Беда только, что в этом состоянии картина мира не представляла для него ни малейшего интереса.
Потом, если удастся выжить, можно будет попытаться перебрать то, что задержалось в памяти... обрывки и лоскутки... Так примерно, как тревожным утром вспоминаешь остатки странного сна.
И так же, как иногда сон много времени спустя вспоминается весь, каким-то узором совпав с лицом, событием, положением тел, фигурой речи – так и по завалявшемуся где-то в темном чуланчике обрывку картины восстанавливаешь вдруг ее всю – и понимаешь, что в действиях своих, слепых, наивных, – был прав.
Или не был прав.
Но для этого нужно выжить, а еще – потом – нужно спокойствие. И скука.
Лучше всего – зимняя скука. Дорожки меж сугробов и мягкие медленные хлопья сверху, и прямые синие столбы дымов. И можно подцепить ладонью снег и умыть лицо, умыть глаза, унять исходящий из них жар... Он мысленно умылся снегом и посмотрел направо, потом налево.
Воины его отбегали в сторонку, чтобы помочиться. Обе пушки стояли готовые к бою, фитили дымились. Те воины, что оставались с ним при пушках, как-то сразу стали отличаться от остальных.
Туман, будто, начинал подниматься. Или просто делалось светлее от неба. Птицы, только что оравшие весело, там, впереди, неуверенно замолкали и скорее переговаривались, чем пели...
– Час, – сказал Азар. – На конь, орлы.
Двенадцать коней пробарабанили копытами по мосту и, разворачиваясь в линию, мягко помчались рысью кто по дороге, кто вдоль дороги по целине...
Всадники накладывали стрелы на тетивы, держа еще по две-три в зубах. Алексей не знал, видит он уже – или мерещится, или просто сгустились тени... конная колонна шла навстречу его двенадцати. Кони, как быки, с наклоненными головами... В тумане можно узреть хоть черта, хоть Бога с дружками... Нет, мерещится... погрузились в тени и пропали сами.
И там, в тенях, заржали кони и захлопали луки, и кто-то завизжал и завыл, а потом все покрыл рев... «Ааррраааа!!!» И свист, и улюлюканье, и железные лязги.
С криком «Арра!» ходили в бой степняки...
Вот только что не было, а вот уже есть – вылетели из тумана шесть всадников, только шесть! – откинувшись, почти лежа на крупах коней, посылая стрелы назад... нет, не шесть, больше, вот еще и вот, молодцы, все живы, все!..
нет, медленно валится кто-то, нога в стремени...
Отскочили, развернулись, снова строй, снова стрелы – а из тумана теперь уже настоящие всадники, черные плащи, черные флажки на копьях, черные шлемы на пол-лица, нагрудники, как белые совиные черепа – «Ночные крылья», особый корпус, назначенный не столько для боев, сколько для рейдов по тылам и жутких карательных дел. Наряду с живыми в нем служили и мертвецы.
А вот эти уже не будут служить ни живыми, ни мертвыми... трое разом покатились под ноги коням... И еще один встал в стременах, изогнулся дугой и рухнул.
Бродиславы отскочили еще на полсотни шагов и вновь развернулись для стрельбы.
Ага! «Ночные крылья» подались назад, кони затанцевали. Кони были на подбор... вороные с белыми пятнами на груди. Черные всадники вынимали свои луки. Справа, отделившись от остальных, два примерно десятка их мчались по широкой дуге, чтобы отрезать бродиславов от моста.
Сейчас, понял Алексей. Не тянуть.
Со стороны основного ядра «Ночных» полетели стрелы, и сразу кто-то упал. Только бы не Азар... В Азаре чувствовалась какая-то особая надежность.
Алексей развернул обе пушки, вдавил железные занозы в землю. Сейчас те, кто пытается обойти его воинов, окажутся на линии выстрелов...
Что-то сказал Ярослав, Алексей услышал его, но не понял. На некоторое время он обратился в зрение – примерно так же, как обращался в слух.
Пора.
Длинным факелом он коснулся фитиля одной пушки и тут же другой.
Снопы белых искр. Полуоблетевшие тоненькие ивы. Красиво летящие всадники, много всадников. До них – шагов семьдесят... шестьдесят... Пушки выпалили почти одновременно.
За стеной белого дыма Алексей не видел ничего. Пушки, подпрыгнувшие после выстрелов, грузно и беззвучно опустились на колеса. Они еще переваливались с боку на бок, когда к ним подскочили, отваливая в сторону использованные стволы и вставляя свежие. Это заняло полминуты, не более.
Менее.
Дым чуть поредел. Белые огоньки пылающего свинца выстлали две дорожки. Где-то впереди бились и кричали кони.
Степняки пятились. Бродиславы спокойно отходили к мосту.
Их было десять.
Алексей развернул одну пушку, кинулся ко второй, но со второй уже управлялся Ярослав. Ага, он же именно это и говорил тогда... Выше, Ярослав, выше. Еще выше. Вот так.
Зажигай.
И – не дожидаясь, когда рассеется дым, не перезаряжая, на руках – к упряжкам, быстрей, ребята, быстрей! – телеги со стволами уже несутся вскачь, за ними, за ними... Оглянулся. Не увидел ничего. Туман, дым и огоньки в тумане и дыму.
Конные – свои – догнали, и Азар приставил ладонь вертикально ко лбу... знак замечательной оценки... Алексей ответил тем же.
Но все еще только начиналось...
* * *– ...так что вот... не будет нам здесь передыха, – закончил Афанасий.
Выслушали мрачно. Он понимал... ждали этого отдыха, как... как... – он не нашел сравнения.
Сам ждал. И вот...
– Говори, потаинник, – обернулся к Конраду.
На Конрада было страшно смотреть. На всех было страшно смотреть.
– Нам должно продолжать путь, – сказал тот, глядя поверх лиц. – Нам осталось чуть более ста верст.
– В какую хоть сторону, можешь теперь сказать? – не выдержал Павел.
– Вдоль реки до моря, – с тем же отстраненным выражением проговорил Конрад.
– Это же Соленая Кама... – растерялся Афанасий. – Но ведь там...
– Это Соленая Кама, – повторил Конрад. – Через нее мы выйдем в море.
– Невозмо... – начал Афанасий, но почувствовал, что кто-то плотно наступил ему на ногу. Тогда он все понял. Или показалось, что понял. – Хотя... после дождей...
– Нужны лодки, – сказал Конрад. – И, наверное, проводник из местных.
– Местные боятся Камы, как огня, – сказал Афанасий. – Поведу сам.
Конрад медленно наклонил голову, хотел что-то сказать – и тут встал Желан.
– Братья, – изумленно прохрипел он. – Это что же? Наши ушли биться – а мы, значит... на лодках, да?
– Да, слав, – Конрад тоже встал. – Именно так.
– Их двадцать, – сказал Желан. – Нас двенадцать. Больше половины. К двоим – третий... это много.
– Мы все равно не успеем, – сказал Конрад. – Я не понимаю даже, на что рассчитывал их старший...
– Если то, что говорил кузнец, правда... – начал Афанасий, но Конрад вдруг остановил его резким жестом.
– Я могу предположить только одну причину такого безумия, – сказал он. Отвлечение на себя.
– От чего?
– Вот именно... Так. Кого, говоришь, они оставили в деревне?
– Шестерых. Четверо раненых... двое совсем безногие, двое лежат в жару... еще один просто больной, кашляет, но вроде бы поправляется. Ну, и девчушка.
– Что за девчушка?
– Не знаю, не спрашивал. Староста ее приютил. Больная тоже. Тоже вроде бы поправляется.
– Ты ее видел?
– Ну, видел. Молоденькая, худая... худее нас.
– Веди, показывай.
– Ты что думаешь, потаинник...
– Потом. Все потом... – и, когда отошли достаточно далеко от колодца, у которого бродиславы расположились на совет... – Я-то думаю, дурак, чьим тут духом пахнет... Пактовий. Это точно Пактовий.
– Что за Пактовий?
– А, ты не знаешь... Сын старика Пактовия. Который, если помнишь, мятежника Дедоя укоротил. Так вот, младшего этого кесарь, государь наш, за кесаревой в Кузню послал...
– Про это я слышал. И что?
– В битве на Кипени пропали и кесаревна, и Пактовий. Теперь понимаешь?
Афанасий даже остановился.
– Так ты думаешь – она?..
Конрад Астион кивнул. Глаза его светились. Как в темноте у кота.
* * *Вторую схватку сотворили через версту... степняки ждали засаду у гати, пробирались осторожно – а их приняли чуть дальше, когда они вроде бы успокоились. Два выстрела – и вскачь. До моста, за который Алексей решил зацепиться надолго.
Теперь он не заманивал и не бил исподтишка. Пушки встали, можно сказать, на виду – справа и слева от моста, укрытые, как щитами, наскоро сбитыми плахами настила. Берега речки были достаточно болотистыми, чтобы поиск брода отнял у степняков не один час.
Двух своих верховых он послал в дозоры по берегам, остальных спешил.
Сам залез на растущую прямо у моста старую яблоню.
Было уже вполне светло, хотя солнце не показывалось еще из-за плотной дымки, в которую превратился, поднявшись, туман. Авангард степняков стоял шагах в пятистах от него. Дальше видна была вся колонна. Всего около сотни клинков, подумал он. Нет, больше. Скорее, две. Он видел, как группы всадников отделились от основной массы и разъехались влево и вправо.
Будем ждать.
Он спрыгнул с нижнего сука. Азар, прижав к груди, резал каравай. Рядом на вышитом полотенце лежали толстые ломти окорока. Плетеная бутылка, заткнутая темной деревянной пробкой с отполированным многими прикосновениями круглым навершием...
– Перекуси, старший, – сказал он. – Думаю, с час у нас жизни есть.
Оказалось – меньше. Сорок минут.
...Первая горящая стрела свистнула довольно высоко и вошла в землю у обочины. Прошлогодняя трава полыхнула было, но разгораться не решилась, отделалась густым белым дымом.
Алексей взлетел на дерево.
Аркбаллиста. Одна.
Далеко. Полверсты.
Он видел, как четверо полуголых накручивают ворот, видел дымок поджигаемой стрелы... Начало ее полета было почти незаметно, потом медленно вздымающийся дым с искоркой на конце. Какое-то бесконечное время ему казалось, что искра замерла – а значит, летит прямо ему в лицо. Он с трудом подавил порыв спрыгнуть, распластаться...
В последний момент искра и дым ушли влево-вниз – и брызнув огнем и щепками там, где еще что-то оставалось от настила моста, утонули в мягкой черной прибрежной грязи.
Следующая стрела будет в цель... насколько это вообще возможно на такой дистанции.
* * *Отрада не спала, какой тут сон, изредка замирала мыслью, но не успевала отдышаться, как тут же вновь и вновь налетали, сшибались, разваливались, и опять налетали, и опять бились в нее и друг в друга горячечные слова, картины виденного... вдруг – вскочила в тревоге... а через минуту в дверь стукнули и вошли, не дожидаясь ответа – двое. Ставень ее окошка был закрыт, за дверью же угадывался день. Показалось, что вошедшие застыли надолго. Потом один из них, невысокий и худощавый, опустился на колено...
– Кесаревна, прощения просим...
– Кто вы? – спросила она, откидывая волосы, вымытые вчера... еще до того, как стало известно о врагах, а значит – вечность назад... – И что вам нужно?
За спинами незваных трепетала старостина дочка. Фонарь в ее руке ходил ходуном. И коленопреклоненный не глядя взял тот фонарь и осветил свое лицо и лицо своего спутника, который тоже, помедлив секунду, опустился на колено.
Правая рука его покоилась на косынке...
– Вы узнаете меня? – спросил худощавый.
– Астион, – вспомнила Отрада. – Я видела вас на совете... и потом...
– Да! А это – владетельный слав акрит Афанасий Виолет, ленник этих мест.
– Вы ранены? – спросила его Отрада.
– Давно, кесаревна. Еще весной, в первых боях.
– Встаньте. Подождите меня в сенях, я оденусь и выйду к вам. Проскиния, помоги, добрая моя...
Ведь все хорошо, уговаривала она себя, не попадая в рукава льняного платья с вытканным орнаментом; платье это, слежавшееся до желтизны складок, принес по поручению знахаря его внук, и Проська потом целый день вываривала это платье с золой, а после отглаживала вальком. Алексей просмотрел – очень внимательно – орнамент и остался доволен.
Платье, если честно, висело на ней, как на вешалке, и даже рукава следовало подворачивать...
...все хорошо, все хорошо, но откуда тогда эта тревога, эта воющая в голове сирена – откуда? Будь очень острожной, проговорила она мысленно и даже мысленно написала эти слова на стене, но ничем настороженность не выдавай... Она вышла в светлые сени. Гости стояли, хозяев как ветром сдуло.
Позади часто-часто дышала Проська. Пожалуй, до нее только сейчас дошло, изпод кого она выносила горшки... Отрада чувствовала, что ее покачивает, как водяное растение.
– Я готова выслушать вас, – сказала она.
И села на плетеный стул.
– Кесаревна, – сглотнув, проговорил Астион... Конрад Астион, вспомнила она наконец имя, – оставаться здесь опасно, безумно опасно, смертельно...