Жаровни почти не грели, только дымили, но все равно несколько столиков на веранде было занято – тепло одетые посетители угощались горячим фьянгро с пряностями. А компания амулетчиков заказала пиво: их защищали от холода «Теплотворы», которые входят в зимнее снаряжение бойцов Светлейшей Ложи.
– За Солнцеворот и за Новый год!
– И за нашего Первого!
– За Первого!
Одобрительно ухмыльнувшись – приятно же, когда тебя ценят по достоинству! – Дирвен тоже потянулся за кружкой. И тут один из его артефактов предупреждающе тренькнул. Точнее, послал беззвучный импульс, сигналя о непорядке.
– Стой, парни! Стой, я сказал!
Его, как обычно, послушались.
На то, чтобы определить, какая из кружек не понравилась охранному амулету, у него ушло полторы секунды. Взяв ее под настороженными взглядами ребят, он пригляделся к пене, ничего подозрительного не увидел, но оберег подтвердил, что дело нечисто.
– Гнупи туда, что ли, наплевали? – скривился Дирвен. – Во гадство!
И выплеснул содержимое через кирпичный парапет на улицу. Снизу донесся возглас. Один из парней схватил кувшин и налил в опустевшую посудину, на этот раз никаких остерегающих сигналов не было, и амулетчики дружно осушили кружки – за Новый год и за Первого!
«Подонок ты, Дирвен, – подумала тайный агент службы благоденствия Хенгеда Кренглиц, утирая с лица пивные брызги. – Маленький, наглый, хвастливый, ничтожный подонок!»
Пострадала главным образом шляпа, на лицо и на старенькое пальто с пелериной попало меньше. Веранда, где сидели эти недоумки, находилась на первом этаже над высоким цоколем, и девушка разглядела, что пивом ее окатил не кто иной, как бывший любовничек – первый амулетчик треклятой Ложи, которого Хенгеда минувшей весной завлекла в западню и похитила. То, что его потом не устерегли, не ее вина, она свою работу выполнила аккуратно.
Эту мерзкую выходку можно было бы считать местью, но Дирвен, никаких сомнений, Хенгеду не узнал. Если б узнал, кинулся бы задерживать овдейскую шпионку, поднял бы тревогу. Нет, угробище просто-напросто выплеснуло свое пойло через ограждение веранды, не подумав о том, что может облить кого-то из прохожих. Поступок вполне в духе этого свиненка.
Она зашагала дальше. Домой, хотя вначале собиралась обойти еще несколько заведений. Спасибо Дирвену, от нее теперь разит пивом, как от подвыпившей разбитной девицы, а по легенде она барышня из разорившегося, но приличного семейства. Приехала из провинции в Аленду, чтобы ухаживать за престарелым дядей (ушедшим на покой интендантом, которого овдейская разведка в свое время поймала на незаконных сделках).
Деловитая миловидная провинциалочка Райченда Шумонг скупала по ресторанам и у прислуги из богатых домов использованную заварку дорогих сортов чая, которую потом сушила и продавала хозяину лавки «Бакалейные чудеса». Пресловутые чудеса в том и заключались, что стесненный в средствах гурман мог приобрести «самый лучший чай из вторых рук» или «отменнейшие изысканные пряности», которые уже побывали в супе.
Этот скромный промысел позволял ей всюду бывать, собирать информацию, завязывать разнообразные знакомства. Пока улова было негусто: улыбчивый, словно лакированная куколка, сиянский торговец, втайне финансирующий одну из фракций Ложи, и стареющий придворный интриган, еще до Хенгеды спутавшийся сразу с тремя иностранными разведками – аснагисской, сиянской и нангерской. Она рассчитывала с их помощью добраться до более интересных фигур, и хвала всем богам, что в этот раз ей не придется иметь дело с Дирвеном!
Черты лица Хенгеде слегка изменили с помощью чар, которые обновлял раз в три-четыре дня маг-резидент, вдобавок свои светло-русые волосы она выкрасила в темный каштановый. Уже не ветреная девица Тамрила, с которой «случайно» познакомился на улице Дирвен – совсем другая барышня, строже и старше. Ей было не восемнадцать, как она тогда наврала этому поросенку, а двадцать четыре.
С ностальгической грустью думая о том, насколько же приятней было бы встретить Новый год в родной Овдабе – но служба есть служба, Хенгеда Кренглиц была потомственной амулетчицей-службисткой, чем тихо гордилась, – она вышла из переулка на площадь Стихотворцев.
Площадь эта находилась возле Театра Чтецов – небольшого белого здания, убранного по случаю праздника голубыми и зелеными фонарями. Они висели на торчащих из стены крюках, и ветви заснеженного кустарника в их свете искрились россыпями изумрудов и сапфиров. Сбоку была прислонена забытая лестница. На фоне этой декорации перед собравшейся публикой выступал жонглер – рослый парень в звериной маске и серебристом парике, с великолепным пушистым хвостом, на который, верно, ушло не меньше дюжины ценных шкурок. Этот хвост у него еще и шевелился, что имело не меньший успех у зрителей, чем мастерство, с которым парень жонглировал яблоками, ножами и чашками.
– Люди добрые, подайте на пропитание в новогоднюю ночь, кому сколько не жалко! Угостите от щедрот бедного артиста!
– Ты, бедный артист, верни в заведение, чего спер! – надрывался, перебивая, тщедушного вида мужчина, у которого под распахнутым зимним кафтаном белел фартук. – Сколько посуды унес, мерзавец! Чего смеетесь? Я с ним не в доле, он все это из нашей чайной уволок, а меня хозяин послал догонять!
– Ну, так будешь в доле, я с тобой поделюсь!
– Отдавай, кому говорю, посуду!
Люди веселились, одобрительно ухмылялись и кидали «от щедрот» в поставленную на снег шляпу, а Хенгеду пробрал знобящий холодок. Амулеты предупредили ее о присутствии магии, и не поймешь, как истолковать их сигналы: то ли волшебство пустяковое, слабенькое – то ли еще какое мощное, но умело замаскированное.
Она ускорила шаг, чтобы поскорее миновать площадь Стихотворцев. Что-то в безобидном на первый взгляд представлении ее напугало. Потом можно будет припомнить все подробности и разобраться, в чем дело, а сейчас – прочь отсюда.
О таких, как этот господин, в давние времена говорили: «Он из тех, кто превыше всех небожителей почитает воровского бога Ланки».
Благообразный, упитанный, вальяжный, ухоженная темная бородка лоснится от ароматических масел. Глаза приветливые, с этакой добродушной хитринкой и сквозящим за ней расчетливым холодком. Одет богато, но неброско: видно, что больше ценит комфорт, чем показуху. Ловкие холеные пальцы унизаны перстнями, да не простыми, а волшебными – это Куду, Вабито и Монфу определили сразу. Впрочем, гость и сам был магом и вовсе не пытался это скрыть.
– Предаетесь надеждам, молодые люди? – осведомился он по-ларвезийски, нависнув, откуда ни возьмись, над учениками Унбарха, которые понуро бдели с наветренной стороны от гнездовья крухутаков. – Кто знает, может, вам нынче и повезет, но отнюдь не здесь. Моя госпожа приглашает вас отужинать.
Они оказались на ногах еще до того, как незнакомец успел договорить. Первая мысль, мелькнувшая у каждого, – об окаянном враге, Тейзурге-полудемоне. Кто знает, какую игру он затеял на этот раз?
– Ну, ну, молодые люди, незачем так волноваться! – Визитер, похожий на сладкоречивого торговца, с которым надо держать ухо востро, замахал руками в притворном ужасе, обдав троих беглецов душным запахом пота и благовоний. – С вами желает побеседовать прекрасная дама и могущественная чародейка, не раз выручавшая из беды крухутаков. Госпожа предполагает, что у вас с ней, возможно, найдутся общие интересы. Как бы там ни было, я бы вам посоветовал не отказываться от хорошего ужина. Жареная баранина с луком и пряностями, четыре вида соуса, нежнейший отварной рис с зернами кукурузы, сладким перцем и зеленью, вино, фрукты, южные сладости, коими заслуженно славится Суринань…
У Монфу непристойно заурчало в животе, Куду сглотнул слюну, а Вабито напрямик спросил:
– Где и когда она желает нас видеть?
– Вот это мудрый подход, мой молодой друг. В Бунвате, в харчевне «Журавлиный пир», завтра вечером.
Бунватом назывался городишко, до которого от Чивьярхи день пешего пути.
Отвесив степенный полупоклон, незнакомец скрылся за горячими белесыми скалами. Проследив за ним, Вабито, Монфу и Куду увидели, как он отвязал от куста ишака, уселся на него и потрусил в ту сторону, где пролегала большая дорога.
– Ну, и что это значит? – буркнул Монфу.
– Сдается мне, пора уносить ноги, – вздохнул Куду с сожалением.
К вони пернатого народца он уже притерпелся, а жизнь тут была хоть и впроголодь, но спокойная, в отличие от прежней череды мытарств. Ему не хотелось ничего менять.
– Надо пойти на встречу, – угрюмо и в то же время с яростным напором возразил Вабито. – Если это снова тот, о ком мы подумали, нас уже выследили, скрыться не дадут. А если это что-то другое…
Не договорив, он уставился, щурясь, в сквозящую за скалами золотисто-голубую даль.
Прижатая к полу тварь напоминала рябящий мутный ручей, который пытается течь, но остается на месте. При этом она выглядела такой же вещественной, как наступившая на нее матерчатая туфля, поношенная, с загнутым носком и вышитыми цветными звездочками. Две другие гадины, которых тетушка Старый Башмак ухватила за хвосты, казались струями колышущегося серого дыма. От их волнообразных движений голова шла кругом и подкатывала тошнота, смешанная с мертвящим ужасом.
По счастью, их было только три, и тухурва исхитрилась всех поймать. Не окажись ее рядом – быть беде, гнупи не совладали бы с такой напастью.
Шнырь, Дергун и Словоплет забились в дальний угол и дрожали, хотя эта струящаяся пакость рвалась не к ним, а к рыжему ворюге-подлюге. Тот растянулся на полу с белой, как зазря прокисшие сливки, рожей. Кажись, в обмороке. А Папаша Черепах задал деру. Гадов из Нижнего мира он не видел – где ему, простому смертному, и гнупи тоже не видел – благодаря чарам господина, никому из людей их не углядеть, кроме самого господина Тейзурга да Крысиного Вора.
Папаша Черепах, которого гнупи так прозвали, потому что приехал он в сундучке и вначале был большой сонной черепахой, а потом господин превратил его в человека, испугался тетушки Старый Башмак. Как влетела в комнату маленькая проворная старушонка с черными, будто смородина, недобрыми глазами и паутинными кружевами на чепце, так он сразу признал в ней тухурву, о которой, небось, страшилок в детстве наслушался – и был таков.
– Я их долго не удержу! – сиплым от натуги голосом проскрипела Старый Башмак. – Шнырь, дуй за господином!
По ее сморщенному личику, похожему на пестровато-коричневую поганку, каплями стекал пот.
– Так он же меня лютой смертью казнит! – плаксиво отозвался из угла Шнырь. – Все же знают, что бывает с гонцом, который принес дурную весть…
– Господин умный, он никого еще не казнил за нужные вести. – Тухурва едва не упала, но все-таки не упустила ринувшуюся вперед дымную гадину, которую припечатала каблуком к паркету. – Чтоб вас, вишь ты, какая пропасть… Ты смекни, ежели принесешь дурную весть – может, и казнит, а коли вовремя позовешь на помощь – наоборот, благодарностью не обидит. Так что мчись во весь дух, одна нога здесь – другая там, каждая минуточка дорога!
И Шнырь помчался. Чтобы лишний раз не петлять по улицам, он пользовался изнаночными тропками волшебного народца, по которым человек, будь он хоть трижды могущественным магом, пройдет только с провожатым из народца, и то если правый башмак наденет на левую ногу, а левый на правую. Всякое людское строение обрастает со временем такими дорожками и потайными «карманами».
Срезая путь, Шнырь пронесся, как стрела, через множество странных для человека помещений: одни напоминали деревянные ящики или выстланные бархатом шкатулки, другие были точь-в-точь крысиные норы (тут посланец вспомнил о своей потере и горестно шмыгнул носом), третьи, куда ни глянь, сплошь в полочках, на которых громоздилась кукольного размера утварь и лежали съестные припасы. Местные обитатели шарахались с дороги, возмущались, спрашивали, чего он так спешит, один раз кинули вслед орехом.
Ему пришлось сбавить скорость, пробираясь через длинную залу, где от пола до потолка тесным скопищем колонн высились пружины (кое-где к ним были привязаны красные, голубые и желтые лоскутки – видать, для красоты), а каждый шаг отзывался клавишным треньканьем. Словно нутро гигантского рояля. Шнырь понял, что его занесло то ли в театр, то ли в жилище музыканта, но осматриваться некогда: выскочил на улицу – и прямиком к соседнему дому.
Если бы прохожие могли его увидеть, они бы решили, что прыткий гнупи в темно-зеленой курточке проходит сквозь стены: из одной вынырнул – в другую нырнул, и начертанные на стенах обереги черноголовому поганцу не препятствие!
Шнырь не то чтобы знал, где искать Тейзурга, но его вело заклинание, сплетенное господином как раз на такой случай. Гнупи не могут посылать мыслевести: ежели что, вся надежда на быстрые ноги.
Миновав изнаночную галерею, в которой и пол, и потолок, и стены были сплошь лестничные, в ступеньках – Шнырь скакал по этим ступеням, словно брошенный мячик, – он сквозь зеркально блеснувший овал ворвался вместе с брызнувшими осколками в большую нарядную комнату, где угощались и беседовали какие-то люди.
Впрочем, на тот момент, когда запыхавшийся гонец вкатился туда кубарем, они уже не беседовали, а с изумлением смотрели в его сторону. Самого Шныря никто не увидел – их внимание привлекло ни с того ни с сего взорвавшееся зеркало. Гнупи подскочил к господину и дернул за полу черной баэги с серебристо-стальным узором.
– Что это еще за эффектное появление? – Тейзург заломил бровь, одновременно поднимаясь на ноги.
Его глаза из серо-лилово-зеленых вмиг стали золотыми. Гонец втянул голову в плечи, хотя и уловил, что на него смотрят не с гневом, а скорее с тревогой. Господин ведь понимает, что просто так Шнырь за ним не прибежит.
– Беда, господин! – кое-как вымолвил посланец, дыша со свистом. – Крысиный Вор помирает! Идемте скорей, пока его твари из серых пределов Акетиса не сожрали…
– Где?!
– Дома!
Господин схватил его под мышку и шагнул в мигом выросшую перед ними туманную арку. Гнупи только и успел заметить, как шарахнулись люди, роняя стулья – и ничего удивительного, ведь Тейзург выглядел уже не человеком, а демоном с шипами и кожистыми крыльями. Шныря прижимала к чешуйчатому боку мощная когтистая лапа.
В Хиале он раньше не бывал, но сейчас было не до того, чтоб глазеть по сторонам, потому что господин сразу потребовал:
– Рассказывай, что случилось.
– Я не виноват! – первым делом оправдался соглядатай. – Это все Папаша Черепах – подбил Крысиного Вора прошвырнуться в серые пределы, чтобы разузнать про Черепахову дочку Клотобию, которая померла, и рыжий его послушал, потому что пожалел, а меня, ворюга, не пожалел, когда мою крыску присвоил…
Тейзург со злостью что-то прошипел. Шнырь не разобрал, что именно, – понял только, что гневаются не на него, и воспрянул духом:
– Вначале-то бедой и не пахло. Рыжий пришел к Черепаху поболтать, чтобы поупражняться в ихнем овдейском языке, словно школьная бестолочь. – Гнупи понимали любой людской язык и без труда на нем говорили, что позволяло им чувствовать свое превосходство над смертными, не обладающими такой способностью. – А тот давай ему про свою дочку наворачивать. Слово за слово, и кончилось тем, что Крысиный Вор без всякой увертюры нырнул в Нижний мир. Я аж обомлел и сразу сгонял за тетушкой. Как мы вместе прибежали, рыжий уже вернулся в свое человечье тело – хотя бы на то ему хватило ума, чтоб не задерживаться надолго в царстве Акетиса. Да вернулся не один, притащил на себе этих… Они похожи на змей из серого дыма, то ли сторожат там чего, то ли просто водятся. Тетушка их от него оторвала и держит, но они сколько-то успели отожрать, и ему стало худо, в беспамятстве валяется. Эта нечисть если вырвется, опять в него вцепится, а мы его даже уволочь подальше не смогли – из наших там были только я, Дергун и Словоплет, нам втроем целого человека не унести, а Черепах, который во всем виноватый, сбежал…