Коснувшись серебряного колокольчика, пан Зимовит дождался, когда боковая панель, ничем-то не отличная от прочих, скользнет в сторону.
— Что у нас есть на Евдокию Парфеновну Ясноокую…
Ждать пришлось несколько часов, но досье помощники собрали если не полное, то крайне любопытное… генерал-губернатор, перелистывая странички его, то хмурился, то усмехался.
…упрямая девица.
И несвоевременно, до чего же несвоевременно пришло панне Модесте в голову заменить проверенного человека дочерью…
Пан Зимовит задумчиво провел пальцами по спине бронзовой лошади. Сейчас его занимало одно — кому поручить дело тонкое, щепетильное, с тем, чтобы после, когда вся эта история закончится, не вышло нового скандала. И не сказать, чтобы в подчинении генерал-губернатора вовсе не имелось людей надежных, но по тем или иным причинам, не подходили они…
— Найди мне Лихослава Вевельского…
…неймется княжичу, не привык без службы? Пускай послужит, а заодно поймет, что не с его-то характером в тайную канцелярию соваться.
Дворец генерал-губернатора Евдокия покидала в смешанных, если не сказать, расстроенных чувствах. И встрече с Грелем Стесткевичем, прогуливавшемся по аллее, она вовсе не обрадовалась.
— Панночка Евдокия! — Грель поспешил навстречу.
В клетчатом пиджаке с широкими плечами, в полосатых узких брюках, он выглядел нелепо и смешно. Шляпа с высокой тульей, исполненная из белой гишпанской соломки, придавала ему вид легкомысленный, с которым не вязался ни массивный черный кофр с бронзовыми уголками, ни свернутая в трубочку газета. Ее пан Стесткевич сунул подмышку и сделал попытку поцеловать Евдокии ручку.
— Что вы здесь делаете? — Евдокия ручку спрятала.
На всякий случай.
Вот не по нраву ей был пан Стесткевич, невзирая на всю старательность его, каковая виделась Евдокии показной.
— Так ведь я за вами, панночка Евдокия… в помощь.
Грель улыбался. Зубы он имел хорошие, крупные и белые, которыми гордился и после каждого приема пищи старательно начищал меловым порошком. Порошок в жестяной коробочке, а также щетку и мягкую тряпицу он повсюду носил с собою. О привычке его, несомненно похвальной, знали многие и втихую посмеивались. Однако Грель на насмешников взирал свысока и от привычки отказываться не собирался. Сейчас он глядел на Евдокию с верноподданическим обожанием, несколько ее пугавшим.
— Меня маменька ваша, Модеста Архиповна, послали-с…
…врет.
Врет и не краснеет.
— И для чего же?
— Ах, панночка Евдокия, — Грель позволил себе взять Евдокию под локоток и портфель с бумагами попытался отнять, за что и получил по руке, но не обиделся, рассмеялся неприятным дребезжащим смехом. — Вам ли не знать, сколько на таких от мероприятиях дел… ваша маменька так и сказали, что, мол, сразу следовало бы меня с вами отправить… да и с паном Зимовитом мы…
— Знаю.
…не знает, но догадывается, что неспроста генерал-губернатор пытался от Евдокии избавиться, не из блажи, не из пустого мужского пренебрежения…
И тем любопытней все.
— Вот, и буду помогать, чем смогу… — пан Грель все же завладел рукой Евдокии и держал ее не просто так, но со смыслом, пальчики поглаживал и, улыбаясь, в глаза норовил заглянуть, вздыхал томно.
От него пахло дорогим одеколоном, а в петлице пиджака виднелась красная роза.
— Вы себе представить не можете, панночка Евдокия, до чего я рад… прежде нам с вами не случалось работать, чтобы вот так, накоротке… и я премного о том сожалею…
Евдокия не сожалела.
Она пыталась связать Греля, генерал-губернатора и происшествие, каковое вряд ли удастся скрыть… серую гниль и конкурс…
Все одно к одному.
А не складывается. Почему? Потому что не хватает Евдокии информации.
Пока не хватает.
— Помолчите, — велела она, и Грель послушно замолчал, только серые глаза нехорошо сверкнули. Нет, не нравился он Евдокии…
Кто таков?
Появился в позапрошлом годе, отрекомендовавшись сыном старого Парфена Бенедиктовича приятеля, разорившегося и вынужденного существовать, если не в бедности, то на грани ее. Грель рассказал маменьке слезливую историю, показал пару магснимков с батюшкой и покойным супругом Модесты Архиповны, доказывая этакое своеобразное родство… и получил место приказчика в торговой зале…
…мылом торговал, шампунью и прочими дамскими мелочами.
Следовало признать, что клиентки Греля любили, нахваливали, и трудился он, себя не жалея. И маменька, несмотря на знакомство, относившаяся к нему с прохладцею, как и к прочим наемным работникам, оттаивала…
…а все одно не было у Евдокии веры этому человеку.
Не было и все тут.
Еще та история, прошлогодняя… темная, нехорошая… ничего-то никто прямо не сказал, но намекали, поглядывали… уволить бы, так не за что…
…осторожней быть надобно, так чутье говорило, а чутью своему Евдокия верила. И руку свою забрала. Хотела вытереть о юбки, да удержалась.
Пан Грель, оскорбленно поджав губы, поотстал…
…и все-таки, кто принес проклятье? Его ведь не так просто сплести. Евдокия узнавала, и пусть сама она напрочь лишена магического таланту, но теорию постигла. Одной силы мало, умение требуется немалое, иначе, сорвавшееся с привязи проклятье, самого проклинающего и поразит.
А чем сильней проклятье, тем сложней вязь.
Вот и берутся за такую работу старые матерые ведьмаки.
Кто?
И для чего? Уж не ради одного конкурса… титул — это, конечно, приятно… но что к нему? Небольшое имение? Небось, среди конкурсанток не было бедных, кроме, разве что, той смуглявой панночки… нет, само проклятье, ежели покупать, станет дороже имения. И значит, не в деньгах дело.
В ревности?
В желании примерить Серебряный венец, сотворенный мастерами-гномами? Кто-то и вправду верит, что, надев его, отсрочит старость?
Или не венец нужен, но сам статус первой красавицы, позволяющий остаться при дворе?
Нехорошо как… неспокойно…
Евдокия погладила портфель, велев себе не паниковать раньше времени. Проклятье? Неприятно, но… когда речь идет о крупном тендере, можно ждать не только проклятья. И лунная слезка, которую Аленка поклялась не снимать, защитит…
Лихослав Вевельский явился пред светлые очи генерал-губернатора немедля и был удостоен внимательного, если не сказать, излишне внимательного взгляда.
Пан Зимовит обошел его слева.
И справа.
Дотянулся до волос, пощупал.
— Зубы показать, ваше превосходительство? — Лихослав раздражался.
Неспокойно ему было.
И неуютно. Честно говоря, он успел мысленно проклясть и колдовку, в ловушку которой вляпался; и полкового целителя, изрядного коновала, большей частью пребывавшего в состоянии глубочайшей алкогольной задумчивости, криворукого и равнодушного; и собственную невезучесть, и не способность смириться с тем, что, чувствуя себя здоровым, он меж тем к воинской дальнейшей службе был негоден.
…лет через пять, когда сама собою развеется, расползется серая петля, сердце захлестнувшая.
…если развеется еще.
…а и то твердят, повезло… одна беда от другой сберегла. И как сберегла, когда обе с Лихо и остались?
— Не дерзи, — спокойно ответил пан Зимовит. — Надо будет покажешь и зубы, и хвост.
— Хвоста у меня нет.
— Да? Совсем нет? Или периодически нет?
— Совсем, — глядя в глаза пана Зимовита ответил Лихо.
— Это хорошо, что совсем… это правильно… вашему семейству одного хвостатого с избытком будет… Что, не привык к мирному житью?
— Не привык.
— А понимаешь ли ты, дорогой мой, — палец генерал-губернатора уперся в грудь, — чем тебе это грозит?
— Да. Объяснили.
И объяснял уже местный, познаньский целитель, при храме Иржены-заступницы обретавшийся. Он был полноватым и рыхлым, в безрукавке зеленой, надетой на голое тело. И Лихослав, слушая целителя, глядел на пухлые руки его, все в младенческих перевязочках, на полные пальцы и розовые, аккуратно подпиленные ногти.
Глядел и думал, что не бывает так.
Ему ведь не больно… когда вляпался, тогда да, больно было и так, будто бы его, Лихослава, наизнанку вывернули. Даже когда навий волк подрал, и то не так болело. Задыхался, и кричал, и плакал от боли кровавыми слезами… и руку полкового целителя, проспиртованную и грязную, помнит, как давила на грудь, продавливала, и как заскорузлые пальцы пробирались внутрь. Тогда от них разливалась упоительная прохлада…
…они подцепили и вытащили осколок проклятья.
…вот только сопряженного целитель не заметил, позволил корни пустить, и теперь, только если с сердцем. Так целитель и сказал, поглядев на Лихослава с жалостью.
Странно.
Потом, дома, запершись в комнате, Лихослав разделся и долго, внимательно разглядывал себя, выискивая на коже следы. Кожа была белой, с красноватым отпечатком целительской ладони, который, впрочем, таял. Лихослав поворачивался и так, и этак… ничего не увидел.
…вот от навьего волка подарочек, тот чувствовался, что бессонницей, появлявшейся на полную луну, что щетиною — сколько ни брейся, а все одно вылезет; что смутным беспокойством, запахами, которыми мир наполнялся и переполнялся, а Лихо не умел от них защититься.
— Объяснили, значит, — генерал-губернатор, вдруг разом потерял к Лихославу интерес и вернулся за стол. — А тебе все одно неймется… служить, значит… верой и правдой…
Уши Лихослава полыхнули, до того глупыми в исполнении пана Зимовита звучали привычные обороты.
Служить.
А что ему еще делать? Отцу уподобиться и по актрискам пойти? Или в клубах обжиться, спуская остатки семейного состояния за карточным столом? По-хорошему, следовало бы заняться делами, но Лихослав отдавал себе отчет, что в хозяйстве он ничего-то не смыслит…
…батюшкины кредиторы намекали, что земли князей Вевельских заложены и перезаложены…
…и матушкины драгоценности, добрая половина из которых еще годы тому лишилась настоящих камней…
…управляющий, единственный из четверых, который не проворовался — то ли не успел, то ли уродился чересчур уж совестливым — утверждал, что поместье способно приносить доход, но поначалу потребуется вложиться…
…Лихо и вкладывался, отправляя домой не только офицерское жалование, каковое было скудным, хоть и полагались Крылатым особые надбавки, но и все, чего удавалось на границе взять. А порой получалось неплохо, вспомнить хотя бы позапрошлый месяц, когда его разъезд наткнулся на хольмский обоз с контрабандой… Лихославова доля на пятнадцать тысяч злотней потянула.
…да и без того Серые земли его баловали, подсовывая то навьи стаи, то хрустального цвета поляны, то иную какую редкость.
Подкупали.
Или откупались за тот, за первый подарок?
Лихо откуп брал, зная, что не надолго это везение. Но казалось, есть время… еще день, еще час… еще шаг и другой по старому скрипящему полу, к печи, в развалинах которой сверкает золотая искра. Не то обманка, не то огнецвет в полную силу вошедший…
О чем думал, когда гнилая доска хрустнула под ногою?
О деньгах.
О том, что за огнецвет, ежели и вправду повезло на него наткнуться, дадут тысячи две, а то и две с половиной… и что денег этих, быть может, хватит хотя бы ненадолго…
Потому, верно, и не услышал шороха, с которым развернулось старое проклятье, и холодную иглу, которая в ногу впилась, ощутил не сразу… когда закричали, было уже поздно.
Но снова повезло: вытащили. И целитель полковой почти тверезым оказался… и жив Лихо, это ли не главное? А деньги… что деньги? Куда ушли?
Известно куда. И ведь сколько ни говори, отец лишь рукой отмахнется и о своем начнет, что, дескать, иной выход есть.
— Думаете, с тайной канцелярией семейные дела поправить? — пан Зимовит осклабился, точно видел Лихослава со всеми его мыслями, а может и видел, недаром на генерал-губернатора лучшие ведьмаки работали. Но мыслей своих Лихослав не стыдился.
Пусть он пока не князь, но отвечает, если не за отца, то за младших братьев и сестер… а в том, чтобы искать государевой награды чести всяко больше, чем в женитьбе на состоятельной наследнице, что бы там ни говорили.
— Что ж, — генерал-губернатор сцепил пальцы под подбородком, — не буду обещать невозможного, скажу лишь, что ваше будущее в ваших же руках. Послужите государю хорошо, и наградою вас не обойдет.
— И что от меня требуется?
— Приглядеть за одной особой, которая весьма несвоевременно объявилась. Отвлечь, развлечь… да хоть в койку уложить, главное, чтобы особа сия не мешалась в… дела, ее не касающиеся. Заметьте, жениться я вас не заставляю.
И на том спасибо.
Глава 10
О Цветочном павильоне, зеркалах и модной толерантности
Лизанька разглядывала соперниц сквозь ресницы, с трудом сдерживая непонятное, незнакомое раздражение. Она-то, с детства привыкшая к тому, что среди подружек, каковых у Лизаньки было не так, чтобы много, среди многочисленных маменькиных сродственниц и их дочек, была самою красивой, теперь вдруг оказалась одной из многих.
И не самой яркой.
Одетая по последней моде, Лизанька вдруг остро ощутила, что платье, пусть и купленное в дорогом магазинчике, было лишь подогнано по фигуре ее, а не сшито на заказ… и ткань не такая уж роскошная, и рисунок простоват, и отделка не удалась…
И сидит оно не так, чтобы совсем уж хорошо…
Внезапная обида на жизнь, которая преподнесла этакий неприятный сюрприз, заставляла Лизаньку горестно кривить губы и искать кого-то, кто был бы хоть на самую малость, но хуже. И взгляд ее то и дело останавливался на чернявой акторке, за которой маменька строго-настрого велела приглядывать.
Лизанька и приглядывала.
…во дворце генерал-губернатора.
…и в коляске, которая на вокзал везла.
…на самом вокзале, где уже дышал парами состав.
…и в вагоне пульмановском, личном его превосходительства.
Приглядывала и дивилась тому, до чего нехороша батюшкина акторка. Неужто и вправду этакая дура? Или притворяется? Взгляд-то живой, лукавый… точно притворяется…
И злость разбирает, душит просто-таки. Знал же батюшка, сколь важен этот конкурс для Лизаньки, а все одно отправил конкурентку, будто бы иного способа свои дела устроить не нашлось. Не мог родной дочери задание доверить?! А эта, чернявая, наверняка знает, под какой личиной мил друг Себастьянушка скрывается…
Своего не упустит.
Мысль о том, что не все, окружавшие Лизаньку девушки, желают породниться с ненаследным князем Вевельским, в голову Лизаньке не приходила. И оттого мучилась она злой ревностью, не имея способа гнев свой выплеснуть.
— А у нас в городе, — сказала акторка низким голосом, прижимая к груди ужасающего вида ридикюль, — не принято соперниц проклинать!
Ей не ответили.
Ядзита, достав вышивку, устроилась у окошка. Габрисия заняла кресло в углу, откуда и наблюдала за прочими. Гномка обошла вагон, придирчиво изучая обстановку его, к слову, весьма роскошную. Сделанный по специальному проекту, вагон более напоминал небольшую гостиную, исполненную в пурпурно-золотых тонах. Здесь нашлось место низким диванчикам, обтянутым телячьей кожей, и низким банкеткам, и креслицам, до того изящным, что выглядели они вовсе кукольными, круглым столикам и очаровательному полукруглому бюро с нефритовой инкрустацией.
Карезмийка, устроившись на полу, тяжко вздохнула…
— Быть может, — осторожно заметила Иоланта, трогая витой позолоченный шнур, — Мазена сама виновата? Радомилы многих… злили.
— О да, а у Мазены норов и вовсе был сволочным, — Эржбета расправила полосатые юбки дорожного платья и достала свой блокнотик. Что она пишет? Спросить? Неудобственно как-то. — Уж поверьте мне… и да, я не собираюсь делать вид, что мне безумно ее жаль.
Паровоз издал протяжный гудок, но с места состав не тронулся.
Лизанька собралась было присесть в кресло, широкое и весьма удобное с виду, но была остановлена самым невежливым способом. Рыжеволосая девица, смутно знакомая, дернула Лизаньку за руку и, указав куда-то в угол вагона, сказала: