…мамы не станет.
Нелепая какая мысль. Невозможная.
Главное, не разреветься… и будь все на самом деле плохо, разве ж отпустил бы Лютик ее одну?
— Ты…
— Собирался завтра уехать к ней, но придется задержаться…
— Она поэтому не отвечает мне?
— Да.
…и хорошо… плохо, что не сказала, но пусть отдыхает… Евдокия больше не станет беспокоить маменьку… в конце концов, разве просто так ей генеральную доверенность выдали?
— Она поэтому хочет, чтобы я… замуж вышла?
— Да.
— Но… почему тогда просто не сказать…
— Потому, что она тебя любит. И хочет, чтобы ты, упрямая девочка, была счастлива.
Как-то женихи, которых столь рьяно подыскивала маменька, в представлении Евдокии со счастьем увязывались слабо.
— Ты так старательно отрицала саму возможность замужества… а скажи она о болезни, ты бы подчинилась, верно? И приняла бы любого, на ее выбор. А это неправильно. Модеста надеялась, что ты сделаешь собственный. Вот и приводила… разных неподходящих людей.
Интересный способ, но надо признать, весьма в духе маменьки.
— Я… и без мужа выживу.
Лютик провел по поникшим ирисам, и те ожили… он ведь поможет, помогал и, надо полагать, давно, потихоньку подпитывая маменьку собственной светлой силой. Эльфы умеют такое… и наверное, потому годы, казалось, шли мимо Модесты Архиповны… но всему предел имеется.
— Мне неприятно думать о том, что однажды Модесты не станет, но это — объективная реальность. А ваши законы таковы, что проблем с наследованием не избежать. Ты ведь знаешь, каково пришлось Модесте? И вам будет не легче.
Прав.
Совершенно прав, Хельм задери всю родню и несправедливые королевские законы. Евдокия стиснула кулачки… почему считается, что женщина только и способна, что домашнее хозяйство вести?
— А ты?
— Я не являюсь королевским подданным, а согласно Статуту…
Ясно. За ним не признают права владения недвижимым имуществом. А уж двум девицам тем паче не видать семейного дела… отыщется какой-нибудь дальний кузен или двоюродный племянник, или еще кто-нибудь столь же бесполезный… а то и вовсе правом короля назначат опекуна…
И что тогда?
Лютик не позволит их с Аленкою обидеть, поэтому роль бедной сиротки Евдокии не грозит, но… отдать то, на что потрачена если не жизнь, то годы ее, кому-то постороннему исключительно лишь потому, что этот посторонний — мужчина?
Ну уж нет!
И если для вступления в права наследования муж нужен, Евдокия его добудет! Отбросив косу за спину, Евдокия решительно огляделась.
Лихослав?
Неудачный вариант… во-первых, потому как улан, во-вторых, к картам пристрастие испытывает, в-третьих, родня его сядет на шею… а в-четвертых… в-четвертых, он просто-напросто наглый, самоуверенный тип, которому доверия у нее нет и не будет.
Тип обернулся, верно, почувствовав на себе Евдокиин взгляд, и подмигнул.
Что он себе позволяет?
Евдокия отвернулась. Нет, надо к вопросу подойти со всей возможной серьезностью. Если уж ей придется искать мужа, то делать это следует разумно… примерно, как к капиталовложению… сколько она дней думала, прежде, чем решилась перевести пять тысяч сребней в акции Новой Почтовой службы? И не прогадала же… а муж чем отличается?
Ничем.
Надо составить список кандидатур, а рядышком дать характеристику. Плюсы… минусы… минусы — особенно, к плюсам-то привыкнется, недостатки же в процессе эксплуатации имеют обыкновение только увеличиваться. Во всяком случае, это касалось унитазов. Евдокия, конечно, подозревала, что с мужем будет несколько иначе, но… она справится.
Так уж получилось, что события, последовавшие за этой воистину решительной мыслью, стали неожиданностью для всех участников, каждый из которых пребывал в состоянии задумчивости.
Лютик, решив, что падчерица справится и без его помощи, отстал. Его тревожило и состояние супруги, серьезность которого она наотрез отказывалась признать, и неженское, порой пугающее здравомыслие падчерицы, и визит в Королевство родичей…
Лихослав, напротив, остановился. И Аленка, повиснув на его руке, испустила томный вздох, она глядела снизу вверх, старательно моргая, надеясь, что не слишком-то переиграла… она чувствовала и раздражение спутника, и подспудное его желание Аленку стряхнуть, сунуть ей ее же зонтик, который Лихослав положил на плечо, и сбежать.
— Вы устали? — с надеждой поинтересовался Лихослав. И Аленка радостно ответила:
— Что вы, конечно нет! Погода замечательная… и мне так нравится Познаньск! Представляете, я никогда-то прежде из Краковеля не выезжала…
Притворяться дурой было тяжело.
— Что ж так?
Смотрел Лихослав не на Аленку, на Евдокию, которая о чем-то задумалась и опять нахмурилась. И шла широким чеканным шагом. Юбки подобрала так, что видны были не только желтые ее ботиночки самого ужасающего вида, но и черные чулки, божьими коровками расшитые…
Где она их только взяла?
Вот на чулки-то Лихослав и уставился.
Хороший он. Терпеливый. И не будь Евдокия столь упряма, все бы у них сладилось… и подмывало рассказать, что никакая она не компаньонка, и что приданое у нее не меньше Аленкиного, да и сама по себе Евдокия — золото, не по характеру, но по таланту, доставшемуся от покойного батюшки. Умела она делать деньги едва ли не из воздуха…
Но нет, говорить нельзя.
Лихослав, конечно, разом переметнется, принесет букетик уже для Евдокии… и получит цветами по зубам. Не простит ему сестрица этакого легкомыслия.
Боится.
А он, даром, что зубами от злости едва не скрипит… и тоже понять можно, за ним, небось, семья… Евдокия вон тоже за Аленку, за матушку, за Лютика босиком по углям пройдется, не то, что женится… точнее, замуж за нелюбимого, но с состоянием.
Сложно все.
И интересно.
Лихослав же, глядя на чулки с красными и желтыми божьими коровками, на подол бирюзового сатинового платья, зажатый в кулачке, на пухлый портфель под мышкой и косу, которая подпрыгивала и раскачивалась в такт шагам, ни о чем не думал.
Смотрел.
И засмотрелся так, что не заметил появление черной кареты. Она выплыла из-за угла, остановилась, перегородивши улицу, и четверка верховых свистом, гиканьем разогнала голубей. Дверцы распахнулись, выпуская людей в черных же плащах, в низких шляпах, в полумасках вида не столько разбойного, сколько театрального.
— Ой, — сказала Аленка. — А у вас тут…
Евдокия, не замедляя шаг, от первого похитителя просто-напросто отмахнулась.
Портфелем.
Второму же уткнулась прямо в грудь, и этот момент Лихославу категорически не понравился… он с немалым удовольствием стряхнул ручку предполагаемой невесты, которая, к чести ее, не стала ни визжать, ни в обморок падать, но лишь деловито попросила:
— Ридикюль верните. У меня там вязание.
…а по весу и не скажешь. Хотя, может она, подобно древней Бяловецкой панне, кольчугу вяжет…
— Не лезь! — прошипел верховой, тесня Лихослава жеребцом. К слову, жеребчик был славным, восточных кровей, оттого и норова горячего. Получив кружевным зонтом по морде, он оскорбился и, тоненько взвизгнув, поднялся на дыбы. И пока верховой пытался с жеребцом сладить, Лихослав его на землю и ссадил…
…когда дорогу заступил господин в черном, Евдокия сначала не поняла, что происходит и шагнула влево, но господин маневр повторил…
— Извините, — раздраженно сказала Евдокия, пытаясь обойти его, такого неудобно большого.
Кто-то схватил за косу…
— Не дергайся, — прошипели, дыхнув в лицо чесночною подливой. — Это похищение.
— Хорошо, что не ограбление, — Евдокия ответила машинально.
— Почему?
— Не люблю расставаться с деньгами.
И сказала, между прочим, чистую правду, но тип захохотал, и к вони чесночной подливы добавились характерные ноты пива… кажется, темного…
— Не дергайся, мышка, — посоветовали Евдокии и за косу дернули. А вот этого делать не следовало, потому как к волосам Евдокия относилась с величайшим трепетом, и не для того по утрам час на вычесывание тратила, чтобы всякие тут жирными руками хватались.
— Пусти, — косу она перехватила, а просьбу подкрепила ударом в нос.
Била портфелем, благо, бумаги придавали аргументу нужный вес, а латунные уголки — своевременную остроту. Взвыв, неудачливый похититель косу выпустил, а руки прижал к лицу, наградив Евдокию словом нелицеприятным.
Зря это он.
Ей, между прочим, всякого доводилось в жизни повидать, небось, на выработках никто-то с нею не нянчился… о тех годах своей жизни вспоминала она с печалью и легкой ностальгией. И следующего злодея Евдокия с немалым удовольствием пнула в коленку.
…жаль, что ботиночки на ней, пусть и крепкие, но без шипастых пластин на носах. Те-то все ж для города мало годились.
— Пшел прочь, — сказала третьему, рывком задрав юбки.
…Лихослав, засмотревшись на премиленькие ножки и паче того кружевные преочаровательного вида подвязочки, пропустил удар в лицо…
…под подвязкой, в плотной кобуре, скроенной по особому заказу — маменькина идея — скрывался любимый Евдокии револьвер, маленький, удобный и с перламутровой рукоятью. Вид оружия, как и вид ножек, на похитителей впечатления не произвел.
— Брось пукалку, дура.
— Сам дура, — всерьез обиделась Евдокия, которую прежде в дурости никто не обвинял. И нажала на спусковой крючок. Револьвер солидно крякнул, дернулся в руке, а похититель свалился на мостовую, истошно вереща… можно подумать, она ему что-то важное отстрелила.
В бедро ведь целилась.
И попала…
— Ну, кому еще охота? — Евдокия огляделась… и кучер, привстав на козлах, хлестанул лошадей…
…улица стала вдруг тиха и безлюдна.
Почти тиха, поскольку раненый все еще лежал, зажимая дырявое бедро обеими руками. Еще один возился у ног Лихослава… второй, криво, косо, но удерживался в седле…
— Подстрелить? — поинтересовалась Евдокия, беря всадника на мушку.
Но Лихослав только головой покачал и нос раскровавленный вытер. Хорош, нечего сказать…
— Знаете… — из-за носа голос его сделался гнусавым, а под синим глазом расплывался синий же фингал… надо полагать, гармонично будет смотреться. — Я начинаю вас бояться…
— А вам-то чего?
— Так, — нос он зажал рукавом. — На всякий случай.
Он невежливо пнул раненого, который и скулить-то перестал.
— Сам заговоришь, или помощь нужна? — поинтересовался Лихослав, склоняясь над неудачливым похитителем. Он стянул черную шляпу и маску, под которой обнаружилось лицо самого обыкновенного вида, простоватое, круглое и слегка опухшее.
— Ничего не знаю! — поспешил откреститься раненый и слабо добавил. — Медикуса…
— Я за него, — обманчиво дружелюбным тоном произнес Лютик. Он вытянул руку, с удивлением воззарившись на сбитые костяшки пальцев, потрогал дыру в новом пиджаке и, присев над человеком, сказал. — Кто тебя нанял?
И такое участие было в Лютиковом голосе, такая неподдельная заинтересованность во взгляде, что даже Евдокии стало слегка не по себе. Человек же попробовал лишиться чувств, но был остановлен.
— Я ведь могу и сам посмотреть, — сказал Лютик, стискивая рыхлые щеки. — Но тебе будет очень больно.
— Не… не знаю, пан хороший… он в маске был… и нам от маски дал… сказал, куда ехать… по двадцать сребней каждому… только и надобно, что девку схватить и в карету…
— Схватить… — повторил Лютик, вглядываясь в глаза человека. — И в карету… а дальше?
— Так в храм ведь… он со жрецом столковался… поженили бы честь честью.
— Вы невестой не ошиблись? — Евдокия на всякий случай не стала далеко убирать револьвер, но достала клетчатый платок, который протянула Лихославу.
— Не, — лежавший на земле человек скривился. — Он сказал из двух девок страшную брать…
— Экие у вас, панноча Евдокия… поклонники страстные.
Лихослав платок принял, протянув взамен переломанный пополам зонтик.
…страстные.
Или странные.
— Еще один… примитивист?
…судя по плану, примитивист полнейший. Но не Лихославу его осуждать… в конце концов, может, этот неизвестный поклонник пытался оригинальность проявить.
— Голову запрокиньте, — Евдокия со вздохом отправила несчастный зонтик, не выдержавший столкновения с конскою мордой, в урну. — Аленка, помоги ему… ощущение, господин офицер, что вам ни разу нос не ломали.
— А вам, значит, ломали регулярно?
— Дважды…
— Бурная у вас… жизнь, панночка Евдокия.
— А вы почаще появляйтесь… и у вас такая будет.
Лихослав лишь хмыкнул и наклонился, позволяя Аленке залечить раны… и почему-то горько стало, хотя видит Вотан, причин для горечи не было никаких.
Глава 9
О красавицах всяческих, а также пагубном воздействии женской красоты на мужской разум
Во дворец генерал-губернатора панночка Тиана прибыла с некоторым опозданием, вполне намеренным, но оставшемся незамеченным. Сей особняк, стоявший на левом берегу Вислянки, и построенный еще покойным батюшкой нынешнего владельца, всерьез полагавшим, будто бы корона должна была достаться именно ему, роскошью своей и величиной бросал вызов королевскому дворцу.
Два крыла.
И четверка беломраморных единорогов, вставших на дыбы, парочка бледных крылатых дев, протянувших к мифическим тварям руки, химеры, прочно оседлавшие карниз. И две дюжины геральдических львов, разлегшихся по обе стороны аллеи. Над парадным ходом, поддерживаемый многорукими великанами, нависал каменный герб генерал-губернатора. Скалилась, встав на дыбы, королевская пантера золотого яркого окраса, пламенело в когтях ее сердце.
Панночка Тиана поправила шляпку и, обратившись к лакею, пропела.
— Меня ждут.
Тот смерил гостью равнодушным взглядом, в котором, впрочем, на долю мгновенья почудилось презрение. Ну да, кто она такая? Провинциальная панночка, пусть и прехорошенькая, но видно — беднее храмовой мыши. Саквояжик при ней легонький, старенький, если не сказать — древний. Кожа пошла трещинами, латунь поблекла, а рукоять его и вовсе обмотали кожаным шнуром. И одета просто, вроде бы и по моде, но видать, что платье это, чесучевое, досталось панночке или от матери, или от старшое сестрицы, перешивалось по фигуре, да как-то неудачно. Шляпка же, украшенная дюжиной тряпичных хризантем какого-то блеклого желтого колера, выглядела вовсе ужасающе.
В общем, не тот панночка Белопольская человек, перед которым любезничать следует.
И лакей, дверь открыв, отвернулся, буркнув:
— Прямо.
Изнутри дворец поражал роскошеством. Золото… и снова золото… и опять золото, отраженное зеркалами. Пожалуй, и в знаменитой пещере Вевельского цмока золота было поменьше.
Провинциальная панночка застыла посреди залы с приоткрытым ртом. Позабыв о шляхетском гоноре, которого именно у таких вот, обедневших особ отчего-то было с избытком, она вертела головой, разглядывая и высокие потолки, расписанные звездами и единорогами, и мраморные статуи, и мозаичные, начищенные до зеркального блеска полы… панночка робела и стеснялась, и стеснение это было донельзя приятно провожатому ее.
Не торопил.
А саквояжик легонький — что в нем может быть, кроме смены белья и еще одного, столь же неудачного, нелепого платья? — держал двумя пальцами и на вытянутой руке.
— Ой как тут ми-и-иленько, — пролепетала незамужняя девица осемнадцати годов отроду, терзая пышные ленты ужасной шляпки. — Прям как у пана мэра! Нет, лучше даже! У пана мэра пять зеркал, а тут… тут больше. Дюжина, да?
Лакей фыркнул, уже не стесняясь.
Красавица? Пускай, но дура… обыкновенная провинциальная дура, которая сама не понимает, во что влезла. Ее было даже жаль.
Немного.
— Вас ждут, — позволил себе напомнить лакей. И девица ойкнула, прикрыла рот ладошкой…
…перчаточки тоже дрянные, чиненные, небось.
Тяжко ей придется.
Лакей видел иных конкурсанток, и простых, как панночка Белопольска, среди них не было.
— Ой, я так спешила, так спешила… бричку наняла… два медня отдала! А кучер еще спорил, представляете? Вот у нас в городе за два медня тебя день катать будут! Тут же всего-то полчаса езды…