Ах, как много железа было здесь... Окованная дверь, засов, двухфунтовый замок. Железная решетка, и в ней такая же решетчатая калитка. И – огромная железная балка, поддерживающая потолок. И железный зеленый шкаф. И железные ящики на полу... Где-то в глубине сидело глупое и алчное желание: схватить все это и унести с собой.
– ...А класс ваш на втором этаже, но там все просто: класс как класс, даже запирать не обязательно...
– Спасибо, Валентина Михайловна, – сказал Алексей. – Теперь я разберусь.
– Да, планы занятий Кузьма Васильевич оставил, они у него подробнейшие, так что буквально надо только пальцем водить, со строчки не сбиться. А девочки наши – они хоть и зубастые, но не страшные. Главное, вы их не бойтесь, и все будет хорошо.
– На свете была одна-единственная женщина, которую я когда-то испугался, – сказал Алексей. – И до сих пор о том жалею.
– Ой? – не поверила Валентина Михайловна. Так уж и одна? А тогда что же вы тогда, такой видный и красивый, и не женаты ни разу?
– Потому что не теряю надежды догнать ее и доказать, что есть еще песок в песочнице.
На короткое время он дал пищу для пересудов. Дальше будет видно.
– Общежитие у нас рядом, вы знаете, продолжала Валентина Михайловна. – Направление я вам написала... ах да. Комендант сегодня придет поздно, после четырех. Поэтому можете не торопиться. У вас вещей много?
– Чемодан, – сказал Алексей.
– Все, что нажили? – Она ахнула и покачала головой.
– Пожалуй, что все. А нужно ли больше?
– Не знаю...
– Зато я очень много видел такого...
– Мы устроим вам новоселье, и вы нам все расскажете! – с энтузиазмом воскликнула Валентина Михайловна. – У нас весело, вы не думайте.
– Наоборот. Я был уверен, что у вас весело.
– Вы уж извините, Алексей Данилович, я вас заговорила, а мне еще столько писать... В общем, комендант самое раннее в четыре появится. Вы тут пока осмотритесь...
– Конечно, – улыбнулся Алексей. Он давно не улыбался так много и с таким удовольствием. Жители Велесовой кузни могли быть вполне приятными людьми – хотя временами и странными...
Оставшись один, Алексей сел за стол, положил голову на руки и задумался. Последний месяц, месяц пути и поиска, обошелся ему недешево. Запас сил был почти исчерпан. Несколько раз его выносило за грань срыва, и только случай, лихость, чудо и чутье позволили ему сохранить лицо – в обоих смыслах, прямом и переносном.
Но иногда ему нужно было вот так, в буквальном смысле, – забиться в нору и привести в порядок взъерошенные мысли, чувства и ощущения.
Итак, почти на месте. Да что там почти – совсем. Путь оказался быстр, хотя и длинен, куда длиннее, чем это можно было себе представить. Однако тропинка сама ложилась под ноги, поворачивалась... и самое трудное началось уже тогда, когда тропинка вроде бы привела куда надо. Ох, и постарался же старец Белее в свое время... Вдох... выдох... вдох... Непостижимое для воображения место – эта Велесова кузня.
Никто не способен ее описать, никто не может проложить в ней несомненный путь. С каждым шагом по недрам ее перед идущим вскрывается новое пространство, каждый поворот преобразует видимый мир. Нет лучшего места, чтобы скрыться...
И хотя ты знаешь твердо, что все вокруг не более чем видимость, относиться к этой видимости надо со всей серьезностью. Благо, что карты и ключи Домнина позволяли многое важное: и различать среди всей видимости ту, которая прикрывала реальные препятствия, и говорить со странными людьми, обитающими в недрах кузни, на их темы – пусть и не понимая всего, но не позволяя собеседнику догадаться, что ты не понимаешь... и кое-что еще...
Так, например, он узнал Еванфию – на глубине в три аршина. Она лежала там, вдали от всего, одинокая и невыразимо несчастная. С нею трудно было говорить, потому что она почти сошла с ума от этого последнего одиночества. Еванфия не знала, что ее погубило, не успела понять... она слишком отвыкла от чародейства здесь, где серебро используют для украшений, за словом не следят по причине полного его бессилия... зато железо не горит даже раскаленное докрасна.
Может быть, это искупает все прочие недостатки здешних мест, вяло подумал Алексей.
Он расслабленно встал, отпер один из зеленых шкафов. Вынул винтовку. Руки сами (хвала чудесным ключам Домнина!) открыли затвор, вставили обойму... короткие и точные движения. Дальше по коридору... выключатель. В конце коридора загорелся свет. Будто бы три силуэта показались там на миг... но именно показались. Рябые щиты с черными тарелочками мишеней.
Алексей очень быстро вскинул винтовку к плечу, выстрелил, перезарядил, выстрелил... Подсознательно он ожидал, что звук будет более громкий. Расстреляв обойму, он подошел к мишени. Черный кружок в центре ее был разлохмачен.
Хорошо.
Он знал, что точно так же будет стрелять из любого другого оружия. В конце концов, все это условность и почти что видимость... Ствол винтовки лишь чуть нагрелся.
Но, наверное, выстрелы его все же немного оглушили, потому что шагов по лестнице он не услышал, и лишь вернувшись в свой кабинет, обнаружил там трех девиц, похожих, как сестры.
– Здравствуйте, – протянула одна, а остальные подхватили: – ...вуйте, вуйте.
– Здравствуйте, красавицы, – согласился Алексей. – И кто же вы такие здесь?
– А мы... вот... записаны. Я Колмакова, а это Швец, а это Сорочинская.
– Нас Кузьма Васильевич в стрелковый кружок записал, – сказала Швец.
– Понял, – кивнул Алексей. – Раз записал, будем заниматься. С той недели начнем.
– А вы наш новый военрук? – спросила третья, Сорочинская.
– Так точно.
– А как вас зовут?
– Алексей Данилович.
– Очень приятно... приятно... – Все трое исполнили маленькие, карманные, реверансы. – Так вы нам скажете, когда на занятия приходить?
– Расписание вывешу. А Кузьма Васильевич когда занятия проводил?
– По пятницам, после шестого урока...
– Может быть, так и оставим. Ну, бегите, мне тут еще все закрывать и на сигнализацию ставить.
– Ага. До свидания (досвида!.. досда!..)! Если что понадобится, то нас спрашивайте!
Умчались. Легкая кавалерийская разведка. Алексей запер шкаф, потом кабинет, выключил свет, включил сигнализацию, запер обе двери в подвал и пошел в общежитие.
Комната была что надо: узкая продавленная кровать с тусклым матрацем, две табуретки, полка на стене. Работала только одна розетка. Туалет был за тонкой перегородкой, и вода из бачка текла беспрерывно. Алексей бросил полученные простыни и полотенца на кровать, сел рядом и откинулся к стене.
Так он просидел не меньше часа.
Потом в дверь постучали.
– Да, – сказал Алексей. – Не заперто. Вошел мужчина лет сорока пяти в спортивных штанах, но в пиджаке. Лицо его было того замечательного нехарактерного типа, которое носят в обыденности знаменитые актеры и проповедники: чуть смазанные черты, чуть простоватая мимика. Два-три штриха – и лицо взрывается характером. Потом эти штрихи убираются...
– Здравствуйте, сосед, – сказал мужчина. – Вы заместо Кузьмы будете у нас работать? Давайте познакомимся. Я веду аккордеон и сольфеджио, зовут меня Юрий Петрович. В общежитии этом несчастном живу по причине временной бесквартирности, ибо погорелец.
– Да вы что? – Алексей пожал ему руку. Алексей Данилович. Тоже бесквартирен, но по причине простой безалаберности. Ну, проходите, что ли...
– У меня другое предложение. Вы пока еще не обустроились, гостей принимать не с руки – пойдемте к нам. Супруга будет рада. Чайку попьем...
Даже временное обиталище четы Неминущих, Юрия Петровича и Ольги Леонидовны, тоже преподавателя музыки (и домоводства по совместительству), оказалось на редкость уютным и удобным для жилья. У хозяина были золотые руки, у хозяйки – отменный вкус и глазомер. Только подняв глаза к потолку, можно было понять, как на самом деле мала эта комнатка, в которой чудесным образом уместилось все необходимое для жизни.
Сидели вокруг столика, сделанного из чертежной доски и подставки для телевизора, на удобных парусиновых стульчиках. Пили очень вкусный чай из глиняного чайника и таких же глиняных кружек, собственноручно хозяйкой созданных на глазах изумленного студенчества всего лишь за один урок обучения лепке. Разговаривали как бы ни о чем. Было просто чудесно.
Но когда, наговорившись, – три часа как не бывало, – Алексей вернулся в свою пустую и гулкую, как старый барабан, комнатку, полную следов давних временных жизней, он вдруг понял, что здесь кто-то без него побывал: разумеется, не в грубом вещественно-телесном смысле... но своеобразный след злого присутствия зацепился за стены, остался на них, как невидимая глазом слизь... Алексея передернуло просто от брезгливости.
Кроме того...
Он понимал, конечно, что его обязательно найдут, но не думал, что это произойдет так скоро.
До того, как он сам найдет то, что ищет.
– ...вылитый Том Круз! Он как из-за угла вышел с этой своей винтовкой, у меня сразу – ууп! И молчу, как дура. Таращусь. А он: вы кто такие, красавицы...
– На Круза даже совсем не похож, – возразила Чижик. – Я его в коридоре видела. Он скорее Сюткина напоминает, только в плечах здоровый, как Арнольд. И походка такая... вот он просто идет, а понимаешь, что крадется.
Санечка молчала. Новый военрук ее интересовал мало. Ей было жалко старого, и она уже дважды ходила его навещать. Кузьма Васильевич больше лежал, прогуливаться выходил только на балкон. Комната его была пропитана застарелым табачным дымом, на стене висели фотографии в рамках. Нельзя сказать, что Кузьма Васильевич скучал: жена его, тоже пенсионерка, работала уборщицей в какой-то фирме и уходила из дому после обеда часа примерно на три, взрослая дочь жила рядом, внуки забегали из школы поесть и сделать уроки, – но Санечке он бывал очень рад: не забывают старика... А сегодня вдруг снова дало знать о себе то золотое пятнышко в глазу.
Санечка, придя с занятий, разложила учебники, конспекты – завтра предстояла контрольная по дошкольной педагогике. Это была такая интересная наука, в которой каждое дважды два равнялось доброму утру. Тем не менее готовиться и сдавать нужно... Санечка приступила к чтению и вдруг поняла, что левым глазом не видит ничего. Пятнышко не стало ярче, но оно приблизилось и расплылось в туманное, чуть светящееся облачко, и в этом тумане, ускользающие от взгляда, словно бы двигались какието фигуры и тени...
Она прижала ладонь к глазу и так сидела долго, пока не прошел испуг. Потом она вспомнила про капли, стоящие в тумбочке. Она набрала немного прозрачной жидкости в пипетку, запрокинула голову и с трудом – рука тряслась, а глаз непроизвольно зажмуривался – попала куда нужно. Капли были едкими, жгучими, но они помогли. Сейчас она сидела, прислушиваясь не столько к щебечущим птицам, сколько к своему восприятию действительности. Там, где было и угасло туманное облачко, все предметы становились как будто чуть более выпуклыми и подробными, будто между ними и глазом кто-то невидимый держал невидимую линзу... да вот только подробности эти нельзя было разобрать, потому что линза отъезжала вбок, в ту сторону, куда сместишь взгляд.
– ...вот, а потом мы пошли к Машке Шершовой Домой, ну, ты ее знаешь, а у нее брат полгода как из армии уволился, тоже бывший офицер, служит в какой-то такой охране и уже машину купил, так он так на меня посмотрел...
– И тоже похож на Тома Круза? – подколола Чижик.
– Нет, – прыснула Сорочинская, – похож он больше на племенного бугая, но вот машина у него приличная, пятьсот двадцатая «BMW»...
Сорочинская славилась тем, что знала все марки машин и могла авторитетно рассуждать о них часами.
– А мне сон снился, – неожиданно для себя сказала Санечка. – Будто бы я-на свадьбе брата...
– А откуда у тебя брат? – удивилась Чижик.
– Нету у нее никакого брата, – объяснила Сорочинская. – Это-то и интересно.
– Да. И все равно я знаю, что этот человек мой брат, зовут его Войдан...
– Не бывает такого имени, – заявила Чижик.
– Дай рассказать, – зажала ей рот Сорочинская. В кои веки раз наша принцесса решила что-то рассказать, а ты!..
– Почему принцесса? – спросила Санечка.
– Ой, да это мы тебя промеж собой так прозвали: ручки помыть, ушки помыть, шнурочки погладить... Рассказывай.
– Я-то как раз нормально живу, – обиделась Санечка, – это вы в грязи какое-то удовольствие находите...
– У меня мамка дома по два раза в день полы мыла, – тихо-тихо сказала Сорочинская. – И что она видела, кроме этого пола? А руки у нее какие стали... Да ладно тебе, я же не в обиду сказала.