Душа архонта - Анна Кочубей

1-я Эпоха от сотворения Мира и начало летоисчисления: 1000-е гг. по Эймарскому календарю.

2-я Эпоха — Темные времена (эймарцы не знали Создателя): 2000-е гг.

3-я Эпоха — правление Эймарских Королей: 2245–3215 гг.

4-я Эпоха — Империя ариев с 3218 г.

События новейшей истории:

3088–3112 — годы правления короля Эдгара II (3070–3112 гг.)

3112–3118 — годы правления регента Отвальда (3057–3121 гг.)

3118–3121 — годы правления Северона I (3100–3121 гг.)

3121–3217 — Столетняя война (длилась 96 лет).

3121–3214 — годы правления Амаранты I (3098–3214(?) гг.) Северным Эймаром.

3215 — появление Проклятых Дорог.

3121–3218 — годы правления Родерика I (3078–3218 гг.) Южным Эймаром.

3218 — Эймар становится Империей.

3223 — начало событий Книги I, Империи — 5 лет.

Пролог

Осеннее небо низко хмурилось над пустой дорогой. Проложенная в незапамятные времена, она прошивала серыми стежками поредевшие перелески, срезала насыпями овраги и изгибалась мостами над неширокими речками восточной Мореи. Октябрь поливал землю мелкой моросью, но не дурная погода была причиной отсутствия путников — тракт был заброшен. В канавах и по обочинам дороги валялись остовы телег, кости людей и животных, сломанное оружие и прочий хлам, что оставляет за собой поспешное бегство. Дожди и время разъедали металл и крошили в труху дерево, но следы трагедии, произошедшей пять лет назад, пока стереть не могли.

Странница вышла из леса и прищурилась на свет. Равнодушно окинув взглядом холмистый простор и ленту тракта, она двинулась дальше, шаркая стоптанными башмаками и покачиваясь, как пьяная. Ее не испугала угрюмая жуть покинутого места, не расстроил дождь. Одетая в лохмотья, она не чувствовала холода, словно выполняла чей-то приказ — идти вперед. Снова и снова, без сна и отдыха. Верстовые столбы стали часами ее времени, а дорожные рытвины — событиями. Сколько раз ее колени были разбиты неловким падением! А когда измученное тело отказывалось служить, странница лежала и смотрела в небо бездумными, невидящими глазами. Покорно ждала, что силы вернутся. И они возвращались. Как и в этот раз.

Она споткнулась об острый предмет, вросший в полотно дороги, и с размаху упала в колею, полную воды. Скользя по грязи в попытках подняться, странница задела ладонью обломок меча. Вздрогнула и очнулась на поле боя.

Жарко. Тошнотворно-сладкий ветер с пожарищ плывет над людским морем, покачивая багряные знамена врага. Как же их много! Сражение ждет последнего знака, чтобы перемолоть в кровавой мельнице тысячи судеб. Но есть надежда на победу, пока рука держит меч, а свет магии горит ярко и холодно. Он обожжет врагов сильнее пламени, станет жестоким, как взмах оружия, горячим, как капли чужой жизни, брызнувшие в лицо… И пусть сердце стучит уверенно и сильно, словно в последний раз — это горячка боя его пьянит. Самое крепкое вино, что придумали люди…

Впервые в жизни странница осмысленно огляделась вокруг. Видение исчезло, а ее окружала лишь стылая тишина заброшенной дороги. Но в виски била взбудораженная кровь, а глаза умели смотреть, значит, все было настоящее!

— Вернись…

Странница откопала обломок оружия и зажала его в руке. Сильно, до пореза. Больно! Холодно, одиноко… И страшно! Как же страшно!

— Я? Это я?

Выбросив сломанное лезвие, она рассмотрела свою ладонь. Узкая, сильная, с длинными пальцами. Покрасневшая от крови. Чужая.

Не понимая и не веря, странница ощупала лицо, шею и волосы, облепившие грудь мокрыми спутанными прядями. И не узнала. Она не помнила. Ничего…

— Кто я?!

Дорога промолчала. Испугавшись собственного крика, странница прижала ладонь к губам — ее тело вспомнило знакомый жест, на миг успокоив, что ответы будут. Наверное, не скоро. А сейчас надо идти вперед.

Она не брела больше, а шла, чтобы прийти. Куда-нибудь. Шарахалась от своей тени, когда сквозь тучи пробивалось тусклое солнце, дрожала от промозглого ветра, кутала в ветхую одежду раненую руку. Как сурово встретил странницу мир! Лишь во славу королей поднимают золотые кубки, а существо, очнувшееся посреди морейской глуши, никто не заметил.

Шел 3223 год. Война, длившаяся без малого столетие, завершила целую эпоху. Нищие и калеки, беспризорные дети, люди, лишившиеся крова; разрушенные города и деревни, пустые тракты, безымянные могилы, — вот что осталось в наследство победителям. Северный престол Эймара опустел, страну разрубило на части, чтобы возродить вновь насилием, ложью и злой волей, но, главное, уничтожить саму память о прошлом. Забвение — лучшая месть павшим героям.

Городку Гота не повезло — война накрыла его с головой, а схлынув, оставила грязную пену: отщепенцев из обеих армий, не пожелавших вернуться домой. За крепкими стенами Готы можно было встретить и дварфа, и даже эльфа. Чем хороша глухая провинция — закон в ней писан издалека и криво. И пусть Аверна, столица новорожденной Империи, шлет бумаги с приказами, — в безграмотной Морее их некому читать, разве что бояться, как неурожая, болезни или лютой зимы.

Выкопав на полях последние овощи, крестьяне съезжались в Готу на ярмарки. Каждое утро в город тянулись подводы, принося на скрипучих колесах комья морейской глины, а крестьяне оставались на ночь — пропивать заработанное в трактирах.

Странница издали заметила темные стены с подслеповатыми прорезями бойниц и свернула с заброшенного тракта, решив, что город и есть ее цель. Ворота Готы казались такими гостеприимными!

— Куда? У нас своих нищих хватает. Пропуск предъяви или на дороге зарабатывай. Что, плохо дают?

Ей преградили путь не для порядка, а от скуки — даже столичные легионеры, попав в провинциальное болото, проникались атмосферой угрюмой покорности Готы, ленились и плевали на свои обязанности, что уж о местных говорить? Страж грыз яблоко и кривился — уж больно кислое. Опять в Морее выдалось короткое лето!

— Что, язык проглотила? — удивился он, ожидая от нищенки традиционный спектакль с мольбами и обещаниями не воровать.

Легионер на воротах и сам не знал, как выглядит эта мифическая бумажка, которую с недавних пор обязали требовать с каждого встречного, но и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что у бродяжки пропуска нет.

Странница не унизилась до уговоров и пошла прочь, но стражник догнал ее:

— Да подожди же ты! Я вот и сам думаю — сдался им этот пропуск. Тут у человека, может, горе случилось — так ложись у входа и помирай? Ты проходи. Вон там лохань для лошадей, у стены — умой лицо, не пугай народ. Слышишь меня?

Бродяг в Готе хватало, но смотрели они не так. Пугливое заискивание и затаенная злоба попрошаек не вызывали сочувствия; их так и хотелось огреть чем-нибудь под зад, пока не стащили деньги или не посеяли заразу. А эта девушка — совсем иное дело. Может, обидели ее? «Ну и взгляд у девки! Будто в могилу заглядывала!» — думал легионер и легонько подталкивал странницу обратно к воротам.

Она нерешительно вернулась, молча кивнула участливому стражу и присела на корточки у деревянной колоды. Чистая колодезная вода, налитая поутру, отразила худое лицо с черными росчерками бровей на высоком лбу, прямой нос…

— … у человека горе случилось… — странница повторила слова легионера шепотом, вдумываясь в их смысл, — у человека…

Стражнику виднее. Разбив хрупкое зеркало воды, странница смыла кровь и грязь. Вглядевшись в отражение снова, она не узнала себя и отвернулась от своего потерянного взгляда.

Ворота с поднятой решеткой предлагали прогуляться по главной улице Готы. Мощеная булыжником, узкая, задавленная потемневшими скатами крыш, она не казалась уютной никому, кроме самих готцев. Дома нависали над странницей ступенями: верхние этажи нагло выдавались над нижними, расхлябанно подбоченясь на деревянные подпорки; потолок из почерневших досок грозил рухнуть на головы прохожих, зато защищал от дождя. Типичный провинциальный город, возможно, чуть более запущенный, чем другие города Эймара.

— С дороги пошла-а-а!

Странница вздрогнула и поспешно уступила путь вознице, опоздавшему на ярмарку. Свернув в сторону и проплутав по зловонным переулкам, она вышла на городскую площадь. Водоворот толпы подхватил ее, как щепку, потащил от подводы к подводе. Голоса, запахи, картины чужой, непривычной жизни обрушились на странницу, оглушили ее: торговки зычно расхваливали овощи, речную рыбу и муку; ругались покупатели, кляня последними словами погоду и высокие цены. Люди толкались, лузгали семечки, сплевывая очистки на разбитую мостовую; мимо проплывали телеги с битой птицей, пахло то глиной, то яблоками, то горячими пирогами…

Доска объявлений в центре городской площади выглядела островком спокойствия. Странница добралась до нее, чтобы отдохнуть от толчеи и съедобных соблазнов. Деревянный щит с важными посланиями прятался от дождей под крышей, занимал драгоценное место и вызывал брань готцев своей никчемностью — зачем нужна грамота, если можно спросить? А язык на что даден?

Разгладив ладонью бурые клочки дешевой бумаги, от сырости свернувшиеся в трубочки, странница прочла о пропаже белой козы, о преступнике под именем «Гервант» и о щедром дварфе, что дает деньги под залог без процентов. Она не удивилась своему умению читать, как не задумывалась о том, как дышит, но привлекла чужое внимание:

— Ты что, умная?

Детский голос обращался к ней. Мальчик лет восьми мял в руках ивовый прутик и смотрел заинтересованно — еда на подводах ему наскучила, а тут нашелся новый объект для изучения.

— Умеешь читать? — продолжал мальчик, не смущенный ее молчанием, — а ты слыхала про злодея, которого «Гервантом» кличут? В его банде куча убивцев, эльфов и коротышек. Страшенные все! Нападают в полночь, как бешеный петух прокукарекает, а потом пьют кровь до рассвета и исчезают! Гервант, завидев дитя, немедля набрасывается и потрошит! Я вечером за порог ни ногой!

Рассказчик вытаращил глаза, пугаясь собственной смелости и перешел к делу:

— Читай! Поймали Герванта? Тут все написано. Вот или вот!

Он поочередно ткнул прутом в несколько случайных объявлений. От щита оторвался лист жесткой гербовой бумаги и упал страннице под ноги. Она подняла.»… высочайшим приказом Императора»… «повышение налога», 20 октября 3223 года. Над ровными строчками алел оттиск орла. Гордо расправив крылья, он скалился злорадно и очень знакомо!

Странницу захлестнула ненависть. Не просто к символу, нет! В мире случилось несчастье, большое и непоправимое, если красный орел висит на доске! Здесь должен быть другой герб, но какой? Размытое изображение ускользало из памяти… Сорвав со щита все бумажки, странница подняла с земли камень и начала рисовать. Ее рука неожиданно оказалась тверда и умела, а подгнившие доски поддавались легко, как масло, и вот уже змея с мечом заняла все пространство доски объявлений.

Отступив на шаг, странница осмотрела дело рук своих, но вспомнить, кому принадлежит символ змеи и меча, так и не смогла. Ребенок напомнил о себе истошным криком: напрочь забыв о морейском детоубийце, он бросился в толпу, призывая мать. Заволновалась вся площадь — люди протискивались вперед, смотрели с осуждением и неприязнью, тревожно переговаривались. Когда мысль о побеге пришла страннице в голову, было уже поздно. Прижавшись спиной к гнилым доскам, она переводила взгляд с одного лица на другое. Что дурного в символе, почему люди так злы?

— Вот отродье архонтское! Вы только посмотрите — при всем честном народе эдакое малевать, да на площади!

— А, может, у нее меч запрятан, мало ли?

— Это где же? Да на ней, кроме вшей, ничто не спрячется!

Раздались смешки, но веселье было недолгим:

— А вдруг — подосланная она? Сейчас как выскочат архонты и порубают нас в капусту! А если не они — так люди наместника! Невелика разница, кто брюхо вспорет!

На мгновение наступила тишина. Самые благоразумные жители Готы одумались, похватали свое барахло и поспешили от греха подальше.

— Архонты — в Готе? Да откуда?

— Оттуда! Проклятый тракт под боком, забыли?

Толпа рассасывалась, уступая место городской страже.

— Именем Императора и наместника Готы: приказываю разойтись! — чей-то солидный бас приводил зевак в чувство, а торговцев — в отчаяние.

— Все по домам! Живо! — вторили ему голоса легионеров, добавляя к приказу доходчивые ругательства.

— Берем каждого пятого!

Народ разбегался с площади со скоростью ошпаренных тараканов. Арестованных горожан отпустили в тот же день, прочитав серьезное внушение, а нарушительницу спокойствия отвели в крепость Готы. Ей предстояло ответить за преступление по всей строгости закона.

Плеть ударила по спине. И еще раз. Все вопросы давно прозвучали. Страницу избивали молча, выполняя приказ, а она только вздрагивала, смутно понимая, что ответ «я ничего не знаю» слишком напоминает ложь. В желании сломить упрямство преступницы, пытатели перестарались и едва не убили ее в первый же вечер, но на утро она снова открыла глаза. И все повторилось.

— Не в себе девка. Я бы отпустил на все четыре стороны, но наместник…

Голос грязно выругался. Подвешенная за руки лицом к стене, странница видела лишь тень говорившего. Пусть постоит там подольше, загораживая своим телом тепло факела! Изуродованную плетьми спину жгло и огнем, и холодными сквозняками подземелья, а не кричать от боли становилось все труднее.

— Одень ее. Сир Годфри желает поразвлеч… допросить сумасшедшую сам. Вот и я послушаю, демон меня задери!

— Слушаюсь, сир.

Разорванное платье зашили прямо на теле, как попало протыкая лохмотья хомутной иглой и стягивая суровой ниткой. Сам наместник Готы спустился в тюрьму, чтобы с преступницей поговорить!

Годфри ванн Вердену было от силы лет двадцать. Протеже знатных родственников, он пока не успел вписать свое славное имя в историю Эймара, но собирался доказать преданность Императору добросовестной службой. Незначительному посту в столице сир Годфри предпочел высокую должность в провинции, и до сегодняшнего дня не сильно сожалел, что променял удобства Аверны на непролазную грязь Готы.

В помещении для допросов связанный легионер, впустивший странницу в город, уже маялся в ожидании приговора. Брезгливо сторонясь влажных стен и стараясь ничего лишний раз не касаться, сир Годфри уселся на шелковую подушку, брошенную на скамью, и поправил манжеты нового голубого камзола. Не дай бог испачкать!

— Где эта женщина?

— Ведут, сир.

Наместник обратился к бывшему стражу ворот:

— Итак, читал ли ты кодекс правил, согласно которому, в город, находящийся под охраной Императорского легиона, запрещается впускать подозрительных лиц, не имеющих соответствующего разрешения?

— Никак нет, господин, я не умею читать! — залепетал легионер, запутавшись в длинной фразе наместника, — я это самое выучил наизусть со слов тех, кто до меня запомнил. У нас все так делают!

Сир Годфри поморщился. «Не умеет читать!» Разговаривать с чернью отвратительно!

— Неужели ты действовал осознанно, пропуская в ворота Готы государственную преступницу?!

Голос наместника взвился к низкому потолку комнаты.

— Сир, она лихоманкой не выглядела! Ну, нищенка и нищенка, откуда у нее пропуску-то взяться? Голодная, одетая худо, грустная! Я так подумал — пусть подадут ей, у нас народ не злой.

— Признаешься, что умеешь думать? Ты отвечал за мой город и не предвидел скрытый умысел! Согласно кодексу легиона, тебя должны четвертовать за измену. Но я подарю милость — умрешь через повешение.

— Г-господин! — заикаясь, выдавил стражник, сообразив, что за добро жестоко наказывают и решая впредь быть самым злобным существом на свете, — сир, я не знал! Такого не повторится, Создателем клянусь!

— Конечно, не повторится, — страшно сказал наместник.

В комнату ввели преступницу, усадили в пыточное кресло и приковали за безвольные руки к подлокотникам. Она подчинялась с отрешенным видом, глядела в пол и выглядела измученной, едва живой.