— Это был не последний наш визит, почтенная Нэннеке, — сказал он. — Мы вернемся.
— Именно этого я опасалась, — холодно ответила жрица. — К несчастью.
Меньшее зло
1Первыми, как обычно, на него обратили внимание кошки и дети. Полосатый котяра, дремавший на нагретой солнцем поленнице, приподнял круглую голову, прижал уши, фыркнул и юркнул в крапиву. Трехгодовалый Драгомир, сын рыбака Тригли, прилагавший на пороге хаты все усилия к тому, чтобы еще больше испачкать и без того грязную рубашонку, раскричался, уставившись полными слез глазами на проезжавшего мимо верхового. Ведьмак ехал медленно, не пытаясь опередить воз с сеном, занимавший всю ширину улицы. За ведьмаком, вытянув шею и то и дело сильно натягивая веревку, трусил привязанный к луке седла навьюченный осел. Кроме обычного груза, длинноухий трудяга тащил на спине большую штуковину, обернутую попоной. Серо–белый бок осла покрывали черные полоски запекшейся крови.
Наконец воз свернул в боковую улочку, ведущую к амбарам и пристани, от которой веяло бризом и несло смолой и воловьей мочой. Геральт поторопил лошадь. Он оставил без внимания приглушенный крик торговки овощами, уставившейся на костлявую, когтистую лапу, свисающую из–под попоны и подпрыгивающую в такт шагам осла. Не оглянулся и на растущую кучку возбужденных людей, следовавших за ним.
Перед домом войта, как обычно, было полно телег. Геральт соскочил с кобылы, поправил меч на спине, перекинул узду через деревянную коновязь. Толпа, следовавшая за ним, образовала вокруг осла полукольцо.
Вопли войта были слышны уже от самого входа в дом.
— Нельзя, говорю! Нельзя, мать твою! По–людски не понимаешь, паршивец?
Геральт вошел. Перед войтом, низеньким и толстым, покрасневшим от злости, стоял кмет, держа за шею вырывающегося гусака.
— А тебе чего… О Господи! Это ты, Геральт? Уж не ослеп ли я? — И снова обращаясь к просителю, крикнул: — Забирай это, хамло! Оглох, что ли?
— Сказали, — бормотал крестьянин, косясь на гуся, — вот, дескать, надыть чегой–то дать, уважаемый, потому как иначе–то…
— Кто сказал? — рявкнул войт. — Кто? Это что же, выходит, я взятки беру? Не позволю, сказано тебе! Вон, сказано тебе! Привет, Геральт.
— Привет, Кальдемейн.
Войт, пожимая руку ведьмаку, хлопнул его по плечу свободной рукой.
— Ты тут не бывал, почитай, года два? А? Что ж ты нигде не усидишь–то? Откуда занесло? А, хрен с ним, мне все равно откуда! Эй, кто–нибудь, тащите сюда пива! Садись, Геральт, садись. У нас тут, понимаешь, черт–те что творится, потому как завтра ярмарка. Ну что там у тебя, выкладывай!
— Потом. Давай выйдем.
Толпа была уже раза в три побольше, но свободное пространство вокруг осла не уменьшилось. Геральт отвернул попону. Толпа ахнула и попятилась. Кальдемейн широко раскрыл рот.
— Господи, Геральт? Это что такое?
— Кикимора. Не будет ли за нее какой–нибудь награды, милсдарь войт?
Кальдемейн переступил с ноги на ногу, глядя на паучье, обтянутое черной высохшей кожей тело, на остекленевший глаз с вертикальным зрачком, на иглоподобные клыки в окровавленной пасти.
— Где… Откуда…
— На плотине, верстах в четырех от поселка. На болотах. Там, Кальдемейн, кажется, гибли люди. Дети.
— Угу, отлично. Но никто… Кто бы мог подумать… Эй, людишки, по домам, за работу! Тут вам не балаган! Закрой ее, Геральт. Мухи слетаются.
В комнате войт молча схватил кувшин пива и выпил до дна, не отрываясь. Тяжко вздохнул, потянул носом.
— Награды не будет, — угрюмо сказал он. — Никто и не думал, что такая… такой… сидит на соленых болотах. Факт, несколько человек пропало в тамошних местах, но… Мало кто лазил по тем трясинам. А ты–то как там очутился? Почему не ехал большаком?
— На большаках не заработаешь, Кальдемейн.
— Я забыл. — Войт, надув щеки, сдержал отрыжку. — А ведь какая была тихая округа! Даже домовые — и те редко отливали бабам в крынки с молоком. И вот, поди ж ты, под самым боком какая–то дрянь. Выходит, надо тебя благодарить. Потому как заплатить — не заплачу. Фондов нету. На награды–то.
— Скверно. Немного наличных мне б не помешали, чтобы перезимовать, — ведьмак отхлебнул из кружки, смахнул с губ пену. — Отправляюсь в Испаден, да не знаю, успею ли до снега. Могу застрять в каком–нибудь городишке вдоль Лутонского тракта.
— Надолго к нам, в Блавикен?
— Нет. Нельзя засиживаться. Зима подпирает.
— Где остановишься? Может, у меня? На мансарде есть свободная комната. На кой тебе к трактирщикам переться? Обдерут как липку, разбойники. Поболтаем, расскажешь, что в мире слыхать.
— Охотно. А как на это твоя Либуше? Последний раз, я заметил, она не очень–то меня жалует.
— В моем доме бабы ни гугу. Но так, между нами, постарайся не делать при ней того, что недавно выкинул за ужином.
— Ты имеешь в виду, когда я запустил вилкой в крысу?
— Нет. Я имею в виду, что ты в нее попал, хотя было темно.
— Я думал, будет забавно.
— Оно и было. Только не делай этого при Либуше. Слушай, а эта… как там ее… Куки…
— Кикимора.
— Она тебе для чего–то нужна?
— Интересно, для чего бы? Если награды не будет, можешь выкинуть ее на помойку.
— А знаешь, это мысль. Эй, Карэлька, Борг, Носикамень! Есть там кто?
Вошел городской стражник с алебардой на плече, с грохотом задев острием о притолоку.
— Носикамень, — сказал Кальдемейн, — прихвати кого–нибудь в помощь, забери от хаты осла вместе с той дрянью, что покрыта попоной, отведи за хлевы и утопи в навозной яме. Усек?
— Угу… Слушаюсь… Только, милсдарь войт…
— Чего еще?
— Может, прежде чем утопить…
— Ну?
— Показать ее мэтру Ириону? А вдруг ему куда–нить сгодится?
Кальдемейн хлопнул ладонью по столу.
— А ты не дурак, Носикамень. Слушай, Геральт, может, наш городской колдун отвалит тебе чего за эту падаль? Рыбаки приносят разных чудовищ, восьминогов там, крабаллонов, каракатов, на этом многие заработали. А ну, пошли в башню.
— Разбогатели? Собственного колдуна завели? Навсегда или временно?
— Навсегда. Мэтр Ирион. Уже год как в Блавикене. Сильный маг, Геральт, сразу видно.
— Не думаю, чтобы ваш сильный маг заплатил за кикимору, — поморщился Геральт. — Насколько мне известно, она на эликсиры не годится. Думаю, Ирион только отчитает меня. Мы, ведьмаки, не очень–то дружим с волшебниками.
— Никогда не слышал, чтобы мэтр Ирион кого–нибудь обругал. Заплатит ли, не обещаю, но попытка не пытка. На болотах таких куки… это, кикимор, может быть, много. И что тогда? Пусть колдун осмотрит ее и в случае чего наведет на топи какие–нибудь чары или чего там еще.
Ведьмак ненадолго задумался.
— Ну что ж, один–ноль в твою пользу, Кальдемейн. Рискнем. Где моя шапка?
2Башня, сложенная из гладко отесанных гранитных блоков, увенчанная каменными зубцами, выглядела вполне представительно, возвышаясь над побитыми крышами домов и полуразвалившимися кровлями халуп.
— Вижу, подновил, — сказал Геральт. — Волшебством или вас на работы согнал?
— В основном чарами.
— Какой он, этот ваш Ирион?
— Вполне нормальный. Людям помогает. Но отшельник, молчун. Почти не вылазит из башни.
На дверях, украшенных розеттой и инкрустированных светлым деревом, висела огромная колотушка в форме плоской пучеглазой рыбьей головы, державшей в зубастой пасти латунное кольцо. Кальдемейн, видать, знакомый с действием механизма, подошел, откашлялся и проговорил:
— Приветствует войт Кальдемейн, явившийся к мэтру Ириону по делу. С ним приветствует также ведьмак Геральт из Ривии, также явившийся по делу.
Долгое время ничего не происходило, наконец рыбья голова, пошевелив зубастыми челюстями, выпустила облако пара.
— Мэтр Ирион не принимает. Уходите, добрые…
— Я не добрый человек, — громко прервал Геральт. — Я ведьмак. А вон там, на осле, лежит кикимора, которую я убил недалеко от городка. Любой волшебник–резидент обязан заботиться о безопасности района. Мэтру Ириону ни к чему оказывать мне честь беседой, и он не обязан меня принимать, ежели такова его воля. Но кикимору пусть осмотрит и сделает соответствующие выводы. Носикамень, раскрой кикимору и свали ее здесь, у самых дверей.
— Геральт, — тихо сказал войт. — Ты–то уедешь, а мне тут придется…
— Пошли, Кальдемейн. Носикамень, вынь палец из носа и делай что велят.
— Сейчас, — проговорила колотушка совсем другим голосом. — Геральт, это верно ты?
Ведьмак тихо выругался.
— Ну, зануда! Да, верно я. Ну и что с того, что это верно я?
— Подойди ближе к двери, — произнесла колотушка, испуская облачко пара. — Один. Я тебя впущу.
— А как с кикиморой?
— Черт с ней. Я хочу поговорить с тобой, Геральт. Только с тобой. Извините, войт.
— Да чего уж там, мэтр Ирион, — махнул рукой Кальдемейн. — Бывай, Геральт. Увидимся позже. Носикамень! Уродину в жижу!
— Слушаюсь!
Ведьмак подошел к инкрустированной двери, она слегка приоткрылась, ровно настолько, чтобы он мог протиснуться, и тут же захлопнулась, оставив его в полной темноте.
— Эгей! — крикнул он, не скрывая раздражения.
— Готово, — ответил удивительно знакомый голос…
Впечатление было настолько неожиданным, что ведьмак покачнулся и вытянул руки в поисках опоры. Опоры не было.
Сад цвел белым и розовым, воздух был напоен ароматом дождя. Небо пересекала многоцветная радуга, связывая кроны деревьев с далекой голубоватой цепью гор. Домик посреди сада, маленький и скромный, утопал в мальвах. Геральт глянул под ноги и увидел, что стоит по колено в тимьяне.
— Ну, иди же, Геральт, — прозвучал голос. — Я у дома.
Он вошел в сад. Слева заметил движение, оглянулся. Светловолосая девушка, совершенно нагая, шла вдоль кустов, неся корзинку, полную яблок. Ведьмак торжественно поклялся самому себе больше ничему не удивляться.
— Наконец–то. Приветствую тебя, ведьмак.
— Стрегобор! — удивился решивший не удивляться Геральт.
Ведьмаку встречались в жизни разбойники с внешностью городских советников, советники, похожие на вымаливающих подаяние старцев, блудницы, смотревшиеся принцессами, принцессы, выглядевшие как стельные коровы, и короли с манерами разбойников. Стрегобор же всегда выглядел так, как по всем канонам и представлениям должен выглядеть чародей. Он был высок, худ, согбен, у него были буйные кустистые брови и длинный крючковатый нос. Вдобавок он носил черный, ниспадающий до земли балахон с широченными рукавами, а в руке держал длиннющий посох с хрустальным шариком на конце. Ни один из знакомых Геральту чародеев не выглядел так, как Стрегобор. И — что самое удивительное — Стрегобор действительно был чародеем.
Они присели на терраске, окруженной мальвами, расположившись в плетеных ивовых креслах у столика со столешницей из белого мрамора. Нагая блондинка с корзиной яблок подошла, улыбнулась и снова направилась в сад, покачивая бедрами.
— Тоже иллюзия? — спросил Геральт, любуясь колышущимися прелестями.
— Тоже. Как и все здесь. Но, дорогой мой, это иллюзия высшего класса. Цветы пахнут, яблоки можешь отведать, пчела может тебя ужалить, а ее, — чародей указал на блондинку, — ты можешь…
— Возможно, позднее…
— И верно. Что поделываешь здесь, Геральт? По–прежнему трудишься, за деньги истребляя представителей вымирающих видов? Что получил за кикимору? Наверное — ничего, иначе б не пришел сюда. Подумать только, есть люди, не верящие в Предназначение. Разве что знал обо мне. Знал?
— Не знал. Уж если я где не ожидал тебя встретить, так именно здесь. Если мне память не изменяет, раньше ты жил в Ковире, в такой же башне.
— Многое изменилось с тех пор.
— Хотя бы твое имя. Теперь ты вроде бы зовешься мэтром Ирионом?
— Так звали строителя этой башни, он скончался лет двадцать назад. Я решил, что его надо как–то почтить, ну и занял его обитель. Я тут сижу за резидента. Большинство горожан живут дарами моря, а, как тебе известно, моя специальность — кроме иллюзий, разумеется, — это погода. Порой шторм пригашу, порой вызову, то западным ветром пригоню ближе к берегу косяк мерлангов или угрей. Жить можно. То есть, — добавил он грустно, — можно бы жить.
— Почему «можно бы»? И зачем ты сменил имя?
— У Предназначения масса обличий. Мое прекрасно снаружи и отвратительно внутри. Оно протянуло ко мне свои окровавленные когти…
— Ты ничуть не изменился, Стрегобор, — поморщился Геральт. — Плетешь ерунду и при этом строишь умные и многозначительные мины. Не можешь говорить нормально?
— Могу, — вздохнул чернокнижник. — Если это доставит тебе удовольствие, могу. Я забрался сюда, сбежав от жуткого существа, которое собралось меня прикончить. Бегство ничего не дало, оно меня нашло. По всей вероятности, попытается убить завтра, в крайнем случае — послезавтра.
— Та–а–ак, — бесстрастно протянул ведьмак. — Теперь понимаю.
— Что–то мне сдается, моя возможная смерть не очень–то тебя волнует.
— Стрегобор, — сказал Геральт. — Таков мир. Путешествуя, видишь многое. Двое бьются из–за межи посреди поля, которое завтра истопчут кони дружин двух здешних графов, жаждущих уничтожить друг друга. Вдоль дорог на деревьях болтаются висельники, в лесах разбойники перерезают глотки купцам. В городах то и дело натыкаешься на трупы в сточных канавах. В дворцах тычут друг друга стилетами, а на пиршествах то и дело кто–нибудь валится под стол, синий от отравы. Я привык. Так чего же ради меня должна волновать грозящая кому–то смерть, к тому же грозящая не мне, а тебе?
— К тому же грозящая мне, — усмехнувшись, повторил Стрегобор. — А я–то считал тебя другом. Надеялся на твою помощь.
— Наша последняя встреча, — сказал Геральт, — имела место при дворе короля Иди в Ковире. Я пришел получить плату за уничтожение амфисбены, которая терроризировала всю округу. Тогда ты и твой собрат Завист наперебой обзывали меня шарлатаном, бездумной машиной для убийств и, если мне память не изменяет, трупоедом. В результате Иди не только не заплатил мне ни шелонга, но еще велел за двенадцать часов убраться из Ковира, а поскольку клепсидра у него была испорчена, я едва–едва успел. А теперь ты говоришь, что рассчитываешь на мою помощь. Говоришь, что тебя преследует чудовище. Чего ты боишься, Стрегобор? Если оно на тебя нападет, скажи ему, что обожаешь чудовищ, оберегаешь их и следишь за тем, чтобы ни один трупоедский ведьмак не нарушил их покоя. Ну а уж если и после этого чудовище выпотрошит тебя и сожрет, значит, оно чудовищно неблагодарное чудовище.
Колдун, отвернувшись, молчал. Геральт рассмеялся.
— Не надувайся как жаба, маг. Говори, что тебе угрожает. Посмотрим, что можно сделать.
— Ты слышал о Проклятии Черного Солнца?
— А как же. Слышал. Только под названием Мании Сумасшедшего Эльтибальда. Так звали мага, который устроил бузу, в результате которой перебили или заточили в башни несколько десятков высокородных девиц. Даже королевских кровей. Якобы они были одержимы дьяволом, прокляты, порчены Черным Солнцем, как на вашем напыщенном жаргоне вы окрестили обыкновеннейшее солнечное затмение.
— Эльтибальд, который вовсе не был сумасшедшим, расшифровал надписи на менгирах дауков, на надгробных плитах в некрополях вожгоров, проанализировал легенды и мифы детолаков. Никаких сомнений быть не могло. Черное Солнце должно было предвещать скорое возвращение Лилиты, почитаемой на Востоке под именем Нийями, и гибель человечества. Дорогу для Лилиты должны были проложить «шестьдесят дев в златых коронах, кои кровью заполнят русла рек».
— Бред, — сказал ведьмак. — И вдобавок нерифмованный. Все приличные предсказания бывают в стихах. Всем известно, что имел в виду Эльтибальд и Совет Чародеев. Вы воспользовались бредом сумасшедшего, чтобы укрепить свою власть, разрушить союзы, не допустить родственных связей, устроить неразбериху в династиях — словом, как следует подергать за веревочки, подвязанные к марионеткам в коронах. А ты мне мозги пудришь какими–то предсказаниями, которых постыдился бы даже кривой старик на ярмарке.
— Можно скептически относиться к теории Эльтибальда, к интерпретациям предсказателей. Но нельзя отрицать того факта, что у девушек, родившихся после затмения, наблюдаются чудовищные мутации.