Я перевела дыхание.
– Я знаю, как найти Принца-саламандру, – он наконец-то отнял руку от моего лица. Осторожно поставил на ноги. Я пошатнулась и схватилась за стенку.
Уйма еще больше оброс щетиной. Исхудал. Но желтые глазищи горели как ни в чем не бывало.
– Как я могу тебе доверять? – спросила я, пытаясь выпрямить спину.
– Как себе, – Уйма посмотрел удивленна. – Ты что, не поняла ничего?
– Не поняла, – я отвернулась. Накатило такое облегчение, что я боялась зареветь или грохнуться в обморок.
– Ну так пошли, – он осторожно выглянул за ближайший угол.
– Тут где-то Максимилиан…
– Я знаю, – беспечно отмахнулся людоед. – Я его встретил.
Глава 17
Достоинства Уймы
Человеку легко сказать: «Это было самое счастливое утро в моей жизни». А потом наступает еще одно счастливое утро, и опять хочется так сказать. Но вот, честное слово, сколько я живу – счастливее утра не припомню. Даже в день рождения.
Я проснулась на подстилке из травы и сразу увидела, как солнце пробивается сквозь ветки. И вокруг было светло, птицы чирикали, зеленые стебли пригибались от росы, и крупные капли блестели на моем белом посохе. А чуть дальше, в ложбинке, сидел спиной ко мне Уйма и жарил что-то на вертеле. Пахло дымком и шашлыками.
При виде Уймы мое счастье немножко вздрогнуло. Как дрожжевое тесто, если его тряхнуть. Людоед где-то потерял кольчугу и панцирь – зато теперь на нем была прекрасная кожаная куртка со множеством карманов, шнурков и заклепок. С кого он только снял такую?
По другую сторону костра сидел Максимилиан, бледный и обиженный. Его руки были связаны крепче прежнего. При виде пленного некроманта на душе у меня снова сделалось спокойно.
– Доброе утро, Лена, – сказал Уйма, не оборачиваясь.
Потягиваясь, я подошла к костру. Максимилиан зыркнул на меня черным взглядом и снова потупился.
– Привет, – я улыбнулась немножко натянуто.
– Завтрак готов, – Уйма в последний раз повернул вертел. – Для всех, кроме некромантов и предателей.
– Сам ты предатель, – сказал Максимилиан.
Я уселась рядом с людоедом. Мне было неловко. Я не могла к нему привыкнуть – к новому Уйме.
Мясо было не чета тем жестким тушкам, которыми нас потчевал Принц-деспот. Все-таки людоеды знают толк в кулинарии.
– Уйма… – мне не хотелось говорить при Максимилиане. – Можно тебя на минутку?
Людоед вытер рот волосатой лапищей и поднялся. Мы отошли шагов на сто – отсюда был виден замок вдалеке и широкая накатанная дорога у подножия холма.
– Как ты его поймал? – спросила я шепотом. – Он ведь по-настоящему большой колдун. Я сама видела.
– Колдун, – Уйма кивнул. – Только он мальчишка. Щенок. А я мужчина.
– Но ты не волшебник…
– Лена, – жесткий рот Уймы чуть изогнулся в улыбке. – Я сын вождя и вождь. Я водил наше племя на Шакалов и на Угробов. Что мне один сопливый некромант?
Мы помолчали. Уйма поглядывал на дорогу, сыто, расслабленно – и в то же время зорко.
– А как тебе удалось выудить ключ у Принца-деспота?
– Я ему не давал ключ.
– Что?!
– Я ему дал будто-бы-ключ. Мой палец. Жритраву, он долго будет возиться на выходе.
– У меня в кармане был отпечаток твоего пальца?!
Уйма вздохнул:
– Ключ надо беречь. Ты его уберегла?
– Ты меня обманул!
– Мы живые? Живые. С ключом? С ключом. Двух принцев нашли. Ищем третьего. Чего еще?
Я посмотрела на Уйму. Он был спокоен, как слон. Как хладнокровный сытый людоед.
– Ты… – вопрос уже вырвался, я не могла его удержать. – Ты в самом деле ел людей?
Уйма медленно перевел взгляд на меня. Я прикусила язык.
– Врагов, – медленно сказал Уйма. – Людей не ел. Врагов.
– Но враги тоже люди!
– Кто тебе сказал?
– Все знают!
Он хмыкнул:
– Тебя кто-то обманул. Везде, в любом мире. В Королевстве. Здесь. В твоем мире, где люди летают на железных птицах и знают обо всем, что происходит на свете. Везде враги – это враги. Их готовы есть. И танцевать на их могилах.
– Нет, Уйма! – я снова почувствовала себя слабой. – Нет! Ведь и Оберон твой враг. И Гарольд… и… – я не договорила.
Уйма поднял мохнатые брови.
– Оберон, – сказал он задумчиво. – С тех пор, как появилось Королевство, все не знают и спрашивают. Оберон отпускал наших людей из плена. Они топили его корабли. Он снова ловил и снова отпускал. Потом он посадил вождей в тюрьму. Меня. Моего отца. Пригнись.
Он положил мне ручищу на голову, и я рухнула в траву. По дороге пылил обоз – пять телег одна за другой, лошади, погонщики, жеребята.
– Торговый путь, – пробормотал Уйма, лежа рядом со мной. – Нам нужны деньги. Надо кого-то ограбить.
– Но у нас же есть… – я замялась. – Короче, то, что ты отобрал у Максимилиана.
– Отдал в замке кое-кому. Надо было.
– Взятка, что ли?
– Я не знаю, что такое «взятка»… У Оберона есть то, чего больше ни у кого нет. Если бы он был вождем нашего племени, его давно побили бы и прогнали. Но он – Оберон. Как можно быть с такой слабостью – таким сильным? Многие спрашивают.
– С какой слабостью?
Уйма смотрел вслед обозу.
– У него нет врагов, – сказал он наконец.
– Не может быть. Пираты, кочевники… людоеды, – я понизила голос.
Уйме на нос сел комар. Людоед отмахнулся одним пальцем. Комар, контуженный, упал в траву.
– У него – нет – врагов. Нет никого, кого бы он съел. На чьем бы трупе хотел попрыгать.
– Это что, слабость?
Уйма, казалось, меня не слушал.
– Если бы я был Оберон, я бы сперва дал Обещание. Для пользы дела. А потом отправил бы этих принцесс на поле, свеклу пропалывать. И выдал замуж за рыбаков.
– Тогда бы ты не был Оберон, – сказала я тихо.
– Тогда всем было бы хорошо. И принцессам.
– Уйма, – сказала я, помолчав. – Вот никак не могу понять: ты меня спас или предал?
Он обиженно мигнул:
– Ты что, сидишь в тюрьме? Висишь в цепях? Ты валяешься на травке и ешь свиненка. Так предал тебя Уйма или спас?
Я отвела глаза.
– Оберона ты бы так не спросила, – пробормотал Уйма себе под крючковатый нос.
Я не ответила.
* * *Максимилиан, пока мы разговаривали, успел подобраться к остаткам завтрака и, встав на колени, пытался отхватить кусок мяса от небрежно обглоданной кости. Уйма несильно оттолкнул его сапогом. Максимилиан упал и перекувыркнулся.
– Не бей его!
– Я не бью, – Уйма припрятал остатки мяса. – Я морю его голодом. У некромантов, если долго голодом морить, колдовство пропадает, и они тогда не пакостят.
Максимилиан зашипел, пытаясь подняться.
– Может, его все-таки накормить?
– Ты – не Оберон, – наставительно сказал Уйма. – Тот сильный и может себе позволить. А ты не сильная, – людоед вдруг задумался. – Ну не очень. Не такая, как король.
– Дай ему хотя бы воды.
– Ты его прощала – он тебе отплатил. И еще отплатит, ему только дай. Еду на него переводить? Он сам еда. Только и живой до сих пор, потому что знает много. И семечки правды у нас еще остались.
* * *Когда Уйма вышел на дорогу выслеживать путников, я дала некроманту напиться. Максимилиан хлебал жадно. Губы у него пересохли.
– Почему ты меня не выпустил из клетки? Руки бы у тебя отвалились?
Он молчал и только злобно зыркал.
– Ты думаешь, я тебе из жалости воду даю? Просто чтобы ты не сдох раньше времени.
– Не волнуйся, не сдохну, – голос у некроманта осип и свистел, почти как у Уймы. – Переживу тебя. И твоего волосатого.
– Посмотрим, – я жалела, что дала ему воды и что вообще связалась с ним.
– Посмотрим, – его черные глаза глядели так неприятно, что я не выдержала и отвела взгляд. Спрятала флягу в мешок Уймы так, чтобы некромант не дотянулся. Поднялась к людоеду на пригорок.
– Базарный день сегодня, – сказал Уйма. – Повезло. Когда купцы с базара потянутся – с деньгами, – тогда и потряхивать станем.
– А если из замка пришлют стражу?
– Когда пришлют, мы уже далеко будем.
– Уйма, – я вздохнула. – А без грабежа – никак?
– На огненных шарах перевозчик строгий. Не заплатишь – не полетишь.
– Заработать где-нибудь…
Уйма присвистнул:
– Ты будешь свиней пасти, а я бревна таскать. К осени по миске каши заработаем.
По дороге как раз гнали свиней. Какие-то странные здесь были свиньи. Черные. Шерстистые. Остромордые.
– С другой стороны, Робин Гуд тоже грабил богатых и отдавал бедным, – сказала я вполголоса.
– Кто?
– Один разбойник. Ты его не знаешь… Слушай, Уйма. Давай спросим у некроманта, кто такие Мастер-Генералы и почему они все мертвые?
Уйма медленно повернул ко мне обросшее щетиной лицо.
– Он один. Один Мастер-Генерал.
– Как один? Ты же сам видел минимум двоих…
– Один.
На дороге оседала поднятая стадом пыль.
– Я три раза видела мертвых Мастер-Генералов, – пробормотала я. – И все три были разные.
– Три раза?
– Да. Я забыла тебе сказать. В подземелье у Принца-деспота тоже один такой валяется.
– В замке?!
– Ну да. Только убили его не стрелой и не стилетом, а…
– Погоди.
По дороге из замка шагал одинокий путник. Ростом он был на полголовы выше Уймы, а шириной плеч и толщиной рук не уступал самому людоеду. Из-за спины торчали две толстые деревянные рукоятки – крест-накрест.
– Вот, – сказал Уйма. – С деньгами идет.
– Откуда ты знаешь?
Уйма мигнул:
– Опыт… Знаешь, сколько я кораблей ограбил?
– Хорош уже хвастаться своими зверствами.
– Какими зверствами? – Уйма округлил и без того круглые глазищи. – Принц-саламандра нам нужен или нет?
– Нужен.
– Ну так сиди здесь. Я пошел, – Уйма поднялся, будто распрямилась ветка. Зашагал вниз, к дороге, небрежно помахивая огромной суковатой дубиной.
Путник при виде разбойника даже не замедлил шаг. Даже не задумался ни на секунду. Как шел прежде, так шагал и теперь. Я подумала: а не слишком ли Уйма самоуверенный? Этот мужик может оказаться здешним мастером боевых искусств…
Уйма и путник встретились у подножия холма – между ними было два или три шага. Ни один из них не кинулся нападать первым. К моему удивлению, они заговорили – Уйма спросил, путник ответил. Оба стояли расслабленно: Уйма опершись на дубину, путник – упершись в бока, небрежно отставив огромную ногу в черном лоснящемся сапожище. Стояли и беседовали, как добрые друзья!
Потом Уйма подбородком указал на меня. Я подхватилась, готовая бежать куда глаза глядят; что же, он продал меня в рабство? Вот этому первому встречному?!
Я отползла назад на несколько шагов. Потом заставила себя остановиться: я могучий маг. У меня есть посох, врученный самим Обероном. Продать меня, как собаку, – это, знаете ли, даром не пройдет никому!
И, трясясь как листочек, я встала и выпрямилась с посохом наперевес.
Увидев меня, путник остановился. Он был немолодой, лет под сорок пять или даже больше. В коричневой бороде пробивалась седина. Глаза-щелочки тонули во множестве складок и морщинок. Щелочки зыркнули на меня, потом – вопросительно – на Уйму.
– Лена, – сказал людоед строго. – Не выскакивай. Дело серьезное, не время ребячиться и пугать. Вот гость у нас, уважаемый человек. Заплечных дел мастер, всегородской и пригородный, пожаловал к нашему костру. Пошли, большую игру играть будем.
* * *Игра и вправду была серьезным делом – чуть ли не торжественным ритуалом вроде рыцарского поединка. Оказывается, в этих краях любой встречный имел право вызвать на соревнование странствующего палача – «заплечных дел мастера» – где угодно: на базаре, на улице, посреди дороги. Тот соглашался или отказывался (правда, в случае отказа его могли запрезирать друзья и знакомые). Но если соглашался, вступали в действие простые и строгие правила.
Игроки садились друг напротив друга и по очереди описывали способ какой-нибудь казни. Условие было – не повторяться. Тот, кто первый не мог придумать ничего новенького, признавал себя побежденным, и победителю доставалось все его имущество, какое только он, победитель, сможет и пожелает взять.
Наш гость, «заплечных дел мастер», разглядывал Уйму, заранее выбирая себе трофеи. Ему понравилась добротная куртка, удобная для путешествий, и еще ему понравились мы с Максимилианом.
– Ребятишки твои? На кон ставишь?
– Отчего не поставить, – беспечно отвечал Уйма. – Ставлю.
Я хотела возразить, но Уйма так посмотрел на меня, что я против воли промолчала. Ничего, пусть только попробует этот старый палач «взять» меня с Максимилианом. Для такого дела я и некроманта освобожу…
Правда, у него опять руки затекли. Может, освободить заранее?
– А ты, уважаемый, с деньгами? – поинтересовался Уйма. – Мне-то тряпок, игрушек не надо. Золото есть?
Палач щелкнул пальцами по кошельку на поясе. Зазвенело. Палач усмехнулся:
– Ты, дружок мой молодой, не туда нарвался. Тебе бы с подмастерьем моим играть. Хоть голым ушел, да наука была бы. Науку за плечами не таскать – она вся в голове. А я, милый, тридцать лет за плахой оттрубил, я такое знаю, что тебе и не снилось. Да только поздно отказываться-то.
– А я и не отказываюсь, – Уйма расселся на траве, по-турецки скрестив ноги. – Давай играть.
Палач вытащил монету, поплевал на нее, подбросил и поймал. Вышло так, что начинать старейшему.
– Стало быть, так, – начал палач, почесывая неровную бороду. – Подвешиваешь голубчика за ноги…
* * *Через минуту я сбежала подальше от костра. Максимилиан остался – связанный, он не мог бегать, да и Уйма не собирался его отпускать. Побродив по рощице взад и вперед, я немного успокоилась. Выглянула из-за дерева – рассказывал Уйма, иллюстрировал руками: сложив кольцо большим и указательным пальцами правой руки, тыкал в него мизинцем левой. Старый палач слушал, на лице его недоверие сменялось глубоким вниманием.
Я поскорее отошла подальше. Побродила еще. Нашла поганку, разнесла ее в клочья зеленым лучом из навершия посоха. Нашла сыроежку и поступила с ней точно так же. Сила и уверенность посоха передались и мне. Подумаешь, палач с людоедом языками треплют. Что мне их языки?
Я попробовала взлететь, но получилось плохо. Я летала, как Гарольд в прежние времена, то есть барахталась над самой землей, будто утопающая курица.
Время шло. Я снова выглянула из-за дерева. Опять рассказывал Уйма – глаза его горели, он складывал ладонями «домик». Противник слушал, лицо его было хмурым. Я хотела крикнуть, что нам пора, что мы теряем время, что Принц-саламандра может куда-нибудь отлучиться, – но, открыв уже рот, так и не решилась прервать этот жуткий поединок.
Тени деревьев укоротились, описали полукруг и выросли снова. Я нашла земляничную поляну, поела и развлеклась. Уйма и старый палач все так же сидели друг против друга, все так же говорили по очереди. Палач нервно дергал себя за бороду. Уйма восседал, как статуя, и, стоило только старику закончить – без малейшей паузы заводил новый рассказ.
Они сбились только один раз.
– Это уже было! – услышала я с того места, где собирала землянику. Кричал палач, в его голосе были визгливые, истерические нотки. – Было-было, ты проиграл!
Я обмерла.
Что ответил Уйма, расслышать нельзя было. Людоед говорил, не повышая голоса.
– Было! Было! – надрывался палач. – Что недоговорил? Начало-то такое же самое!
Уйма снова что-то ответил. Палач заорал – и вдруг осекся. Свистящий голос Уймы полился дальше. Я осторожно выглянула из рощи; Уйма рассказывал, как ни в чем не бывало, палач сидел, ссутулившись и глядя в землю. Шевелил губами. Вспоминал оригинальный способ казни?
Привалившись спиной к дереву, я сползла на траву и села, подтянув колени к животу. Ну когда уже это кончится? Ну когда?