Сзади рычали озверевшие мужчины, но девушка мчалась вперед сломя голову отнюдь не от страха. Это была не первая драка, которую она видела, случалось ей бросаться между пьяным отцом и матерью и выуживать расходившегося родителя из кабацких свар, но то было другое. Теперь Барболка чувствовала себя вымазанной в самой вонючей и липкой грязи, которая только может быть.
Охотнички боговы, неужели она собиралась прожить с Фереком всю жизнь?! С Фереком, его матерью, его отцом, на мельнице, которой вештский гици заплатил за свои забавы! И Магна еще глядит на нее свысока?! Да пошли они все...
Лес, как всегда, гасил и ярость, и страх. Убаюкивал, окутывал зеленым покоем. Вот так бы идти и идти, и никуда не возвращаться. Барболка остановилась на любимой ландышевой поляне, посреди которой росла огромная шатровая ель – пересидишь ливень и не заметишь. Недалеко от ели лежало несколько валунов, между которых пробирался ручей, и Барболка старательно смыла с себя поцелуи Ферека, переплела волосы и в который раз за последние дни задумалась о своей доле.
– Ты не поешь, почему? – Голосок был детским и капризным. – Спой, мне нравится.
Барболка подняла голову и на соседнем валуне обнаружила растрепанную девчонку лет десяти, совсем голую, если не считать длиннющих черных волос, на которых топорщился венок из ландышей, да на шее блестит серебряная звезда-эспера [7] . Откуда она у нее?
– Спой, – повторила девочка, надув губы, – а то скучно.
– Не поется, – вздохнула Барболка, с удивленьем разглядывая странное создание. Солнце стояло высоко, Барболка видела собственную тень и рядом вторую – маленькую, кудлатую. Закатные твари средь бела дня не разгуливают, выходцы тем более.
– На! – Странное создание сдернуло свой венок и протянуло Барболке, которой ничего не оставалось, как надеть его на голову. – Ты красивая, ты мне нравишься.
– Ты тоже красивая, – засмеялась пасечница, ничуть не погрешив против истины. Личико девочки было точеным, в голубых, как небо, глазах плясали искры.
– Ты кто?
– Я... – Барболка замялась. Голышка не казалась опасной, но мало ли, имя кому попало не называют, особенно в лесу. – Я с пасеки, а вот ты кто?
– Я здесь танцую, – тоненькая ручка ухватила Барболку за запястье. – Хочешь потанцевать?
Девушка покачала головой, но незваная собеседница в ответ только рассмеялась и, не выпуская Барболкиной ладошки, вскочила в полный рост на камень. Барболка, сама не зная как, тоже оказалась на ногах. Они стояли на скользких валунах, держась за руки, а между ними бежал ручей.
– Видишь, как весело? – Девчонка тряхнула волосами, и Барболка услышала дальний звон колокольчиков, наверное, его донес ветер. – Почему ты не танцуешь?
Танцевать на камне среди ручья, да еще когда тебя держат за руки?!
– Кто тебя держит? – В волосах девчонки вновь белели ландыши. – И кого держишь ты?
– Никого, – огрызнулась Барболка и вдруг увидела Ферека с искаженным от ярости лицом. Парень показался из-за ели, в руке его был нож. Барболка не выдержала и закричала.
– Фу, – девочка свела бровки, – он плохой. Иди вон! Вон!
Ферек остановился, словно налетел на невидимую веревку, покачнулся и исчез.
– А теперь? Теперь тебе весело? Теперь ты будешь танцевать?
Весело? Ферек исчез, но все равно было плохо... Все равно! Потому что седой господарь – хозяин Сакаци, а она – пасечница!
– Идем танцевать, – маленькая проказница вновь вцепилась в руку, – ну идем же!
Девушка сделала шаг, еще один, еще... Ландыши пахли все сильнее, тени были черными и четкими, словно в лунную ночь.
– Спой, – потребовала лохматая непоседа, – только веселое!
А почему бы и не спеть?
А радуга в самом деле зажглась, дождя не было, а радуга горит, первая радуга в этом году.
– Танцуй! – кричала девчонка, и они кружились, взявшись за руки, и вместе с ними кружилось небо с облаками-птицами.
– Танцуй! – Радуга раздвоилась, сквозь нее пролетела птичья стая.
– Танцуй! – В разноцветном вихре мелькнуло худое, орлиное лицо со шрамом на щеке.
– Танцуй! – Это не птицы, птицы не смеются, у них нет рук, только крылья.
Танцуй, танцуй, танцуй!..
3– Барболка, – кто-то ее тряс, потом девушка почувствовала у своих губ горлышко фляги и отпила жидкого сладкого огня.
– Жива! – Голос, такой знакомый, и как же нежно он звучит. – А я уж невесть что подумал.
«Я»? Кто – «я»? Барболка приоткрыла глаза и увидела Пала Карои. На этот раз сакацкий господарь смотрел Барболке прямо в глаза и лукаво улыбался. Светила луна, одуряюще пахли ландыши, так они еще никогда не пахли. Уже ночь? Какой странный сон ей снится.
– Что ты тут делаешь? – Сакацкий господарь отбросил фляжку и уселся на камень, подогнув под себя одну ногу. – Что-то случилось?
– Ничего, – заверила Барболка и тут же вспомнила про разорванную блузку. Девушка торопливо вскочила, прикрывая руками грудь.
– Тебя что, кошки рвали? – покачал головой Карои, его глаза больше не смеялись. – Или хуже?
– Ферек, – призналась Барболка, – только я сбежала от него. Укусила и сбежала!
– Укусила, – господарь поднял темную бровь, – кошечка закатная. И как же ты его укусила?
– За язык. – Заступнички-мученички, что за чушь она несет, что гици о ней думает?!
– Что же он делал, – удивился господарь, – что ты его за язык ухватила?
Ответить Барболка не смогла бы, даже если б захотела, потому что ее руки каким-то образом оказались на плечах Пала Карои, а губы гици приникли к ее губам, и как же это было дивно, только больно быстро кончилось. Господарь отстранился и, склонив голову к плечу, разглядывал задыхающуюся Барболку, словно диковину.
– Так было дело?
Так?! Сравнил жабу с ласточкой! Девушка замотала головой, не находя слов.
– Что же ты не кусаешься?
Он был рядом, он был совсем другим, не таким, как на дороге. И она тоже была другой. Тогда он давал деньги, а она не взяла. Тогда рядом было два десятка витязей, и все глазели на нее. Все, кроме господаря.
– Так что же ты не кусаешься? – повторил Карои, стягивая с плеча Барболки злополучную кофтенку и осторожно касаясь губами кожи. – Не хочешь?
– Нет, – все было непонятно, чудесно и страшно, и Барболка не знала, что хуже – если он уйдет или если останется.
– Нет? – Бровь снова взмыла вверх. – Но почему? Потому что тебе хорошо или потому что плохо?
– Когда хорошо, даже кошки не царапаются, – выпалила девушка, обомлев от собственной смелости.
– Царапаются, – расхохотался господарь, сильные руки толкнули девушку, она не удержалась и упала в ландыши. Встать ей не дали. – Еще как царапаются. И кусаются. А еще они мяучат. Ты будешь мяукать?
Как хорошо, что она сбежала от Ферека! Как хорошо, что уснула на этой поляне! Как хорошо, что Пал Карои ходит теми же тропами!
– Я все сделаю, как гици хочет, – прошептала девушка, – все...
– Ты сказала, – он посмотрел ей в глаза, – а я слышал. Сними все, что на тебе, и отпусти волосы, пусть летают.
Барболка кивнула. Вот так и бывает, знаешь же, что нельзя, а не можешь остановиться. И не хочешь.
Юбка упала к ногам темной лужицей, рядом легла многострадальная кофта, как же она все это завтра наденет?
– Расплети косу. – В лунном свете он был совсем молодым и невероятно, невозможно красивым.
Барболка лихорадочно вырвала и отбросила ленту, которой так гордилась, налетевший ветер подхватил освобожденные пряди.
– Волосы – это твои крылья, – засмеялся Пал Карои, – их нельзя связывать, их нельзя подрезать.
Крылья? Но разве она сейчас не полетит к огромным пляшущим звездам? Полетит!
– Ты рада? – Почему ей казалось, что у него черные глаза, они светлые, как лунные озера. – Тогда почему ты плачешь?
Разве она плачет? Не может быть, это роса.
– Весной не плачут. Весной поют. Всему свое время, пойми это, и будешь счастлива.
Она и так счастлива, безумно, невозможно, неповторимо.
– Любишь?
– Гици... Мой гици...
И неважно, что про нее скажут... Пусть... Сейчас весна, какое ей дело до осени?! Сейчас он с ней, сейчас он здесь...
– То, что мне назначено, я взял, – губы господаря коснулись сначала одного соска, затем другого, – а остальное – мужу. Или мне, если придешь.
– Приду, – выдохнула Барболка, цепляясь за горячие плечи, – куда скажешь, когда скажешь...
– Смотри же, – господарь шутливо коснулся пальцем губ девушки, – я долгов не прощаю.
4Ручеек звенел совсем близко. Барболка подняла разламывающуюся голову. Все осталось на месте – шатровая ель, ландыши, камни, родник, не было только господаря Карои. И не могло быть. Седой витязь ей приснился, отчего же так худо? Неужели оттого, что она уснула среди ландышей?
Цветы так сильно пахли вчера, но она не думала, что они ядовитые. Девушка кое-как доковыляла до родника и поняла, что тень от ели смотрит совсем в другую сторону. Выходит, она проспала чуть ли не сутки, хорошо, что вообще проснулась. Нужно бежать домой, объясняться с папашей, идти за хлебом и молоком. В Яблони ей теперь ходу нет, значит, придется идти в Колодцы, потому что в Сакаци ноги ее не будет, хоть он и ближе.
Девушка еще раз хлебнула воды и встала. Елка с длинной острой тенью, белые цветы, кусты кошачьей розы немедленно начали кружиться. Больше она никогда не уснет на поляне с ландышами. А это что такое? Барболка с ужасом оглядела свои пожитки, на которых лежал белый венок, и только сейчас поняла, что стоит в чем мать родила.
Как же так?! Она не плела венки и не раздевалась, все было сном, сном о том, чего никогда не будет. Случись все на самом деле, осталась бы кровь. Нет, она просто сорвала одежку, когда смывала в ручье запах Ферека, а потом уснула, и ландыши выпили память. Недаром их нельзя приносить в божий храм!
Барболка безжалостно изувечила и без того разодранную кофту, намочила отодранный лоскут, обвязала раскалывающуюся голову и принялась натягивать влажную от росы одежку. Охотнички Боговы, на кого она похожа, хотя кому какое дело! Отец не заметит, даже если она голой заявится, а Ферек давным-давно в Яблонях, и хорошо! Она этого скота видеть не желает и через порог! Барболка нагнулась, подняла венок и решительно надела на голову. Пусть это был сон, но она душу продаст, чтоб увидеть его еще раз.
Глава 3
1Чего-чего, а того, что мельничиха заявится на пасеку, да еще и не одна, Барболка не ожидала. Принесли закатные твари! Девушка хмуро цыкнула на путавшуюся в ногах Жужу, обтерла руки передником и вышла встречать незваных гостей. Голова раскалывалась, в горле першило, знакомые лица казались жуткими харями, да еще в доме хоть шаром кати. Ни закуски путной, ни выпивки!
– День добрый, Барболка, – яблонский староста Ласло Фукеди поднял шляпу, – и что ты такая бледная?
– Побледнеешь тут, – огрызнулась Барболка и опомнилась, – день добрый, дядько Лаци. Проходите, только не ждали мы гостей.
– Оно и видать, – влезла вездесущая Катока, – небогато живете, хоть порядок бы навела.
– Помолчи, – цыкнул на толстуху староста, – тут дело такое, Барболка. Ферек пропал, говорят, к тебе он собирался.
– Был он здесь, – чего запираться, папаша выползет, все одно разболтает, – да ушел.
– А ушел ли? – осклабилась Катока. – Парень он видный, мог и задержаться.
– То я ушла, – отрезала Барболка, – в лес. Уж лучше кабан, чем ваш Ферек.
– Зенки твои бесстыжие! – завопила молчавшая до этого Магна. – Подстилка господарская...
– От подстилки слышу! – К глазам подступили слезы, но Барболка не дала им ходу и даже уперла руки в боки не хуже мельничихи. – Свою рубашку продала, за мою взялась, да не вышло! Я – девушка честная, любовь на гроши не сменяю!
– Да вы послушайте! – Магна подняла толстые руки вверх, блеснул дутый золотой браслет. – Вы только послушайте, люди добрые, что эта стервь несет?! Совсем совесть потеряла. На чужом коне в Яблони въехала, все видели!
– Уж лучше на чужом коне днем, чем на вештской мельнице ночью! – хохотнула Барболка. – А задаром ты своему мужу и через порог не нужна!
– Что ты сказала?! – Мельничиха поперла грудью вперед. – Змеюка лупоглазая!
– Я-то лупоглазая, а твои зенки днем с огнем не разглядишь!
– Да замолчите! – рявкнул староста и тут же убоялся собственного рыка. – Тут дело такое... Барболка, ну ее, мельницу. Ферек-то пропал. Куда?
– Нанялась я козлов пасти, – девушка перевела дух и утерла рукавом пылающее лицо. Только что было холодно, теперь стало жарко. – Я побежала, он с папашей остался.
– Ой, а Гашпар-то где? – пропела Катока. Так вот почему ее принесло. Отец пьяница-то пьяница, да вдовец, а Катоке мужик до зарезу нужен. Вот бы и впрямь спелись, а их бы с Жужей в покое оставили!
– Спит он, – Барболка медово улыбнулась, – сейчас разбужу. Да вы на двор заходите. Под вишню, лавка там. Что в воротах торчать?
Дядько Лаци важно вступил в скрипнувшую – с осени не мазали – калитку, Катока сунулась следом, мельничиха трошки промедлила, но вошла, брезгливо закусив толстую губу и подобрав цветастые юбки. Дура, сухо же!
– Что ж ты, Барболка, хотя б курей не заведешь? – заныла Катока, у которой на дворе петух на гусака наступал да по уткам топтался.
– Чтоб пчел не поклевали, – отрезала пасечница. Эх, были ведь у них куры. И козы были, и кобылка, да все в кабаке потонуло.
– Кого Леворукий принес? – Папаша стоял в дверях хибары и яростно скреб кудлатую голову. – Чего надо-то? Меда нет!
– Гашпар, – староста почуял, что надо взять дело в свои руки, – не скажешь, куда Ферек подевался?
– Ферек? – Отец зевнул, показав крепкие зубы. – Какой такой Ферек?
– Мой Ферек, – Магна тиснулась вперед, морда белая, а шея красная, как у сыночка, кошки б его разодрали, – был он здесь, девка твоя призналась.
– Был, да сплыл, – папаша снова зевнул, – накостылял я ему, паршивцу, чтоб к Барболке не лез. Не про него товар.
– Да что ты такое несешь? – взъелась мельничиха. И пасть! У нее такая же пасть, как у Ферека... И луком из нее наверняка так же несет. – Совсем стыд пропил!
– Что пропил, не твоего ума дела, – набычился папаша, – а у тебя стыда отродясь не водилось. Замуж шла, брюхо на нос лезло!
Магна кинулась вперед, выставив скрюченные лапы в позолоченных кольцах, Катока повисла у нее на спине, староста сплюнул, папаша захохотал и подкрутил все еще черный ус. Жужа на всякий случай забилась под покосившийся стол и визгливо залаяла.
Мельничиха билась в объятьях Катоки и дядьки Лаци, проклиная пасечника, его дочку, Жужу, пчел, дом и мало что не крапиву у забора. Магна вопила, а Барболка смотрела на беснующуюся бабу, которая никогда не станет ее свекровью, и не понимала, как взяла по осени этот проклятущий браслет. Уж лучше сдохнуть в этой развалюхе, чем жить с Магной и Фереком под одной крышей. Да какое там под одной крышей, на одной улице и то тошно!
Порыв ветра сорвал с веревки старый фартук и швырнул в лицо мельничихе. Где-то вдали зазвенели колокольчики, с вишни взметнулось облако белых лепестков и осыпало Барболку с ног до головы. Гашпар захохотал, тыча коричневым пальцем в сторону топающей ногами Магны, голову которой облепила рваная тряпка. Катока тоненько прыснула, прикрыв рот ладошкой, усмехнулся в усы дядько Лаци, а Барболке стало муторно. Так муторно, словно ее не цветами засыпало, а дохлыми мухами. Захотелось все бросить и бежать, бежать, бежать до заросшей ландышами поляны, упасть лицом в цветы, уснуть, увидеть Пала Карои и не проснуться...