— Наше с вами пари мне оплатить уже нечем. Вино придется ставить вам. Уж это-то по меньшей мере вы обязаны сделать, Хогун, после того как подвели Легион!
На пиру настроение Хогуна исправилось. Речи бара Британа, говорившего от имени солдат, и дуна Пинара, представляющего офицеров, отличались остроумием и краткостью, вино и пиво поступали в изобилии, и дух воинской дружбы витал над столом. «Дрос стало просто не узнать», — подумал Хогун.
Снаружи около ворот стоял на часах Бреган вместе с высоким молодым кулом из полусотни «Огонь». Бреган не знал, как его зовут, и не спросил об этом, поскольку часовым на посту разговаривать запрещалось. Бреган считал это правило странным, но подчинялся ему.
Ночь была свежа, но он почти не замечал этого. Он унесся мыслями в родную деревню, к Лотис и детям. Сибад получил нынче письмо — у них все хорошо. В письме сказано о пятилетнем сынишке Брегана, Легане — он недавно влез на высокий вяз и не мог слезть, плакал и звал отца. Бреган попросил Сибада передать мальчику несколько слов в ответном письме домой.
Брегану хотелось бы написать своим, как он любит их всех и как по ним скучает, но он постеснялся передавать такие нежности через Сибада и попросил только сказать, чтобы Леган был хорошим мальчиком и слушался матери. Сибад собрал подобные просьбы от всех односельчан и весь вечер трудился над письмом, которое потом запечатал воском и снес в почтовую палату. Конный гонец отвезет его на юг вместе с другими письмами и военными депешами, идущими в Дренан.
Лотис, должно быть, уже присыпала угли золой и прикрутила лампы. Она лежит на их камышовом ложе и, наверное, спит. Легана она, поди, положила с собой — она не любит спать одна, когда Брегана нет дома.
«Ты ведь не пустишь сюда дикарей, правда, папа?» — "Нет.
Да они, может, еще и не придут. Правители разберутся с этим, как и раньше бывало". — «А ты скоро вернешься?» — «К празднику урожая». — «Обещаешь?» — «Обещаю».
По окончании пира Друсс пригласил Оррина, Хогуна, Эликаса и Лучника в княжеский кабинет над главным залом. Слуга Арчин принес им вина, и Друсс представил разбойника командирам. Оррин с явной неохотой пожал Лучнику руку. Уже два года ган слал отряды в Скултикский лес с наказом поймать и повесить атамана разбойников. Хогуна же занимало не столько прошлое Лучника, сколько боевое мастерство его людей. У Эликаса предвзятого мнения не было, и белокурый Лучник безотчетно нравился ему.
Едва успев сесть, Лучник откашлялся и поделился сведениями о численности надирской орды, собравшейся у Гульготира.
— Откуда тебе это известно? — спросил Оррин.
— Три дня назад мы. — ., э.., повстречали в Скултике неких путников. Следуя из Дрос-Пурдола в Сегрил, они прошли через северную пустыню. У Гульготира их задержали и отвели в город, где они оставались четыре дня. С ними, как с вагрийскими купцами, обращались учтиво, однако надирский начальник по имени Сурип учинил им допрос. Один из этих купцов — бывший военный, он-то и определил на глаз численность войска.
— Пятьсот тысяч! — воскликнул Оррин. — Мне казалось, эта цифра преувеличена.
— Скажите лучше — преуменьшена. К ним постоянно прибывают отдаленные племена. Вам предстоит нешуточный бой.
— Я не хотел бы показаться придирчивым, — сказал Хогун, — но почему «вам», а не «нам»?
Лучник взглянул на Друсса.
— Ты разве не сказал им, старый конь? Нет? Ах ты, какая оказия — сплошная приятность.
— Не сказал о чем? — спросил Оррин.
— Они наемники, — нехотя выговорил Друсс. — И останутся здесь до падения третьей стены. Так было условлено.
— И за эту-то скудную помощь они ожидают помилования? — вскричал, вставая, Оррин. — Да я велю их повесить!
— За третьей стеной у нас уже не будет такой нужды в лучниках, — спокойно заметил Хогун. — Там нет убойной земли.
— Нам нужны лучники, Оррин, — сказал Друсс. — Страх как нужны. А у этого человека шестьсот отменных стрелков.
Мы знаем, что постепенно будем сдавать одну стену за другой, и нам понадобится каждый лук, который есть. Калитки к тому времени будут завалены. Мне такое положение дел тоже не нравится, но нужда заставляет... Уж лучше иметь прикрытие для первых трех стен, чем не иметь его вовсе. Вы согласны?
— А если нет? — все еще с гневом бросил ган.
— Тогда пусть уходят. — Хогун начал что-то сердито говорить, но Друсс знаком прервал его. — Вы наш ган, Оррин.
Вам и решать.
Оррин сел, тяжело дыша. Он совершил много ошибок перед приходом Друсса — теперь он это хорошо понимал. Соглашение с разбойниками вызывало у него гнев — но ему ничего не оставалось, как только поддержать старого воина, и Друсс об этом знал. Оррин посмотрел на Друсса, и оба улыбнулись.
— Пусть остаются, — сказал Оррин.
— Мудрое решение, — отозвался Лучник. — Как скоро вы ждете надиров?
— Скорее, чем нам бы хотелось, — ответил Друсс. — Где-то в течение трех недель, если верить разведчикам. Ульрик потерял сына — это дало нам несколько лишних дней, но их недостаточно.
Некоторое время они обсуждали многочисленные трудности обороны. Наконец Лучник нерешительно сказал:
— Вот что, Друсс, — есть кое-что, о чем я должен сказать, но я не хотел бы, чтобы меня сочли.., странным. Я не хотел говорить, но...
— Говори, паренек. Здесь все друзья.., по большей части.
— Ночью мне снился странный сон — и в нем был ты. Я не придал бы ему значения — но вот увидел тебя и вспомнил.
Мне снилось, будто меня разбудил воин в серебряных доспехах. Я мог смотреть сквозь него, точно это был призрак. Он сказал, что пытался связаться с тобой, но безуспешно. Когда он говорил, его голос как будто звучал у меня в мозгу. Он сказал, что зовут его Сербитар и что он едет сюда со своими друзьями и женщиной по имени Вирэ.
Он сказал, чтобы я передал тебе вот что: надо запасти побольше горючих веществ, потому что Ульрик настроил большие осадные башни. Он предложил также прорыть между стенами зажигательные канавки. Потом он показал мне сцену покушения на тебя и назвал имя: Музар. Есть ли какой-то смысл во всем этом?
Настало молчание, но видно было, что Друсс испытал великое облегчение.
— Еще какой, парень. Еще какой!
Хогун наполнил бокал лентрийским вином и передал Лучнику.
— Как выглядел этот воин? — спросил он.
— Высокий, стройный и, как показалось мне, с белыми волосами, хотя он еще молод, — Да, это Сербитар, — кивнул Хогун. — Видение не обмануло тебя.
— Ты его знаешь? — спросил Друсс.
— Слышал о нем. Он сын князя Драды из Дрос-Сегрила.
Говорят, будто в детстве он был очень хил и одержим демоном: умел читать чужие мысли. Он альбинос, а вагрийцы, как вам известно, почитают это дурным знаком. Лет в тринадцать его отправили в Храм Тридцати к югу от Дренана.
Говорят еще, что отец хотел удушить его в младенчестве, но ребенок почувствовал это и вылез в окно своей спальни. Все это, конечно, только слухи.
— Что ж, похоже, его дар возрос, — сказал Друсс. — Ну да плевать. Он нам пригодится тут — особенно если ухитрится прочесть мысли Ульрика.