– Я посмотрю, – кивнул князь рассеянно, потому что думал в этот момент, что гораздо больше, чем эти детали, его интересует та версия, которую разрабатывал Моршток, и из-за расследования которой его убили. – Какие именно дела с королем ты уже имел в прошлом?
– Прежде у нас было три займа, он так же приходил ко мне, и так же договаривался… Вот только степень секретности, пожалуй, была менее строгой. И чуть по-другому были обставлены гарантии возврата средств.
– Куда пошли те деньги?
– Не уверен, что знаю все дворцовые расходы… Кажется, он оплачивал однажды королевскую гвардию, второй раз перевел крупную сумму своей конкубине графине Витенбор, а в третий заем торжественно наградил своих генералов, которые выиграли для него какую-то войну на восточных окраинах королевства.
– Значит, до этого случая король Фалемот считался честным заемщиком.
– И сейчас считается таковым, без сомнения.
– Каковы были суммы в прошлых его займах?
– Гораздо меньше, кажется, все три займа уложились в сумму в сто семьдесят тысяч.
– Месье Четомысл, подумай хорошенько, прежде чем ответить на мой следующий вопрос. Тебя не смутила сумма, которую он запросил последний раз?
– Смутила. Но я уже давно не опасаюсь оперировать большими суммами, это как бы входит в счет дара богатства, которым Господь наградил меня и мое семейство. Кроме того, как я говорил, он предложил очень хорошие условия. В частности, откуп на три или даже четыре южные провинции королевства.
Князь счел возможным не скрывать своего удивления.
– Откуп в Империи запрещен, он разоряет крестьян и прочих честных обывателей.
– Запрещен лишь в законах и документах Империи, которые мы, как королевство свободное и неделимое, можем толковать довольно широко… Хотя, если подумать, это не вполне откуп, а скорее, ограниченные условия пользования доходами этих провинций, что я лишь случайно назвал откупом.
Внезапно, батюшка странно дернул шеей, и князь Диодор его понял. Но к сожалению, это было не важно.
– На что король собирался, по его словам, истратить занятые у тебя деньги на этот раз?
– На обновление армии и флота, кажется, но не уверен. К тому же, это все равно бессмысленно, ведь денег, как нам известно, нет, они куда-то пропали. И королевская казна тоже пуста, – Четомысл запнулся, все же он высказался так, как ему бы не следовало.
– А раньше король говорил о желании неким образом укрепить свою армию и флот?
– Не знаю, я не член Государственного совета, – должно быть, из-за последней проговорки, Четомысл впервые с начала разговора показал, что начинает раздражаться. – Как у вас, имперцев, говорят – рожей не вышел. – Все же Четомысл попытался взять себя в руки. И потому снова улыбнулся. – Да и скучно это, наверное.
Не намного скучнее, чем просто богатеть везде, где только возможно, подумал князь Диодор, но вслух опять ничего не произнес. Кажется, он выяснил все, что хотел тут выяснить. Вот только этого было мало даже для первичных версий.
Когда они пошли обратной дорогой, батюшка Иона с малопонятным вздохом на рукве произнес чуть слышно:
– Без сомнения, он – это он, торгаш и богатей, каких поискать даже в этих зажиточных землях, князь. Никакой подмены на оборотня или на другую подходящую для этого фигуру, как ты полагал, тут нет.
– А я и не полагал, – признался князь. – Самой подходящей фигурой, как ты выразился, батюшка, пока является король, а вовсе не заимодавцы.
– И все же я не понимаю, – опять начал батюшка. – Такая одержимость деньгами и доходами, богатством и властью, какую оно приносит, если все же приносит, это же – баловство и необузданность… Я думал прежде, что это не только несчастные люди, но и неуверенные в себе изначально, нуждающиеся в подтверждении своей значимости и силы, а оказалось… Оказалось, – он чуть понурился, – что это не так, все сложнее. И даже лукавство, которое ему свойственно, не от слабости, как утверждают святоотеческие авторы, а просто – профессиональное, что ли…
– Да, – неожиданно согласился Дерпен, который долгонько помалкивал. – Слабым его не назовешь, даже я это заметил. Хотя и не говорю на феризе.
14
На обратном пути имперцы попали под дождь. Улицы и площади Парса обезлюдели, все попрятались, только кое-где поданные короля Фалемота бегом спешили до дома. Сначала князя это позабавило, бояться дождя он не привык, но потом так получилось, что батюшка нахохлился в плаще, и Дерпен в очень плотном своем зимнем полухалате-полушубе поднял плечи, пробуя спрятать голову от нещадно заливающей его воды с неба.
Тогда и князь Диодор понял, что это не реденький и привычный руквацкий дождик, а настоящий ливень. Дождище заливал глаза и дышать становилось трудно, уже через несколько минут его коротка шубейка промокла так, что по спине отчетливо потекли капли. Пришлось им поторапливаться, как и прочим.
Но идти под дождем оказалось далеко, и когда они все же дошли, то промокли не меньше, чем рыбы в пруду. Раздеваясь в своей комнате, чтобы надеть сухое, руквацкое и привычное платье, князь с удивлением обнаружил, что даже его белье можно было выжимать, то есть, он промок до нитки. К тому же, все замерзли, хоть и мягкая, феризская, но все же зима стояла, а не лето.
А потом появился куртье Атеном, который еще с порога библиотеки, где все собрались погреться у камина, объявил, вытирая мокрые свои волосы немалого размера платом:
– Барон будет у нас сам, он согласился с нами отужинать, – он почти с неудовольствием осмотрел имперцев, сидящих перед не желавшим разгораться огнем.
Батюшка чуть не влезал в пламя, чтобы согреться, от Дерпена, хотя он сидел и дальше Ионы, почему-то едва ли пар не валил, хотя он тоже, как и князь, переоделся в сухое. Маг Густибус сидел в едва освещенном вечерним светом уголке у окошка и лениво, нечасто, как заметил князь, перелистывал страницы огромного фолианта, безнадежно пробуя осветить их какими-то на редкость тусклыми и неровно горевшими свечками.
А сам князь расчихался, и ноги у него мерзли, и голова плохо соображала. Около него немного посуетился Стырь, который предлагал, должно быть, по подсказке мейстерины, то особенную бутылку с горячей водой, чтобы князь согрелся, то рюмку пахучей местной водки из провинции Коняк, которую Диодор не умел пить в чистом виде, и о которой почти с тоской думал, что из нее было бы неплохо сделать обычную жженку. Потом Стырь уселся на низенькой скамеечке в сторонке и принялся чистить оружие князя и Дерпена, которое, разумеется, тоже попало под дождь, а потому требовало ухода.
– Стырь, – простуженным голосом приказал князь, – сходи-ка на кухню, узнай, что у нас есть из местных блюд. Не пришлось бы в ресторацию какую-нибудь бегать, чтобы этому барону потрафить.
– Барон… очень разборчив в еде, – обеспокоился и Атеном. – Действительно, как же я не подумал? – И он куда-то умчался.
Князь Диодор выпил большую кружку кофе с щедрой порцией пресловутой водки, причем питье получилось вовсе неплохим, и отправился соснуть перед ужином. Но едва он сомкнул веки, как его уже будила служанка. На феризе она бойко доложила:
– Месье барон прибыл, принц, его можно увидеть из твоего окна.
Князь, немного посмущавшись этой девицы, все же дошел в ночной рубахе до окна и успел заметить между косами дождя, как к двери главного дома их отеля торопливой рысцой подбегают четверо ливрейных носильщиков, которые тащат узенький портшез. За ним двигались четверо охранников, причем двое несли что-то вроде укороченных бердышей, а двое оказались даже с легкими фузеями, похожими на конногвардейские карабины.
Как они смогут стрелять под таким дождем, почему-то подумал князь, и выгнав служанку, принялся одеваться. В главную гостиную он вошел уже когда барон устроился в кресле перед камином, вытянув вперед ноги. Сначала именно эти вот длинные и чуть кривоватые ноги в шелковых чулках привлекали внимание Диодора.
Лишь потом князь различил сбоку и куртье Атенома, который весело и негромко о чем-то с бароном раговаривал, и Густибуса, который тоже, хотя и с меньшим успехом, кажется, пытался развлекать гостя. Князь подошел к этой живописной компании. Барон поднялся.
Он был на удивление молод, что только заметнее обозначалось тем пушком, который покрывал его щеки и губы и которым барон, без сомнения, гордился, по-крайней мере, он часто его приглаживал тонким, похожим на дамский, платком. Лоб у него был широким, и глаза оказались расставлены так далеко, как Диодор прежде видел только у восточников. Высокие, едва ли не руквацкие скулы барона придавали глазам веселое и какое-то знакомое выражение. Князь с удивлением обнаружил, что феризский банкир походит на одного из его давних знакомых, корнета-кавалериста, который, по слухам, прошедшим летом погиб где-то в степях под Колыванью.
Чтобы соблюсти формальности знакомства, Атеном представил барона. Тот молча протянул ладонь для рукопожатия, хватка у него была крепкой и мозолистой, она выдавала тот секрет, что банкир частенько ходит в хороший фехтовальный зал, где ему спуску не дают, заставляют тренироваться всерьез. При этом он улыбнулся.
– Шевалье д'Ош уже заочно познакомил меня со всеми… обитателями этого имперского отеля. И даже дал точные характеристики каждому.
– Вероятно, не очень лестные, – неожиданно для себя проговорил князь, к тому же, не узнавая своего грудного, сипловатого голоса.
– Напротив, он охарактеризовал каждого из… вашего посольства весьма учтиво.
Говорил барон не очень разборчиво, пожалуй, только в этом и чувствовалось его не вполне благородное происхождение. Дворянство Парса, как заметил князь, гордилось своим феризом, и выговор у них бывал очень четким, даже щегольским, словно произношение было непременным добавленим к родовым грамотам.
– Князь, – проговорил Атеном, – я просил нам подать сюда, людей барона покормят на кухне.
– А батюшка с Дерпеном?
– Батюшка, возможно, не поднимется, он нездоров от сегодняшнего дождя, а месье Дерпен…
Дверь открылась, и в комнату вошли Дерпен с батюшкой Ионой. Оба были в привычной реквацкой одежде, лишь чуть тщательней, чем обычно, на все крючки застегнутой. Оба выглядели в этом зале немного чужими, на взгляд князя, хотя ему бы следовало ощущать чужой всю эту обстановку, и камин, и этого вот барона, а вовсе не своих соотечественников.
Расселись. Князь заметил, что все почти с интересом ждут, что им предложат. Мейстерина со служанкой, которая за ней неотступно следовала, торжественно стала обносить всех ужином. На взгляд имперцев, снедь была выше похвал, хотя и не приготовленная здесь, а как догадался каждый, привезенная с кухни посольства, потому что ничего подобного у них прежде не бывало.
Тут оказались и перепелиные пироги, и устрицы под очень светлое, шипучее вино, и какие-то паштеты и даже сыр под зверской силы бульон, раскаленный, как железо в горниле. К тому же, вдоволь было фруктов, чему сам Диодор обрадовался, от чрезмерно перченой и вообще набитой специями парской кухни у него быстро пропадал аппетит.
А вот месье Ротшест обозревал стол с лениво скрытым неодобрением, причем, настолько, что это заметил Атеном и принялся многословно ссылаться на походные условия жизни имперцев, и барон-банкир, вздохнув, покорился.
Так они и сидели, о деле, памятуя один из советов посла князя Притуна, Диодор за кушаньями не заговаривал. Лишь когда все сколько-то насытились, а блики огня все заметнее стали играть на стенах зала, барон проговорил:
– Нужно все же было приехать ко мне, господа. У меня бы ужин прошел и вкуснее, и веселее, если бы вы того пожелали.
Князь припомнил, что о нем рассказывал Атеном. Свое богатство барон получил от деда, почему-то, в силу каких-то непонятных семейных обстоятельств, оно миновало его отца, о котором Атеном знал очень мало, как похоже, вообще очень мало было известно в Парсе. За годы после своего совершеннолетия, барон приумножил состояние весьма умело, потому что и дед его едва ли не с детства вводил в торговые и банковские дела, да и получил он недурное образование, нацеленное именно на экономические знания, на денежные и торгово-банкирские операции.
При этом, объяснил Атеном, барон считался куда как светским человеком, он был вхож в лучшие дома королевства, и даже приближен ко двору, бывал на балах, и разумеется, за ним числилось три или четыре дуэли, вызванные любовными похождениями. Конечно, это были местные, куда как нестрашные дуэли, мало схожие с теми, какие были приняты в Империи, где дуэлянты рубились отчаянно, а стреляться вообще было принято не дальше шести шагов.
В глазах местной старой знати это делало его почти своим, хотя ему, конечно, не прощали простонародного происхождения, если возникало желание чем-то его унизить. Но поглядывая на барона, князь понимал, что желание такое должно было появляться не часто, Ротшест выглядел человеком, который умеет не только постоять за себя, но и сделает это в общепринятой тут манере.
В этот вечер барон был одет строго, в черный камзол с белым кружевным воротником, из всех украшений он выбрал лишь богатую шпагу, которую отстегнул и оставил в одном из кресел, что стояли у стены зала, возможно, специально для этой цели. В кресле же он оставил и шляпу, а не внизу, как плащ. Шляпа была интересной, узкой, вероятно, модной лишь в торгово-промышленном сословии, с небольшим перышком, весьма непохожим на те роскошные и дорогие страусиные перья, которые носили высокородные щеголи.
– Господин Атеном известил меня о характере вопросов, которые ты, князь Диодор, собираешься мне задать. Задавай.
– Какова сумма, занятая у тебя королем, месье барон?
– Девятьсот тысяч, – легко сказал Ротшест.
– Возможно, ты не вернешь эти деньги, – чуть помедлив, вмешался Густибус. Барон его определенно заинтересовал.
– Мне ли не знать?
– Господин Четомысл может получить в откуп, как он сказал, три или четыре провинции. Что это значит в вашей банкирской практике?
– Откуп запрещен, – барон улыбнулся так хитро, что не возникало сомнений, что про себя он договорил – но если очень хочется, тогда… – Со своей стороны могу выразить мнение, что Четомысл… Он жесткий человек, он использует это свое право. А это значит – частное право устанавливать налоги, накладывать секвестр на некоторые операции, которые он будет проводить в собственных интересах, и следовательно, разорение многих и многих семей, собственность которых, в конце концов, он тоже присвоит, якобы, в погашение того долга, который сделал королю.
– Это нечестно, – пробурчал батюшка Иона. – Наравне с духовенством и дворянством, зажиточные слои простонародья тоже являются опорой трона и власти. Если их грабить… Тогда и законность власти может подвергаться сомнению.
– Святой отец, – барон обрадовался, что батюшка понимает фериз, вот только обратился к нему по-своему, – наша церковь тоже борется с откупщиной, но если король не наложит прямые запреты… Скорее всего, так и случится. Повторяю, потому что мэтр Четомысл известен как очень жестокий… владетель своих финансов. Конечно, пострадают люди, простые люди, у которых вытянут все деньги, имущество, которое они наживали, быть может, поколениями.
– Господин барон, твой долг тоже сделан в расчете на откупы? – вкрадчиво поинтересовался князь еще раз, чтобы получить прямой ответ.
– Нет, я просил лишь о снижении отчислений с моих банковских операций. И еще, в счет разрешения вывозить золотую монету за наши границы. Сейчас, как ты знаешь, князь, это запрещено, золото нам добывать неоткуда, у нас нет приисков в королевстве, поэтому этот товар мы везем издалека… – Барон на мгновение задумался, в нем отчетливо проступил точный и умный банкир, специалист по денежным расчетам и по финансам. – Таким образом, платежеспособность на многие операции, как бы они не были в конечном итоге выгодны, заморожена. Вот чтобы в исключительном порядке, только для моего банкирского дома, это правило не соблюдалось, я и ссудил королю заем.